«Весь мир отмечает столетие революции, поэтому нет такой привилегии — не отмечать. Я отмечаю в Лондоне, в Галерее Саатчи — одном из самых важных мест для современного искусства в Англии. Делаю выставку «ArtRiot», примериваю революцию на сегодняшний день. Покажу миру наших сегодняшних революционеров от искусства — Павленского, Pussy Riot, «Синие носы», Кулика, AES+F.
В России хорошо бы закрыть некоторые вопросы в этот день: убрать Ленина из Мавзолея, а в самом зиккурате сделать музей революций. И вообще открыть Кремль для публики, а власти дать обычные офисные помещения. Чтоб не получалось так: ходит президент по царским палатам, работает там, а через некоторое время чувствует себя царем — и сменить его может только очередная революция. Еще я бы вскрыл все эти капсулы, которые писали комсомольцы 50-х, 60-х, 70-х годов в будущее, и опубликовал бы содержимое. А из самих капсул сделал бы выставку.
Кстати, накануне столетия революции мир стоит-таки на пороге нового общества, в чем-то близкого мечтам революционеров. Если, как обещают, очень скоро 85% рабочих меcт будут заняты роботами, то людям останутся творчество и самосовершенствование. Без насилия, без гражданской войны — такая революция гаджетов, дронов, солнечных батарей».
«Широкой дискуссии по поводу Октября 1917-го нет потому, что для нынешних российских властей идея «Россия — это империя» — самая главная ценность и, по сути, самое главное достижение последнего срока Владимира Путина, с которым он в следующем марте снова будет переизбираться президентом. Поэтому совсем неинтересны и никому не нужны те части российской истории, когда Россия не выглядит круто, не выглядит великой империей, которая всех нагнула и может повторить. А 1917 год — это очень сложный период в жизни России. Ведь что там случилось: неэффективный, авторитарный, коррумпированный и прогнивший государственный аппарат рассыпался на куски, в то время как гражданское общество было очень пассионарным, активным и пыталось взять на себя максимальную самостоятельность. Оттого не очень понятно, как обсуждать 1917 год и его последствия, потому что, с одной стороны, революционные события привели к Гражданской войне и к ужасам красного террора, а с другой — к товарищу Сталину, который воссоздал империю. И в отличие от Ленина Сталин выглядит довольно круто — про Сталина президент Путин говорил в интервью Оливеру Стоуну, что его не надо демонизировать. Из-за этого, я думаю, сам по себе 1917 год не в моде.
Я не знаю, следует ли отмечать годовщину революции. Я думаю, что было бы неплохо, если бы люди знали и как-то обсуждали то, что с нами произошло, потому что так или иначе какие-то страшные периоды российской истории влияют на людей и призрак репрессий и красного террора на многих производит серьезное впечатление. В разговорах представителей среднего класса то и дело слышится мысль о том, что «вдруг повторится». Это довольно странный аргумент и довольно иррациональный страх — но он парадоксальным образом присутствует в головах людей, потому что нет никакого обсуждения, нет никакой ясной, четкой, произнесенной вслух гарантии, что этого не случится; наоборот, вслух произносится, что не надо демонизировать Сталина, а значит, в общем, все возможно».
«1917 год нельзя передумать, нельзя запретить, нельзя спрятать под ковер. Странное молчание о Великой Октябрьской революции — да и Февральской — наводит на грустные размышления. Общество не готово признать, что революция касается всякого живущего не только в России, но и в мире. Как будто она была трагической случайностью, конфузом. Если это так, то мы не наследуем Российской империи и СССР. Значит, не мы воевали на стороне красных или белых, стреляли в царя, боролись с ордой, были крепостными, батрачили в колхозах, строили железные дороги, узкоколейки, Петербург, умирали и выживали в ГУЛАГе. Простите, это значит, что и Вторую мировую не мы выиграли, а какие-то отстраненные «они», те, кто про революцию помнил и знал. Пока мы не примем свою историю, мы не сможем находиться в действительности. Боже упаси от игры в банальные аналогии. Превратить 1917 год в игру — такая же глупость, как и делать вид, что его не было, а после 1913-го сразу наступил 1929-й.
Столетие Великой Октябрьской революции — лакмусовая бумажка для всех и для каждого. Российское общество тест не прошло. Ничтожное внимание СМИ, несколько почти пустых выставок (лучшая, кстати, в исполнении нью-йоркского художника китайского происхождения Цая Гоцяна в Пушкинском); полемики, рефлексии — ноль. Пожалуй, только издатели достойно среагировали на дату: книг вышло действительно много и разных. Думаю, что надо читать и думать, и никто в этом вам не поможет, кроме вас самих. События столетней давности наверняка не покажутся вам простыми и плоским, но выводы, которые вы сделаете, будут только вашими — а не навязанными вам «интеллектуалами» с фальшивыми родословными и онтологией, чиновниками в чужих мантиях, ряжеными с жестяными «Георгиями» и активными депутатшами».
«Отмечать или не отмечать столетие революции — вопрос, в первую очередь, лингвистический. У слова «отмечать» есть призвук веселья: кажется, что отмечание — это праздник с плясками и тостами. А веселиться — в случае с революцией — в общем-то, особо нечего. Но забыть, проигнорировать то, что сто лет назад в нашей стране произошло событие, изменившие лицо мира и течение истории, было б очень глупо.
Так что столетие революции повод не для того, чтоб «отмечать», а для того, чтоб вспоминать и говорить. Баланс в нашем отношении к революции до сих пор не выработан. Что это было? Кровавое начало еще более кровавого семидесятилетнего пути, страшной девиации, по поводу которой надо только каяться? Или жестокий, но неминуемый поворот истории, давший миру встряску и породивший новую культуру, новые социальные отношения и в конце концов сформировавший то, что называется современностью?
