Почему нужно читать Ласло Краснахоркаи прямо сейчас?

К венгерскому писателю Ласло Краснахоркаи намертво прилипло оксюморонное словосочетание «живой классик», констатирующее одновременно как уникальность и самобытность, так и некую типичность, закрепляющую его в этом пантеоне. В той же мере Краснахоркаи можно смело отнести к авангардным и даже малоизученным авторам. С уверенностью можно сказать одно: слава писателя за пределами Венгрии далеко опережает переводы его произведений. Задолго до первого перевода на английский «Меланхолии сопротивления» в 1998 году литературный истеблишмент и законодатели интеллектуальных мод вроде Сьюзен Зонтаг уже говорили о славе венгерского прозаика. Кроме того, Краснахоркаи уже не первый год пророчат получение Нобелевки, а в 2015 году комитет Международной Букеровской премии наградил его за совокупность работ, тем самым заново переоткрыв для широкой аудитории.

Ласло Краснахоркаи родился 5 января 1954 года в городе Дьюла на юго-востоке страны. С детства ему часто доводилось быть в деревне среди крестьян, чья законсервированная изолированная жизнь и станет тематической константой многих его произведений. Все эти воспоминания лягут в основу дебютного «Сатанинского танго». Однако во время написания романа, как признается сам автор, у него даже не было письменного стола. Впрочем, неимение рабочего места не помешало Краснахоркаи встать на одну ступень рядом с важнейшими венгерскими романистами вроде Имре Кертеса, Петера Надаша или Аттилы Бартиша благодаря одному лишь первому роману. Дальнейшие же произведения, переведенные на английский язык, были не только встречены восторженной полифонией из рецензий критиков, но и были буквально расцелованы Салманом Рушди, Колмом Тойбином, Винфридом Зебальдом, Алленом Гинзбергом и другими писателями крупнейшего калибра.

Краснахоркаи — бескомпромиссный сторонник не щадящего своего читателя синтаксиса и бесконечно долгих, вязких и тягучих предложений, порою расползающихся на полстраницы. Они могут начинаться с описания бытовой сцены вроде разглядывания крестьянином лампочки, которые дополняются уточнениями, примечаниями и деталями, наливаясь онтологической тяжестью, хайдеггеровским пессимизмом, умещая целый макрокосм в одном предложении. Желая прояснить мотивацию самого незначительного персонажа, механику происшествий, их причинность и последствия, Краснахоркаи нанизывает все новые подробности, пока добавить к написанному будет уже нечего. Так, уставившийся на лампочку крестьянин становится элементом вселенской мозаики, а его столкновения с окружающим миром — неотъемлемой частью борьбы человека и бытия. Любая мелочь и кажущиеся местячковыми катастрофы начинают разбухать до планетарных масштабов и соскальзывать в метафизический обрыв на фоне то и дело маячащих символов — предвестников надвигающегося несчастья и почти библейского рока.

Краснахоркаи — летописец распада. Причем знаки увядания, конца и апокалипсиса он ищет во всем — от дисфункции общества и разложения тела до расщепления человеческого сознания и распада границ яви и сновидений. Последнее особо занимательно в случае Краснахоркаи, ведь назвать его представителем магического реализма все же будет преувеличением, но и его произведениям не чужда вторгающаяся в реальность фантасмагоричность. В «Меланхолии сопротивления» в захудалый городок прибывает бродячий цирк с циклопических размеров китом, после чего разгораются беспорядки, а в «Сатанинском танго» троих негодяев преследует призрак девочки, пока невидимые пауки оплетают паутиной уснувших крестьян.

«Сатанинское танго» рассказывает о разваливающемся сельском кооперативе, где двое плутов, Футаки и Шмидт, пытаются слямзить сезонную выручку всего колхоза, но вдруг, поддавшись всеобщему трепетному оцепенению, отдают все нажитое двум восставшим из мертвых псевдомессиям. Пророчащие перестройку Иримиаш и Петрина «одалживают» у коллектива деньги ради всеобщего светлого будущего, отчего те бросаются то в паранойю, то в неописуемый восторг. На фоне слышится звон из давно разрушенной колокольни, пока в огромные, озаглавленные именем каждого персонажа гроссбухи вносит поправки Доктор.

