Чем сеть похожа на природу: отрывок из книги «Интернет животных»

24 апреля 2017 в 15:50
В рамках совместной издательской программы музея современного искусства «Гараж» и «Ад Маргинем Пресс» выходит «Интернет животных» Александра Пшеры — анализ того, как прогресс меняет наши отношения с животным миром. «Афиша Daily» публикует фрагмент главы «Почему техника не злая, а природа не добрая».
Александр Пшера

Выпускник Гейдельбергского университета, постоянный автор ежемесячного журнала Cicero.

<…> По мнению критиков, техническое оснащение природы равнозначно цифровому порабощению. Неужели мы действительно хотим превратить всю природу в гигантскую лабораторию данных, предоставленную человеку для эксперимента? Разве не уничтожит тогда человек тот самый источник созидательной силы, что помог бы ему вырваться из тисков цивилизации? Из сказанного выше ясно: интернет животных за счет своего количественного выражения будто бы разрушает то качество, каким природа обладает для мира.

Интернет животных следует за интернетом вещей и тем самым завершает виртуализацию мира. Природа — та единственная сфера, куда интернету до сих пор не было доступа. Природа предлагает единственную возможность отступления перед вездесущей дигитализацией. Это последнее пространство, свободное от данных. Когда мне надоедает интернет, я могу отключить все свои гаджеты и прогуляться по лесу. Чтобы набраться сил. Чтобы проветрить мозги. Чтобы насладиться действительностью. Непосредственность зеленого общения будет нарушена, если посреди леса я начну вглядываться в приложение для смартфона в поисках вальдшнепа или куницы. Не грозит ли нам опасность разучиться видеть? Разве не этому учит нас природоведение: не смотреть, а видеть? «Важно не то, на что мы смотрим, а то, что мы видим», — писал Генри Дэвид Торо, американский мыслитель и натуралист. Разве он не прав?

Чтобы четко осознать опасения критиков по поводу интернета животных, нужно перепроверить три конкретных возражения относительно дигитализации животного мира. Они таковы:

Первое. Интернет чужд природе. Он не относится к природе, это — техника. Занимаясь интернетом, мы занимаемся тем, что природе противоположно: машиной.

Второе. Следуя за интернетом вещей, интернет животных несет в себе опасность тотальной дигитализации. Человек станет пленником собственных изобретений, рабом технических устройств.

Третье. Новая транспарентность природы подвергает животных большой опасности. Прозрачные животные уже не смогут от нас скрыться. Данные животных находятся в открытом доступе. Вместо того чтобы поддерживать подобные начинания, нужно заняться охраной этих данных.

Но ведь именно интернет — это новый зеленый ключ! Однако такой контраргумент поначалу кажется сомнительным компромиссом и попыткой искусственного синтеза. Следует задуматься над другим вопросом: каким образом интернет, совершенно недоступное физическому прикосновению и самое бесчувственное средство коммуникации, может оказаться близким? На первый взгляд сеть есть полная противоположность любой органике. Но если закопаться поглубже, то натолкнешься на интересные констелляции, на заслуживающие размышлений аналогии, убеждающие в том, что сеть проявляет органические структурные признаки, а те указывают: все-таки интернет относится к природе. Ведь даже сама сеть является «естественной» конструкцией. «Гугл» можно рассматривать как нечто вроде развивающегося и обретающего новые формы эмбриона. Сеть не есть готовая структура, ее рост определяют разветвления и изгибы. И еще сеть проявляет многие признаки биофильной структуры, точно по формулировке Эдварда Уилсона, впоследствии подробно им доработанной. Сеть — это постоянное обновление всяческих комбинаций, это живая система, всегда способная организовывать себя по-новому, она — как и природа — сложна и непредсказуема. Сеть разветвлена, она сформирована органически, она отображает все те пути и способы, какими умеет организовать себя природа, она в конечном счете является попыткой овладеть всем комплексом информации и ресурсов ради выживания, то есть ставит перед собой ту же задачу, что и любая существующая внутри природы система. Учитывая все эти свойства, сеть можно считать «естественной» системой.