У нас два этих возможных вида отношения к революции не только не «поженены», но даже и не обдуманы, не отрефлексированы окончательно.
Столетие революции — неплохой повод этим заняться».
«Я думаю, отсутствие государственной позиции по поводу Октября — это и есть определенная позиция. Ясно, почему ее нет: возникает сплошная двусмысленность и непонятка. Скажем, отмечать этот праздник невозможно, потому что правительство занимает антикоммунистическую позицию, с другой стороны, полностью его игнорировать вроде бы тоже невозможно, потому что это историческое событие, которое непосредственно связано с судьбой нашей страны и повлияло при этом на судьбу всего мира в целом.
Как ни странно, я могу присоединиться в этом смысле к нашему руководству, потому что у меня нет никакого отношения к Октябрю: лично я не собираюсь как-то специально отмечать эту годовщину, но ничего предосудительного в подобном празднике я не вижу. Конечно, это одно из самых важных событий, которые произошли в XX веке, и оценивать его можно как трагическое и в то же время как переломное. Здесь есть очень много всяких аспектов, и поэтому лучше всего относиться к нему как к мистическому событию, которое ввергло мир в очередное очень серьезное испытание. При этом заявленные намерения этой революции (собственно пролетарская революция) воплотились только с приходом Никиты Сергеевича Хрущева, потому что тогда, в 1917 году, была свергнута каста аристократии и у власти оказались интеллигенты, а вовсе не народ. Ничего более страшного, чем власть интеллигентов, в принципе, представить себе невозможно, и поэтому только после смерти Сталина можно говорить о том, что советский проект действительно стал осуществляться; хрущевский и брежневский период — это единственный опыт, который можно считать по-настоящему советским. Это и есть, в общем-то, советская эпоха. А ленинизм, я считаю, скорее был страшным предисловием к ней.
В целом идею о том, что у власти должны находиться представители народа, я считаю очень правильной, и действительно аграрий или пролетарий — как мы видим на примере Хрущева и Брежнева — ведет себя гораздо более сдержанно и избегает таких радикальных, экстремальных форм властного поведения, которые свойственны интеллигентам, какими были литераторы Сталин и Ленин».
«Октябрьская революция была попыткой разрубить узел вопиющих противоречий, накопившихся за долгий период и до предела обостренных войной. Да, она не достигла своих целей и была несвоевременной. Меньшевики, придерживавшиеся буквы марксизма, были правы, говоря о неготовности страны с крестьянским укладом к пролетарской революции. И тем не менее она несла в себе благую весть о справедливом общественном устройстве и высвободила колоссальную творческую энергию масс (мировое искусство и культура до сих пор питаются этим утопическим импульсом). Да и какая революция своевременна? Размышляя о мае-68, который тоже был несвоевременным и тоже потерпел крах, Жиль Делез говорил: «Сегодня модно разоблачать ужасы революции. Это даже не ново, весь английский романтизм преисполнен размышлениями о Кромвеле, весьма сходными с сегодняшними рассуждениями о Сталине. Говорят, что у революций плохое будущее. Но мы постоянно смешиваем две вещи, будущее революций в истории и революционное становление людей. В этих случаях речь идет даже не о тех же самых людях. Единственный шанс для людей — в революционном становлении, которое только и может погасить их стыд, ответить на невыносимое».
«Нынешняя власть, обожествляющая государство, чтит Колчака и Сталина с одинаковым энтузиазмом: доброй свинье все впрок. Октябрь вынуждает встать на чью-то сторону, поэтому столетний юбилей лучше благополучно миновать — такова задача власти. Она ложная в том смысле, что исходит из важности какого-то отношения к революции, тогда как важно, чтобы не было никакого. Не дело государства исповедовать идеологию — ни либеральную, ни патриотическую, ни коммунистическую, ни антикоммунистическую. Это занятие для гражданского общества. У Октября есть поклонники, считающие его зарей человечества, есть ненавистники, которые видят в нем ужасающую катастрофу (и я в их числе). Но право голоса должны получить все. А государство, наоборот, должно заткнуться и, не выражая отношения, не имея его в принципе, следить за тем, чтобы граждане разных воззрений шли по параллельным улицам и не столкнулись в кровавом месиве, как сто лет назад».
«В идеале столетняя годовщина русской революции должна бы выглядеть так. Мы, те, кому нечего здесь терять, просто выходим на улицы и весело сносим всю эту правящую сволочь. А потом отвязно танцуем вокруг их пылающих дворцов. Такое повторение было бы настоящей верностью Событию. Но так как мы живем в эпоху очевидной реакции и ситуация пока не в пользу новой народной революции, я отмечаю этот важный юбилей локально — переиздаю «Капитал» Маркса со своими комментариями, создаю группу марксистского реагирования и затеваю еще несколько просветительских проектов. Мне не нужны ритуалы коллективной памяти. Пока одни увлекаются исторической реконструкцией, другим просто нужно делать историю дальше».
«Как праздновать юбилей революции? Как учредительный миф прежнего режима. Вторая мировая война давала, конечно, более органичный материал для мифа об основании. Войны вообще понятнее революций: война дает победу над внешним врагом, а революция — победу над внутренним. Новая российская история запутана тем, что постсоветские правители все не могут определиться, чьи они наследники и кто им более симпатичен — палачи или жертвы предшествующего периода. Зато на войне палачи всегда враги и враги всегда палачи. В революции палачами, наоборот, становятся друзья, а потом они, скорее всего, станут жертвами. В России периоды мирной жизни обычно заканчивались либо войной, либо революцией. Или сначала войной, потом революцией. Поэтому сегодня так важно читать и говорить о революции 1917 года».