Вторая половина XXI века. На политической карте мира — европейский Халифат, ЕС, состоящий из России и нескольких бывших советских республик, сразу две Америки и еще пара крупных государственных образований. Досуг просвещенного человечества занимают девайсы с дополненной реальностью. Интеллектуальный мейнстрим — ультралиберальный дискурс, приравнивающий среди прочего физический секс к изнасилованию. Литературно-полицейский алгоритм Порфирий Петрович — плодовитый прозаик и великолепный сыщик — заступает на службу к куратору Марухе Чо, специализирующейся на гипсовом веке — то есть современном нам искусстве.
Год назад мы с осторожным оптимизмом предсказывали возвращение прежнего Пелевина — в сравнении с другими его поздними произведениями «Лампа Мафусаила» казалась не вовсе усталой вещью, нет-нет да напоминающей о былом, может быть, даже вагриусовской поры величии автора. В этом отношении «iPhuck 10», скорее, не удался — это такой же безнадежный романоид, как, скажем, «S.N.U.F.F.» или там «Любовь к трем цукербринам»; зубодробительное по большей части чтение, сродни изучению инструкции к утюгу: «это выведенная прямо на огменты программа-eraser с собственным интерфейсом, оформленным в виде ручного фонаря» — и так примерно 300 страниц из 416.
Конвенциональный нарратив, однако, никогда особенно не давался этому художнику: сюжет всегда был довольно служебной конструкцией в его текстах — и «iPhuck 10», метящий чуть ли не в детективы, конечно, никакое не откровение; не Флобер и даже близко не Кристи. Традиционная пелевинская стихия, поле его уникальной писательской экспертизы — приключения языка, подвижность и проницаемость речевых стилей, использование непривычных дискурсивных моделей для объяснения «проклятых вопросов»: «iPhuck 10», перебирающий многие жаргоны, включая искусствоведческий, не раз дает возможность подивиться пелевинской гуттаперчевости. Пора признать: противопоставление — во всяком случае, на лингвистическом уровне — писателей П. и С. все же надуманное, тем более что вышедшая весной «Манарага», как и «iPhuck 10», — роман, сочиненный мимо, невпопад, «не про то».
Ведь что такое сезон 2016–2017 для сатирика (а нынешний Сорокин, безусловно, сатирик) — зайти не с козыря решительно невозможно. Между тем оба тенора эпохи показательно, если не сказать в лоб, игнорируют хайп, бит и флоу ради собственных, не совпадающих с конъюнктурой фантазий. Бук-энд-грилл и киберсекс (а iPhuck — это в первую очередь умное дилдо; аналог «живого уда» из «Теллурии») — контрповестка, которую высокая (или формально почитаемая за таковую) русскоязычная беллетристика предлагает русскоязычному читателю; именно здесь, по версии главных местных провидцев и вероучителей, стоит искать дух времени — даже если лента раз за разом подсовывает новую протестную весну или выходки нового американского президента.
Об этом желании сыграть против рынка и ожиданий публики — пожалуй, самые звучные страницы «iPhuck 10»: Пелевин — что бы вы думали — внимательно читает критику на себя и отвечает здесь сразу всем в македонской, с двух рук, манере: взволнованному монологу Порфирия Петровича — довольно обаятельному автошаржу, который уподобляет рецензента вокзальной минетчице, — чуем, суждена долгая жизнь в соцсетях.
Дуня Смирнова: «Скучно, господа. Единственный яркий эффект книги — полная невыносимость телерекламы после прочтения романа. Неужели все силы были потрачены только на это?»
Лев Данилкин: «В «ДПП» есть размах, есть настоящие прозрения, шикарные метафоры, здесь много язвительности, но совсем мало чувства, голоса автора. «ДПП» написана немолодым Пелевиным».
Лев Данилкин: «Уж очень англизированным — по конструкциям и интонации — кажется русский язык «Оборотня»; и если Пелевин таки перейдет на английский, то это, конечно, будет утечка, сравнимая по масштабу с набоковской».
Лев Данилкин: «Шлем ужаса» — самая красивая вещь Пелевина <…> И поскольку в ней он достиг такого качества, которое пишется с большой буквы, Качества как моральной ценности, то — всегда стеснявшийся «гуровать» — теперь он имеет и моральное право объяснять и указывать».
Лев Данилкин: «У меня нет серебряной пули для этого «Empire «V» <…> Ох…ительный это роман (в терминах пелевинских халдеев) — или всего лишь ох…енный? Независимо от суффикса, он производит странное впечатление — не исключено, потому, что в нем так ничего и не произошло».
Лев Данилкин: «Что касается самих текстов, то никто никого не обманывает: «музыка», «яркое», «светлое» и «чистое» никуда не делось. А если кто-то в самом деле считает, что «П5» — самоповтор, то сравните его, например, с «Сахарным Кремлем» Сорокина».
Лев Данилкин: «Похоже, «Т» — роман о романе — самая выморочная вещь Пелевина. Выморочная — но все же не катастрофа: Пелевин был и остался тем велосипедом — помните его старый рассказ про сарай номер XII? — который умудряется не заржаветь в сарае, где хранятся бочки с квашеной капуcтой».
Лев Данилкин: «В общем, это комедия — однако комедия без единой шутки. Потому что Пелевин — как его великие предшественники Гоголь, Булгаков, Носов — давно уже не шутит, просто в его текстах плещется себе некое высшее остроумие; так, наверное, шутит Бог».
Лев Данилкин: «Что сказать о Пелевине-2011? Лучше всего подойдет цитата из него самого (хотя на самом деле это Бунин, а если уж совсем на самом деле — то Мопассан; тоже, очень пелевинская матрешечная конструкция): «Чистосердечный, верный человек и превосходный моряк».
Лев Данилкин: «Он тот, кто глаголом-жжет-сердца-людей, Художник, у которого есть своя длинная мысль — и который придумал для ее выражения собственный язык, собственный формат — и множество миров».
Лев Данилкин: «Перед нами итоговое произведение, в котором излагаются пелевинские воззрения на основной вопрос философии: что первично — бытие или сознание».
Игорь Кириенков: «Писательский монокль, безусловно, замутнен, а его скальпель, исправно вскрывавший реальность на протяжении многих лет, почти затуплен, но Пелевин, пусть бочком и приволакивая, определенно возвращается — и может быть, именно так звучит главная новость русской литературы».
Что еще: самый яркий со времен «t» акт саморазоблачения — «я» — не писатель, а корпус русской классики, машина-доводчик, мимикрирующая под настоящего, из-плоти-и-крови, автора; обнажение приема — вероятно, единственное эхо юбилея революции-1917, которое позволяет себе Пелевин, некогда заявивший, что назначение российской цивилизации — «переработка солнечной энергии в народное горе». Много шуток — как правило, посвященных анусу и его сфинктерам (см. рецензию на выдуманный фильм Антуана Кончаловски). IT-буддизм, который автору впору преподавать где-нибудь в Калифорнии. Очень хороший — и намертво въедающийся в память — афоризм «Жить ой. Но да», скрашивающий вторую половину романа. Исполненный высокого трагизма финал: «Ибо труден путь, темна ночь и бездонно черное небо. Но есть в нем, конечно, и высокие редкие звезды».
Виктор Олегович, вы не гаджет.