Вот за это мы ее и любим. Интернет тоже удовлетворяет наши биофильные пристрастия. Сеть имеет то же биофильное происхождение, что и все остальные человеческие деяния, будь то экономического или культурного свойства. Сеть основывается на биоязыке. В этом и состоит тезис Уилсона: любая человеческая деятельность есть инстинктивная попытка воспроизвести биофильные структуры. Это относится даже к такой области науки, как металлургия. Интернет прочно закреплен в нашей биологической истории. Человек создал его из любви ко всему живому и в попытке подражать всему естественному. Именно поэтому сеть — идеальный посредник для нового диалога с животными. Она продолжает писать историю природы и составляет часть биофильной революции.

С другой стороны, сеть превращает нас в крайних биофобов. Она отвлекает нас от контакта с живым окружением. Заняв электронную круговую оборону, она отрывает нас от мира и перенаправляет к другим, замещающим, занятиям. Сеть, как и электронная индустрия развлечений, формирует новую картину болезни. Значит, задача состоит в том, чтобы и сеть, и все функционирующие внутри нее цифровые технологии — подключенные к Сети передатчики, теги, веб-сайты, блоги, социальные медиа, приложения для смартфонов, wildlife—камеры и т. д. — ввести в расширенную концепцию биофилии, то есть в понимание экологии, способное преодолеть разрыв между природой и техникой, между дикой природой и прогрессом ради интегративного подхода. Речь идет о той новой связи между техникой и природой, которая не сразу готова нам раскрыться, поскольку перегружена культурными наслоениями.

Многих людей напрягают даже «умные» холодильники или ботинки, так неужели нам удастся одолеть интернет природы или ввести в быт другие полезные структуры? Чтобы ответить на этот вопрос, стоит заглянуть в историю интернета. Оснащение животных передатчиками и сбор цифровых данных об их передвижениях относятся, конечно, к новейшей фазе в развитии естественных наук, когда знания о животном мире экспоненциально расширяются и свет проникает во тьму. Но это с одной стороны. А с другой — это знаменует начало новой эры в истории интернета. Сеть устанавливает третий интернет.

Сегодня историю интернета показывают историей чисто технического прогресса. Она якобы состоит из преодоления цифровых вех на пути, из увеличения диапазона частот, интенсивного сетевого покрытия и дальнейшего совершенствования мобильных устройств. Однако все эти технические достижения отмечают лишь перемены во внутренней жизни интернета, но нисколечко не являются его историей. Подлинную историю интернета стоит трактовать не как чередование инфраструктурных моделей, но как историю спровоцированных им фундаментальных перемен и революций. Каждая новая его фаза в определенном смысле изменила мир. Каждая фаза сети вызвала смену парадигмы.

Сегодня различаются три фазы в развитии интернета, а тем самым и три важнейших сдвига в жизни общества. Первый интернет — это интернет людей. Он объединяет отдельных людей и группы в профессиональной и частной жизни. Он изменил общество благодаря новым формам коммуникации, участия, интерактивности, обмена и получения информации. До некоторой степени этот первый интернет по-новому определил то, что мы понимаем под дружбой, отношениями, репутацией и участием в общественной жизни. Своей трансформирующей силой первый интернет обязан в основном социальным медиа. Эти коммуникационные каналы способствовали тому, что люди, прежде вынужденные молчать в условиях авторитаризма, возвысили голос, а это привело к падению политических систем и становлению новой политической реальности. Тем самым интернет показал себя как мощное средство политической координации. Он сгладил основной недостаток внепарламентской оппозиции, в целом обладающей весьма слабыми средствами коммуникации. Заставив говорить массы, интернет поддержал или усилил переломные ситуации в обществе.

