Так сложилось, что прошлое в России всегда остается способом самоидентификации и политической дискуссии в настоящем. Пожалуй, такого отношения к истории на постсоветском пространстве нет больше нигде. Любой эпизод — от правления Ивана Грозного до Октябрьской революции — это «спорные вопросы истории», вокруг которых не утихают конфликты и дискуссии. Если говорить о девяностых, событиях совсем недавнего прошлого, то следует признать — для этой эпохи не существует адекватного языка описания, а есть только набор расхожих клише. Девяностые стали идеологией правящего класса и российских политических элит, которые до сегодняшнего дня остаются абсолютными продуктами того времени. Конечно, власть может неодобрительно высказываться о распаде СССР, но никаких критических рассуждений о разгоне Верховного совета в 1993-м или о выборах Ельцина в 1996-м мы тоже не услышим. Любопытно, что эта идеология перестает срабатывать сегодня: выросло не заставшее эпоху поколение, для которого девяностые уже история, а не обоснование политической позиции.
Непрерывный интерес к паблику «Она развалилась» в течение последних трех лет показывает: в России существует запрос на историю вне нарративов о девяностых как «лихих» или «свободных» — и именно поэтому мы решили сделать продолжение уже в формате книги. В процессе подготовки стало понятно, что «Она развалилась» — это в определенном роде фиксация мест памяти, о которой говорил французский историк Пьер Нора, но памяти постсоветской. То, что получилось — хотя мы к этому и не стремились, — во многом источник для будущих исследователей этого периода. Сегодня профессиональные историки практически не занимаются девяностыми, и большинство книг об этой эпохе еще предстоит написать: особенно хорошо это видно на примере такого грандиозного события, как война в Чечне, о которой, помимо мемуаров, нет ни одного более или менее внятного исследования.
С другой стороны, как авторы с журналистским бэкграундом мы свободны от жесткой методологии академической истории — нам кажется более важным описать переживания, травмы и эмоции людей, пережитый опыт которых необходим для понимания эпохи. Именно поэтому мы отказались от вторичной переработки в духе серии «Намедни». Девяностые действительно неоднородны: еще открыты возможности для протеста и свободного развития культуры, но на фоне этого идут кровавые локальные конфликты и передел собственности. Поэтому следует представлять, что чувствовали челноки или люди, лежащие под пулями у Белого дома в 1993-м, и как эпоха описывалась в прессе. К сожалению, сегодня мало кто считает нужным проговаривать и фиксировать частную историю — книгой «Она развалилась» нам бы хотелось способствовать ее прорыву.
Безэмоционально и непредвзято говорить о российском прошлом в публичном пространстве мало кому удается. Это хорошо демонстрирует сегодняшнее сложное отношение к столетию революции 1917 года, участники и свидетели которой давно умерли, а страна уже сменила название. Что тут говорить о девяностых — совсем недавнем времени, которое все еще живо. В предисловии Олега Кашина к нашей книге этот момент очень четко прописан: при характеристике эпохи двадцатилетней давности нередко возникает конфликт интересов — многие рассказчики получили от девяностых дивиденды или проиграли, поэтому особенно заинтересованы в своем образе прошлого и собственной трактовке событий. Мы подошли к книге «Она развалилась» с журналистских позиций и старались, где это возможно, предоставить мнения разных сторон о происходящем в экономике, политике, обществе и военных конфликтах того времени.
В результате получилась полная фрагментация героев, голосов и событий: с одной стороны, история пенсионерки, пытавшейся торговать всем чем угодно — от стиральных машинок до сахарного песка; с другой — разговор с премьер-министром Грузии, который сместил одного президента и заменил его на другого. Да, на первый взгляд это истории абсолютно разной величины, но тем не менее они одинаково важны для понимания происходящих процессов. Хотя бы потому, что они характерны для всего постсоветского пространства — и для бывших республик, и для пенсионеров. Другие герои книги — носители экспертного знания, такие как кандидат исторических наук Эдуард Андрющенко (глава об ультраправых движениях на Украине), антрополог Сергей Мохов (глава о сфере ритуальных услуг) или нарколог Юрий Вагин (глава о зависимостях перестроечной молодежи). Впрочем, мы все равно пытались вывести экспертов за пределы предметов их исследований, понять причину их научных интересов на личном уровне. Важно, что после множества свидетельств очевидцев книга завершается интервью с бывшим руководителем Государственной архивной службы России Рудольфом Пихоей — историком, который строгим научным языком описывает действительность девяностых и ее значение для страны.