Он документирует историю всего колхоза и, подобно беккетовскому Мерфи, прикован к креслу, окольцованному месячными запасами консервов, палинки и сигарет. По сути, Доктор соответствует представлениям Краснахоркаи о Боге: эгоистичный, искалеченный, пораженный ишемическим ударом демиург-повествователь.

Больше всего «Сатанинское танго» напоминает «Мертвые души» и «Ревизора», доведенных до абсурдного градуса произведений Беккета и Кафки. Но то, что потенциально могло обернуться пикареской или банальным пасквилем, в руках Краснахоркаи превращается в жестокую и смешную притчу о пораженчестве и нелепости человеческого удела, иносказанием о последних днях социалистической Венгрии, теодицеей и филигранным произведением, привязанным к музыкальной и танцевальной формам одновременно. Шесть глав-шагов рассказывают историю, пока остальные шесть, «ступая» обратно, отматывают ее к началу, так что роман заканчивается теми же словами, что и начинался, превращаясь в ленту Мебиуса — правда, с небольшим уточнением касательно природы звона колокола, оказавшимся шалостью сбежавшего из психиатрической клиники безумца. То, что в начале казалось бодрым набатом и обещанием чего-то большего, к концу оборачивается панихидой, спорадическим плодом проделки умалишенного.

Еще до перевода его романов о Ласло Краснахоркаи узнали на Западе благодаря экранизациям мастера европейского авторского кино Белы Тарра (так о прозаике узнала Зонтаг, не дожившая до первой публикации). Справедливости ради надо заметить, что и сотрудничество с Краснахоркаи-сценаристом полностью перекроило визуальный язык режиссера. Благодаря коллаборации Тарр отказался от социально-критических пощечин Венгрии, свойственных его раннему творчеству, в пользу метафизического реализма, отталкивающегося от поэтики произведений писателя. За почти 30 лет совместной работы Тарр снял пять безусловных шедевров: «Проклятие», «Гармонии Веркмейстера», «Человека из Лондона», «Туринскую лошадь» и семичасовую интерпретацию «Сатанинского танго».

Методичные, неизменно монохромные и депрессивные фильмы, во всем разнообразии изображающие вещно явленный быт на фоне безучастных, будто бы заиндевевших в мизансцене героев, статичные планы (рекордный — одиннадцать минут) многое говорят как о Тарре, так и о Краснахоркаи.

В произведениях Краснахоркаи апокалипсис наступает тихо, оставаясь незаметным для самих персонажей, из-за дурости или праздности не заметивших конца света. Точно такое же белесое ничто, безмолвное растворение происходит в эсхатологическом триллере французского модерниста. Герой Луи-Комбе впадает в какой-то полурелигиозный паралич из-за все разрастающегося белого пятна на стене, поглощающего остатки комнаты вместе с ее владельцем. А множество отсылок к онтологической философии, трансцендентность страха и доведенные до пастозного состояния витиеватые предложения заставляют вспомнить о «Сатанинском танго».

В «Меланхолии сопротивления» одна из главных героинь, госпожа Плауф, сокрушительно опасается изнасилования, будто бы предчувствуя скорую гибель от рук озверевшей толпы. Со скрупулезным, достойным патологоанатома отчетом Краснахоркаи описывает процесс разложения Плауф вплоть до описания разгула микроорганизмов и химических реакций. В точности то же самое делает и писатель-патафизик Жан-Луи Байи. На протяжении девятнадцати глав он описывает девять стадий обработки насекомыми-некрофагами трупа гениального пианиста Поль-Эмиля Луэ. Однако оба автора не только наполняют предложения дремучей терминологией, но и пытаются сказать, что хотя бы в смерти мы все равны.

Как и Зебальду, Краснахоркаи очень рано стали сулить Нобелевскую премию. Объединяют их и зубодробительный синтаксис, и свойственный Зебальду интерес к беспамятству как защитной реакции на Вторую мировую, начинающий очерчиваться в «Войне и войне» Краснахоркаи. Но, пожалуй, главное совпадение — символика умирания, прошлых и грядущих катастроф. Мотыльки как вестники того света, зал таксидермии, вокзалы-переправы в другой мир, с которыми всю жизнь сталкивается Жак Аустерлиц, напоминают о низко летящих воронах, гулком перезвоне и неуемном ливне венгерского колхоза.