Джон Сибрук о будущем поп-музыки: «Вокруг развалины вилл, где раньше жили эльфы, а теперь только птицы и крысы»

— В своей предыдущей книге — «Nobrow» — вы подробно рассказываете, как сравнительно высоколобому журналу The New Yorker пришлось поладить с массовой культурой. В последней — «Машина песен» — буквально окунулись в поп-культуру с головой. Это конъюнктура или исследовательский интерес?

— Эти книги, конечно, связаны между собой. «Nobrow» изначально была журналистской работой: я собрал и проанализировал материал, а потом предложил некую теорию. Занимаясь «Машиной песен», я уже имел ее на вооружении, поэтому мне было легче. Я уже знал, чего ищу. Ведь «Nobrow» вышла, когда не было ни ютьюба, ни фейсбука, ни твиттера, ни инстаграма, но появление всех этих штук не противоречило, а скорее подтверждало мою концепцию. Я написал про ютьюб для The New Yorker и понял, что из всех искусств, обозначенных в «Nobrow», именно поп-музыка иллюстрирует мои идеи лучше всего: там можно за считаные дни забраться на самый верх; границы еще более проницаемы, чем в кинематографе или литературе. Мне показалось, что именно в этой сфере я смогу лучше всего подтвердить свою теорию — или по крайней мере создать модель.

— И что — подтвердилась теория?

— Да, подтвердилась. Основная линия — про шведов из Cheiron Studio, которые еще в 1990-х задались целью пробиться в первые ряды американской поп-культуры. Это довольно радикальная затея — ведь никто до них не создавал фабрику хитов для иностранного государства. Если бы это были не шведы, а, скажем, парни с Ямайки, было бы, конечно, еще круче. Так вот, шведы взяли американский поп и Rʼn’B, сняли с него расовый налет, как стружку, пропитали шведской музыкальной традицией и вернули обратно. Они создали крайне успешный коммерческий проект, который отчасти составил то, что называется «саундтрек к нашей жизни», но никто не знал, кто эти люди, где они живут, над чем работают. И я понял, что это самая интересная из всех известных мне историй и она достойна книжки.

— А вы не чувствовали себя Данте, спускающимся по кругам ада?

— (Смеется) Бывало. Особенно когда понимал, что мне нужно еще раз прослушать песню Backstreet Boys. Хорошо еще, что не пришлось покупать все эти диски. Я бы вообще вряд ли написал эту книгу, если бы не Spotify: я даже собрал там специальный плейлист для всех глав. В какой-то момент мне казалось, что я работаю над мюзиклом — диалог, песня, снова диалог, причем в песнях как будто обыгрывается то, что сказано в диалоге.

— То есть вы бы посоветовали читателям слушать параллельно саундтрек?

— Безусловно. В идеале, конечно, нужно сделать так, чтобы при чтении электронной версии «Машины» можно было проиграть трек прямо в книге. Я говорил об этом с издательством, но они сказали, что покупать права на все композиции — никаких денег не хватит. Это стоило бы как саундтрек к фильму. Когда пришло время записывать аудиоверсию, я спросил у актера: «Как мы поступим с песнями — ты будешь их читать или пропевать?» Он сказал, что прочтет тексты всех песен, а последнюю — «We Canʼt Stop» Майли Сайрус — споет. Так он и сделал. Когда это услышали продюсеры, они буквально встали на уши, потому что пропетый текст песни — это уже песня и за это надо платить. Безумие.

— Если продолжить метафору с дантовскими кругами ада, куда еще вы готовы спуститься? «Как устроены таблоиды?» «В чем секрет популярности азиатских бьюти-блогеров?»

— Темы, конечно, интересные, но для описания нужна система, в которую можно проникнуть, изучить, как там все происходит. Сейчас меня привлекает мир онлайн-телевидения, все эти Netflix и Amazon. Было бы здорово посидеть с продюсерами и понять, откуда берутся идеи и как они потом воплощаются. Там тоже наверняка немало способных людей.

