Память, говори: зачем читать новые книги Эдуарда Лимонова и Марии Степановой

На самом деле — то есть после благодарностей, списка действующих лиц и нескольких предварительных замечаний — новая книга Лимонова начинается с вопроса. «Если тебе нельзя в будущее, то куда можно?» — спрашивает себя большой русский писатель-революционер на пороге 75-летия. И сам же отвечает: «Правильно, в прошлое».

«Седого графа сын побочный» (очень удачное, у Мандельштама подсмотренное заглавие) — история о том, как автор пытается расколдовать свое «несносное благородство», следы которого он различает в отце (безупречные ногти, обувь, русская речь; совсем не похоже на типичного советского офицера) и себе самом (на зоне Лимонова звали Барином). В поисках настоящей родни рассказчик забуривается в XIX век, изучает — с чужой, как правило, помощью — архивы, конспектирует «Википедию», разглядывает («скальпы те же») фотографии, чтобы убедиться: чутье не подвело. Не то в 1886-м, не то в 1887 году в имении Масловка солдатка Варвара Савенко прижила от дворянина Ивана Звегинцова сына Ивана. Дюжинный советский счетовод, тот всю жизнь скрывал свое высокое происхождение — и вот его на весь мир известный внук наконец докопался до истины.

Лимонов-прозаик в полном порядке — и не только потому, что, в духе времени, работает с документом, заставляет живым голосом говорить справку, выписку, трудовую, в широком смысле, чужое официальное слово. В этой короткой, небогатой на стилистические эффекты книге дает о себе знать его глубоко индивидуальный, не спутаешь, cтиль: «Мускулистый, падавший гвоздями ливень грозил продырявить наш «хуиндаи», молнии грозились нас испепелить». Или вот — поближе к финалу, — когда он переходит на величественную косноязычность религиозного текста: «Вид человеческий постоянно живет в немедленном настоящем времени, и потому для него так притягательно будущее время и полно загадок прошлое время. В прошлом он ищет знаков, которых не увидел, а если увидел, то не понял, о будущем — неловко мечтает, всегда отклоняя его в свою пользу».

Есть, однако, в «Графе» и принципиально новое — сочувственная, чтобы не сказать теплая интонация, несвойственная в целом многолетнему автобиографическому проекту Лимонова. Его домашний, чуть скрипучий тон можно, пожалуй, назвать сенильным — пожилой Эдичка фантазирует об уездном помещичьем быте с красавицей-женой и «теплым сыном» на груди, — но это все же очень далеко от воркования за чаем. Лимонов — верите? — как-то очень убедительно подобрел или, по авторской формулировке, «отряхнув с себя часть грубости и настырности, стал и тоньше и… слабее». Единственный, вероятно, писатель в мире, которого можно одновременно представить перед Гаагским трибуналом и Шведской академией, на наших глазах превращается из конквистадора в архивариуса. И за эту бархатную капитуляцию отходчивая вообще русская культура наверняка многое ему простит.

А вот это все-таки совсем другая лига.

Кажется, что о «Памяти памяти» Марии Степановой говорят все, и кажется, что о ней говорят недостаточно. Отчасти — потому, что к этой книге не знаешь с какой стороны подступиться. По большей части — из-за того, что ощущаешь трагическое несовпадение между возможностями собственного письма и художественными мощностями автора.

Наверное, с них и стоит начать: Степанова пишет сегодня на русском языке как никто. Замечательная плотность фразы, мастерское переключение повествовательных скоростей в пределах предложения, абзаца, главы, музыкальная, в конце концов, организация всего текста — мы отвыкли, что у отечественной прозы может быть «обоняние как у оленя» и «осязание как у нетопыря». Одна эта беспримерная языковая пластика сделала бы книгу событием, но бывалый читатель Степановой и так знает, что именно она сейчас сочиняет самые совершенные, слова с места не стронешь, периоды. А еще — что умением выписывать замысловатые фигуры на льду достоинства этого автора не исчерпываются, а дело не в последнюю очередь в оптике, устройстве глаза, в том, что попадает в писательский объектив.

Ведь о чем «Памяти памяти», если попробовать рассказать о ней попросту, как учили: здесь у нас почтенное «что», а тут факультативное «как»? В самом общем приближении — про семью Степановой, «квартирантов истории», которые прожили как будто неприметную, «неинтересную» для постороннего наблюдателя жизнь; про саму эту стратегию существования, «не выходя на поверхность, где любое движение становится заметным и имеет последствия и масштаб»; про то, что «ни одна история не доходит до нас целой, без отбитых ступней и сколотых лиц»; про то, наконец, как вообще складываются отношения между властным надчеловеческим нарративом и частной судьбой на материале чудовищного XX века, по отношению к которому мы все, настаивает автор, выжившие, «свидетели и участники длящейся катастрофы». А также — об особенностях живописи и цифровой фотографии, Цветаевой и Мандельштаме, блокадных записях Лидии Гинзбург и художнике Джозефе Корнелле с его коробками. Или — сформулируем совсем коротко — это очерк личной и мировой культуры памяти, поместившийся на 400 с лишком страницах.

Многое, другими словами, выдает в книге Степановой крупнейшее литературное явление последнего времени, и прежде чем «Памяти памяти» станет мрамором (уже — не прошло и месяца после релиза — готовятся серьезные искусствоведческие разборы), хочется успеть сказать о том, что делает ее такой современной и такой для всех нас необходимой. «Актуальное» в литературе определяется, конечно, не упоминанием новейших средств связи и работой с сетевым фольклором, и хвалить автора за старательную, кончик языка наружу, инвентаризацию текучего пространства — дело довольно обреченное. Проза Степановой схватывает «сегодня» иначе: не как картотеку, или комод, или на столе разложенные артефакты (хотя и об этом здесь есть упоительные, объясняющие обложку страницы), но как сам принцип мышления, со множеством закрепленных и свободных вкладок, как логику хранения в облаке, где ничто не пропадает навсегда и в любой момент может снова стать видимым, близким, интересным. Мир идей и мир вещей в «Памяти памяти» зыбки и взаимопроницаемы, и как от этого — раскавычим классическую цитату — не вскочить на ноги, схватив себя за волосы.