Возможно, книгу будут критиковать за демонизацию прошлого или, напротив, за его идеализацию — тут уж все зависит от установок читателей и их готовности увидеть другие точки зрения. Мы постоянно получаем упреки в адрес паблика: вот, вы пишете про наркозависимых и детей, которые дышат клеем, — очерняете Россию и понятно на кого работаете; а когда в «Она развалилась» появляются посты про лиричное кино конца 1980-х, нас ругают за то, что мы льем воду на мельницу тех, кто не может распрощаться с советским наследием. Конечно, есть полярные максимумы — условные «Ельцин-центр» и газета «Завтра», но хочется верить, что большинство наших читателей не пытаются настолько изощренно и идеологизированно мыслить.
Мне очень понравился один из первых отзывов на книгу — читатель рассказал, как подошел к отцу пообщаться об эпизодах семейной истории, узнать, как родители зарабатывали деньги в девяностые. Это тоже очень важно для понимания эпохи: ее свидетели практически не воспринимают себя участниками исторических событий и не считают нужным их проговаривать — хотя именно так история и происходит.
Девяностые пока еще не совсем история, это события двадцатилетней давности, которые до сих пор сильно влияют на современность. В нашем случае работа над «Она развалилась» — попытка преодолеть коллективные травмы замкнутой эпохи девяностых, от которых мы, нужно признать, не совсем свободны даже как авторы. В каком-то смысле получившаяся книга — это сеанс психотерапии. И на него, безусловно, созрел запрос.
У каждого из авторов был свой метод описания событий прошлого: если Окрест предпочел устную историю и интервью с живыми свидетелями, то я ушел в работу с текстами и языком, которым медиа (в первую очередь пресса) описывали происходящее, — и многое стало для меня открытием, причем не столько форматы, сколько смыслы, которые вкладывались в те или иные понятия. Воспоминания и своеобразная эмоциональная археология очень важны, но интересны они уже как личный отпечаток героя, воспоминание, оформившееся и закрепившееся благодаря последующему опыту. Поэтому статьи, которые писались с колес людьми, живущими в определенном моменте и оценивающими эту историческую действительность исходя из имевшихся тогда знаний и убеждений, — это совсем другой тип источников. Сочетание наших методов — воспоминаний свидетелей, документальной работы и экспертных интервью — помогает постоянно менять фокусы и схватывать значимые явления повседневности девяностых.
В работе с газетными материалами я старался отыскать те аспекты и оценки событий, которые просто забываются сегодня. Например, в главе о рельсовой войне в 1998 году можно обратить внимание на такой момент: рабочие активно требовали выплаты зарплат, власти должны были как-то реагировать на протест — и поэтому в угольные регионы отправляется проверка ФСБ и прокуратуры. Сегодня это автоматически воспринимается как знак серьезных последствий для местных элит, но в конце девяностых это не значило ничего, кроме сигнала об озабоченности ситуацией в Москве. Другой такой показательный пример — то, что двадцать пять лет назад понималось под исламским фундаментализмом в Таджикистане в сравнении с его сегодняшним значением. Следует регулярно делать подобные сверки часов и отслеживать, что именно вкладывается прессой, политиками, рядовыми гражданами в разные понятия и явления тогда и теперь. Такая практика помогает под новым углом рассмотреть не только события прошлого, но и многое понять о сегодняшнем дне.
10 важных событий позднего СССР и девяностых, которые остаются в тени: выбор авторов «Она развалилась»
Антиалкогольная кампания
Что: В мае 1985 года выходят постановления и указы ЦК КПСС и Верховного совета СССР «по борьбе с пьянством, алкоголизмом и искоренению самогоноварения». В стране закрываются ликеро-водочные магазины и ограничивается продажа спиртного, цена на водку взлетает в несколько раз, вводится система административных и уголовных наказаний за распитие спиртных напитков «в ненадлежащих местах». Кампания сопровождается интенсивной пропагандой трезвости.
Дмитрий Окрест: «Трезвость — норма жизни», — провозглашала почтовая марка 1985 года, но, несмотря на громкие заявления, антиалкогольная кампания завершилась лишь вырубкой ценных виноградников: трезвые свадьбы не прижились, а народ предпочитал искать замену водки в спиртосодержащей химии и токсикомании. Портреты Ленина никуда не делись, и в университетах еще преподавали научный коммунизм, но все уже все понимали и продолжали выпивать. Антиалкогольная кампания кажется мне последней попыткой государства вторгнуться в личную жизнь граждан, чтобы поддержать образ советского человека, ведь на других фронтах все уже было проиграно: все ходили в джинсах и слушали западную рок-музыку. Нельзя было просто сесть и расслабиться — но расслабиться все равно хотелось; это привело к обратным результатам, в частности к распространению токсикомании, когда люди начали нюхать клей и употреблять спиртовые настойки, не предназначенные для приема внутрь. У людей отсутствовало понимание, как употреблять подобные вещи, чтобы серьезно не повредить здоровье. Все это привело к достаточно грустным последствиям».
