— Вы в юности играли в панк-группе. Как она называлась?
— Да. Ну не то чтобы панк, это был скорее поп-рок, фанк, электроника. Да, электроника. Я играл в ней где‑то с десяти до семнадцати лет, и она называлась Syntax.
— Ваши коллеги по группе знали, откуда у вас такая фамилия?
— Конечно, знали. Мы очень серьезно относились к группе. Начали давать концерты для друзей, когда нам было по 12–13 лет. Местная газета заметила нас. Они узнали, что я Прокофьев, и опубликовали статью под заголовком «Внук композитора ударился в поп-музыку». Я был очень расстроен, что они написали про моего дедушку, а не про наши песни. Так я впервые узнал, что происходит, когда я исполняю музыку: разумеется, люди говорят о моем дедушке.
— А когда вы занялись академической музыкой, ваша фамилия помогала вам или мешала?
— Поначалу я переживал, что меня всегда будут сравнивать с дедушкой. Когда мне было четырнадцать или пятнадцать, я написал несколько классических пьес. Они получились неплохими, и моему учителю они понравились. И мне стоило продолжать, но я боялся, что люди неминуемо будут сравнивать меня с дедом. А когда ты учишься сочинять, важно чувствовать себя свободным. Я даже выступал под другим именем, подписывался «Габриэль Олегович», своим отчеством. И это помогло мне немного расслабиться.
В двадцать с чем‑то я почувствовал, что могу выступать под фамилией Прокофьев. А в последнее время… знаете, мало кому интересна современная классическая музыка. Но, когда люди видят фамилию Прокофьев, им становится немного интереснее. Так что фамилия порой привлекает ко мне дополнительное внимание — это, пожалуй, хорошо. С другой стороны, кто‑то может подумать: «О, у него, наверное, нет таланта, он просто пользуется именем, чтобы привлечь внимание». Так что в целом, я думаю, есть отрицательные и положительные стороны.
Лично меня дедушка очень вдохновляет, я люблю его музыку и горжусь им.
— Думаете, он оценил бы ваши музыкальные эксперименты?
— Это интересный вопрос. У него были твердые принципы, и он мог быть очень критичным. Большую часть времени я занимаюсь более традиционной классической музыкой, пишу оркестровую музыку. Надеюсь, она ему бы понравилась. А когда я соединяю классическую музыку с другими жанрами — думаю, он оценил новизну.
Он любил джаз, у него была хорошая коллекция джазовых записей — в московском музее Прокофьева, кажется, есть список этих пластинок. Так что, полагаю, ему было бы интересно. Может, где‑то он бы сказал: «Нет, это плохая идея». Но надеюсь, он бы одобрил мое творчество, был бы рад, что его внук — композитор.
— Вы помещаете классическую музыку в единый контекст с роком, хип-хопом, клубной музыкой. Вы думаете, что она вписывается в этот контекст, или это способ донести классическую музыку до большей аудитории?
— Думаю, я соглашусь с обоими вариантами. В Англии и Америке многие люди классической музыки никогда не слышали. Никогда. Может, в кино или по телевизору — но на классический концерт они никогда не ходили. Они думают: «Это что‑то из XIX века, что‑то для стариков, я туда не хочу». И нам нужно принести музыку на другие площадки, в клубы, куда молодые люди обычно ходят послушать музыку.
Но в то же время я думаю, что формат классического концерта — а я люблю его, я ходил на концерты с юных лет — для многих людей не сочетается с их стилем жизни. И, если сравнивать его с другими видами современной культуры, он очень странно выглядит: очень формальный, со строгими правилами — когда можно хлопать, как нужно себя вести. Но, если вы услышите классическую музыку в клубе, она будет хорошо работать.
Я думаю, новой классической музыке нужно искать площадки за пределами старых концертных залов. Если вы перенесетесь на сто пятьдесят лет назад, классическая музыка исполнялась в домах, в салонах, в кафе, в неформальных местах. И только в XX веке мы сделали ее такой серьезной и формальной. Так что классическая музыка должна отвоевать свое место в клубах.