— Способные люди и в розничной торговле есть.

— Вот именно! Но важно еще найти правильных героев. Как, например, Эстер ДинАмериканская певица, продюсер, соавтор некоторых песен Рианны, Бейонсе, Бритни Спирс и других звезд поп-музыки. — она не то чтобы интеллектуалка, но персонаж значительный. Человек, обладающий даром, который раскрылся, можно сказать, случайно, и оказалось, что этот дар приносит миллионы.

— К слову о миллионах — как вы думаете, тот факт, что горючим «машины песен» являются деньги, делает ее более жизнеспособной, чем, скажем, театр?

— Это, безусловно, пример самой чистой беспримесной коммерции в области культуры: эти люди даже не говорят об искусстве и не пытаются сделать вид, что им занимаются. Однако это не то же самое, что устроиться в банк и пойти по карьерной лестнице. Чтобы преуспеть в поп-музыке, нужно нечто большее, чем просто желание разбогатеть. Да, в Америке производство поп-песен прежде всего про деньги, а вот для шведов, выросших в квазисоциалистическом обществе с бесплатным музыкальным образованием и доступными технологиями, деньги не главное. Они с удовольствием входят в альянсы, работают в коллективах по 6–8 человек, что, естественно, снижает долю каждого. Более того, они спокойно относятся к тому, что другие артисты используют их песни. Все это сказывается на качестве. Вот этот шведский метод американцы и взяли на вооружение.

— Интересно, что-нибудь из этой продукции остается, что называется, в веках?

— Некоторые из этих песен (а большинство из них, судя по рассказам авторов, создавались минут за 20) звучат по радио уже 20 лет — вроде «Hit Me Baby One More Time». Лучше они от этого, конечно, не становятся. В литературе вот считается, что чем лучше книга, тем она долговечнее, хотя это, может быть, просто общее место. Что касается вечности — не знаю, будет ли это интересно кому-нибудь, кроме медиаархеологов.

— «Машина песен» чем-то напоминает хронику падения Римской империи: вы пишете о мире, который обречен. Каким будет Средневековье, которое наступит после окончательного распада?

— Да, «машина» обречена, а вместе с ней и такие милые вещи, как тесное сотрудничество артиста и автора, исполнительское мастерство, сложные техники звукозаписи и многое другое. Неслучайно в подзаголовок «Машины» я поставил «Внутри фабрики хитов». Тут все как у людей — ремесленное производство становится промышленным, индустриальный век сменяется информационным. Сейчас это машина по переработке информации. Это устройство с очень тонкой настройкой, чрезвычайно чувствительное к импульсам, слегка переходящим границу нормы; оно улавливает и эксплуатирует эти импульсы, никоим образом не пытаясь их осмыслить. Следующий этап — кастомизация: если раньше с конвейера сходили вещи, которыми пользовались все, то теперь технология позволяет делать варианты песни, которые нравятся конкретно тебе. Мы уже живем в этом средневековом ландшафте: вокруг развалины вилл, где раньше жили эльфы — авторы-исполнители, а теперь только птицы и крысы. Но впереди у нас не дымящие трубы заводов, а постмодернистские стеклянные здания, снаружи которых будет видно, что внутри, а изнутри — то, что снаружи. В общем, это не такой уж и плохой мир: возможно, он сможет дать шанс тем, у кого прежде шансов не было. Если мы настаиваем, что музыку должны делать специально обученные профессионалы, то целый социальный слой оказывается выключенным из этого процесса — просто потому, что он не может позволить себе музыкальное образование. Сегодня технологии преодолевают этот барьер.

— Так вот зачем нужна поп-музыка! Про The Beatles иногда говорят, что их социальная функция состояла в том, чтобы выпустить пар и снять напряжение у огромной генерации подростков — бэби-бумеров. У «машины» есть функция?