Появление VHS-прокатов
Что: По итогам V съезда Союза кинематографистов в мае 1986 года в кино отменяется партийная цензура, из запасников достаются десятки запрещенных фильмов, а кинопрокат переходит к рыночной логике.
Дмитрий Окрест: «После V съезда Союза кинематографистов началось перестроечное кино, когда на смену идеалистическим сюжетам приходит натуральность во всем, а вместе с ней — та самая перестроечная чернуха про интердевочек и любителей клея «Момент». Параллельно стали появляться полуподпольные кинозалы, где под бубнящую озвучку можно увидеть западные блокбастеры. Тогда же расцвело кооперативное кино во главе с Эйрамджаном, которое за счет возможностей по отмыванию денег помогло знатно обогатить отечественный кинематограф безумными фильмами».
Съемки фильма «Афганский излом»
Что: Съемочная группа фильма о событиях в Афганистане накануне вывода советских войск оказывается в Душанбе посреди массовых беспорядков на межнациональной почве в 1990 году.
Евгений Бузев: «Итальянский телесериал «Спрут» сделал актера Микеле Плачидо национальным героем — и его пригласили играть в советском фильме об афганской войне. Плачидо приехал в Душанбе, и их съемочная группа неожиданно попадает в центр беспорядков: одного члена команды убили, и работу над картиной пришлось переносить в еще спокойную тогда Сирию. Интересно представить реакцию итальянца, который наверняка много слышал о Советском Союзе, но не мог представить его таким».
Указ о свободе торговли
Что: Подписанный президентом Ельциным указ от 29 января 1992 года «в целях развития потребительского рынка, стимулирования конкуренции и преодоления монополизма в сфере розничной торговли» де-факто легализовывает частное предпринимательство в стране, переживающей переход к рыночной экономике, гиперинфляцию и резкое падение уровня жизни.
Станислав Кувалдин: «Отчасти указ о свободе торговли — первое, чем на низовом уровне воспользовались люди на фоне происходящих в России перемен. Это была именно уличная торговля-распродажа, которая часто выглядела достаточно неприглядно, однако именно с этого здесь начались рынок и девяностые. Понятное дело, что улица регулировалась низовым криминалитетом, торговля не была абсолютным благом и во многом поляризовала общество. В определенной степени указ о свободе торговли показал бывшим советским гражданам новую модель существования, когда можно надеяться на себя, а не на государство.
Вот что писали в обзоре прессы газеты «Коммерсант» спустя три месяца после вступления указа в силу: «Независимая газета», подводя первые итоги свободы торговли, сделала открытие в области национальной психологии: после указа Ельцина, пишет она, выяснилось, что покупать и продавать отнюдь не является прерогативой цыган (грузин, среднеазиатов, etc.) — с этим прекрасно справляются русские. Просто последним, как оказалось, для этого нужно было соответствующее разрешение».
Осада «Останкино»
Что: Протесты коммунистической и националистической оппозиции, возникшей как реакция на президентский указ о роспуске КПСС и рыночные реформы, с требованием предоставить эфирное время на федеральных телеканалах в 1992 году.
Станислав Кувалдин: «В июне 1992 года коммунисты и националисты устроили поход к центру «Останкино», требуя предоставить оппозиции часть эфира на телевидении. Кажется, именно тогда все осознали, что телевизионная кнопка — это орудие, к которому необходимо получить доступ. К тому же это событие стало одной из первых оппозиционных акций в России, когда власти применили к протестующим силы ОМОНа. Среди участников осады «Останкино» — Виктор Анпилов и Дмитрий Рогозин. Впервые в новейшей истории сформировался жесткий и агрессивный дискурс по отношению к «Трудовой России» как к сумасшедшим бабушкам, маргиналам и алкоголикам, то есть как к людям, «не вписавшимся в рынок». Демократическое телевидение дегуманизировало протестующих и изображало их как страшную толпу, которая покушается на мир, транслирующийся по федеральным телеканалам. Подобное описание протестующих как маргиналов с «неприятными лицами» сохранится в общественном дискурсе еще надолго — и проявится в виде «красно-коричневой угрозы» в 1993-м и в 1996-м».
Убийство певца Кароматулло Курбонова
Кто: Кароматулло Курбонов — известный эстрадный певец, на чьей популярности и активности выступлений не сказалась гражданская война в Таджикистане. Был застрелен в октябре 1992 года бойцами Народного фронта Таджикистана после выступления на свадьбе.
Евгений Бузев: «В каждой республике Советского Союза имелись свои звезды, которые нам, живущим в России, практически неизвестны — может быть, за исключением Софии Ротару. Эстрадные певцы делали головокружительные карьеры, и некоторые из них до сих пор популярны. Советского певца Курбонова поймали и убили только за то, что он спел на свадьбе, пока другие воевали между собой. Это ужасное потрясение для обычных граждан Таджикистана, которые еще год назад жили в СССР и не знали горя. Чтобы стало еще нагляднее, представьте, как если бы на Чистых прудах расстреляли Аллу Пугачеву. При всех ужасах девяностых сложно представить, чтобы нечто подобное произошло в России. Таджикистан пережил самую жуткую войну, о которой сегодня никому не интересно знать: по легенде, главу местного Верховного совета Кадриддина Аслонова повесили на памятнике Ленину».
Расстрел Белого дома
Что: Итог противостояния Верховного совета и президента Ельцина, закончившийся расстрелом Белого дома и вооруженными столкновениями в Москве, в результате которых погибло более 150 человек.
Дмитрий Окрест: «Расстрел Белого дома в 1993 году стал апогеем несостоявшейся гражданской войны: очередные баррикады на улицах столицы, тысячи наблюдающих за танковым обстрелом зевак, легенды о снайперах-сионистах и приказ № 1400, о котором никто не любит вспоминать. Единственным памятником этого эпизода нашей истории остается самодельный мемориал на задворках неработающего стадиона рядом с Белым домом — фото погибших из старых газетных обрывков, рукописные стихи за святую Русь и проклятья капиталистам».
Новогодний штурм Грозного
Что: Ключевой эпизод начала Первой чеченской войны, в результате которого город Грозный был фактически уничтожен и превращен в руины.
Дмитрий Окрест: «Во время новогоднего штурма Грозного в конце 1994 года федералы почти беспрепятственно прошли вглубь города, а затем их методично начали уничтожать на узких улицах. Почти 1500 погибших военных и несчетное количество мирных — ту войну Россия запомнила по видео, в котором просьбы солдат «отпустить к маме» чередуются с песнями чеченского барда Муцураева».
Судьба поэта Сергея Чудакова
Что: Советский поэт второго ряда, получивший популярность в поэтических кругах благодаря публикациям в самиздате. В результате махинаций черных риелторов оказался на улице, где замерз насмерть в 1997 году.
Евгений Бузев: «Гибель поэта Сергея Чудакова — очень яркая иллюстрация происходящего на рынке недвижимости в девяностые. В передел собственности попал какой-то небольшой процент публичных людей — и, хотя Чудаков действительно был мало знаком широкой публике, относительная известность у него все же была. Чудаков умер бездомным на улице — и такое случалось с сотнями людей по всей стране, которые погибали только за то, что владели жильем. Эта история показывает, какие неприглядные стороны принимал переход к рынку, когда люди буквально становились объектами товарно-денежных отношений».
Рельсовая война
Что: Начиная с зимы 1998-го, шахтеры из угольных регионов (в первую очередь Кузбасса и республики Коми) требовали выплатить им зарплаты, задержки по которым доходили до полугода. Весной протестующие на несколько недель перекрывают ключевые пути транспортного сообщения России.
Станислав Кувалдин: «Причины протеста понятны — людям не платили зарплату. В этой истории представляется интересным другое: рельсовая война многое говорит о других масштабных российских протестах вплоть до сегодняшнего дня. Казалось, что рельсовая война имеет национальный замах и большой потенциал, который способен привести к краху режима. Но весь радикализм здесь быстро сошел на нет, рассыпался и затем приобрел мирные и почти незаметные формы. Протест шахтеров начинался страшно: сначала была перекрыта трасса на Воркуту, потом Транссиб и подъездные пути — на какое-то время страна буквально перестала функционировать. Казалось, еще одно усилие, и все посыпется. Но вот к протестующим приезжает Немцов, который находит какие-то деньги, люди расходятся, и громкие требования отставки президента и народного правительства затихают. Здесь мы в чистом виде наблюдаем механизм купирования недовольства. Рельсовая война действительно задала определенную линию и стала родимым пятном российских социальных движений, проявившимся и в акциях дальнобойщиков, и в протестах против монетизации льгот, и в разговорах о том, нужно ли было уходить с площади Революции на Болотную площадь».
Издательство
Университет Дмитрия Пожарского, Москва, 2017