— Ну, это такой социальный клей. Нужно же что-то обсуждать, высказывать мнение: джемпер в последнем видео Дрейка — это клево или отстой? Во все более атомизированном мире это может стать общим знаменателем. Здесь, в Казани, все как будто по-другому, но последний хит Тейлор Свифт тут тоже играет. Не так давно я сделал материал для The New Yorker про рэпера Mike Will Made It — он сейчас на подъеме. У них, значит, студия, играет риф, они курят бесконечное количество травы, кто-то все время приходит-уходит, кто-то подбрасывает идею, другой ее развивает. Но если эти парни не будут делать музыку, они будут продавать наркотики. Поэтому они очень довольны таким раскладом и хотят, чтобы их песни стали популярными, потому что в противном случае придется снова идти на улицу, а это очень небезопасно. Для них музыка своего рода социальная лестница, и это правда, это не моя фантазия. Возможно, это несколько упрощенный взгляд, но, когда я слышу трэп, я вспоминаю о трэп-хаусах в южных штатах — это такое место, где продаются наркотики. Там было своеобразное разделение труда: один чувак крошит, другой смешивает, третий фасует, четвертый собирает деньги. Чем-то похоже на сложившийся процесс создания песен, где каждый делает свое: бит, текст, хук, сведение. Надеюсь, это не воспримут как расистское высказывание.

— Как, кстати, ваши герои отреагировали на книжку?

— Поскольку я никогда не был ни инсайдером, ни музыкальным журналистом и никаких особых связей у меня нет, я так и остался чужаком, что в определенном смысле преимущество. Но когда «Машина» вышла и я приоткрыл завесу этого весьма замкнутого мира, мне кажется, многие подумали: зря мы его пустили, теперь все про все знают. Когда я опубликовал в The New Yorker статью, с которой началась эта книжка, — там было про норвежских продюсеров StargateПродюсерская компания из двух человек — Тора Эрика Хермансена и Миккеля Сторлеера Эриксена, — которая стоит за многими хитами Рианны, Бейонсе, Кэти Перри и Дженнифер Лопес. и Эстер Дин — мне позвонил их менеджер и, вопреки ожиданиям, начал хвалить. Я-то думал, они будут недовольны, а он сказал: «Я всю жизнь пытался объяснить маме, чем занимаюсь, а тут она прочла вашу статью и все поняла». Продюсерам, которые по правилам игры должны оставаться в тени, «Машина» даже принесла некоторое удовлетворение: теперь все знают, кто написал, к примеру, «Rude Boy», но говорить это открыто они не могут. Короче, Stargate не стесняются и открыто благодарят. С Dr. Luke другая ситуация, потому что, когда я о нем писал, он был на самой вершине пирамиды, но после истории с КешейВ 2014 году певица подала на своего продюсера Dr. Luke (настоящее имя Лукаш Готтвальд) в суд: среди многочисленных обвинений фигурировали сексуальные домогательства. скатился на самый низ и стал буквально неприкасаемым. Это удивительно: никто не хочет с ним работать, хотя выяснилось, что Кеша наврала, и она сама это признала. Короче, он теперь воду продает — и от него никакой реакции не было. В целом из индустрии на книгу мало кто откликнулся. Все чего-то боятся: сказали что-то не то, раскрыли слишком много секретов. Впрочем, особых похвал от них я и не ожидал, ведь априори считается, что артисты сами пишут песни. Это по-своему занятно: никто ведь не требует от актера, чтоб он сочинял свои диалоги, достаточно, чтобы он достоверно выглядел. А вот от Рианны, скажем, ждут, что она сама пишет свои песни, и индустрия заинтересована в том, чтобы потребители так думали, — это один из коммерческих инструментов. Кроме того, артистов, которые не сочиняют сами, куда проще контролировать. Проблема с The Beatles и The Rolling Stones была как раз в том, что они стали больше, чем лейблы, и делали что хотели. Но это Британия — там и сейчас все немножко по-другому.