Второй — это так называемый интернет вещей. Он заставил заговорить самые обычные бытовые предметы. В этом втором интернете предметы оснащены электронными элементами, которые делают их «умными». Второй интернет изменил наш быт. Во-первых, возможностью следить за объектами в движении (это, например, посылки или товары). Но еще больше — проникновением в предметный мир электронных структур, которые способны воспринимать окружение и «вести себя» соответственно. Тем самым обычные предметы утратили свою безжизненную и ограниченную материальность, они стали «умными» говорящими партнерами человека. Как, например, беговые ботинки с чипом, которые сообщают, сколько километров и с какой скоростью мы преодолели, сколько калорий при этом сожгли. Или как футболка, которая сигнализирует, что мы потеем сегодня сильнее, чем надо бы.

Возникает, правда, вопрос: а присуща ли количественным измерениям своего Я и окружающего мира помимо технических возможностей еще и норма культурной необходимости? Проще говоря, зачем нам все это нужно? Почему предметы должны учиться думать и говорить — не лучше бы человеку просто иметь все эти предметы под рукой для пользования, для красоты? Техническое оснащение предмета похоже на субъективизацию оного. И тут возникает опасность ограничения человеческой свободы. Велик риск, превратившись в рабов техники, попросту лишиться частной жизни. Так бы и произошло, если бы предметы нам диктовали, как поступить, если бы они своими данными влияли на наши независимые поступки, диктовали бы нам решения.

Однако проблему человека и машины в эпоху интернета вещей можно оценить и совершенно по-иному. Техника обладает достаточным потенциалом, чтобы освободить нас от диктатуры предметов, которой мы фактически подчинились. Процесс индустриализации показал, что человек может стать рабом машины, когда он ей повинуется, — как Чарли Чаплин в «Новых временах» («Modern Times», 1936). Если мы не хотим, чтобы права человека попирались машинами, мы должны заставить машины и бытовые предметы понять, чего мы от них хотим. Мы должны возвысить их до уровня владения нашим языком. При помощи технологий мы должны заставить их понимать наш язык — и отвечать нам. Глупая машина — тиран пострашнее, чем умная. Умную машину можно запрограммировать и приспособить к требованиям жизни. Наверное, пройдет какое-то время, прежде чем мы сочтем нужным получать через смартфон сообщение от холодильника о том, что кончилось молоко и надо по пути домой заскочить в магазин. И всегда найдутся люди, готовые отказаться от кофе с молоком, ради того чтобы техника не диктовала им список покупок. Но холодильник, которому мы объясним, о чем, когда и с какой частотой ему следует нас оповещать, уж точно не такой тиран, как холодильник, который молчит и однажды молча испустит дух. А произойдет это именно тогда, когда он нам больше всего нужен, что и доказывает нашу зависимость от техники, то есть — нашу несвободу; мы всегда воспринимаем это болезненно. Итак, интернет вещей создает не структуру порабощения, а структуру автономии — при условии, конечно, что мы стараемся добиться своего.

За интернетом вещей следует интернет в третьем поколении. Это интернет животных, а в более широком смысле — интернет природы. Животным он дает голос. Интернет людей изменил общество, интернет вещей изменил быт, а интернет животных изменяет основной аспект — наше представление о природе. Новый образ природы не идеализирован, а реалистичен. Он наглядно демонстрирует нам интерактивную связь между животными и проблемной окружающей средой, в которой мы существуем. При этом интернет животных формулирует три новые составляющие «животного права», способные революционным образом изменить отношения с человеком. Они гласят:

Первое. Каждое животное (каждый индивидуум) имеет право на сохранение идентичности.

Второе. Каждое животное (каждый индивидуум) имеет право на то, чтобы человек его знал и охранял.

Третье. Каждое животное (каждый индивидуум) имеет право на поиски оптимальных для себя условий в своем жизненном окружении.

Даже по этим трем требованиям видно, что интернет животных не антропоцентричен, ибо человек не находится в центре его структуры. Речь здесь не идет об изменении интернета людей таким образом, чтобы включить в него и животных. Нет, субъектами интернета животных являются сами животные, причем не как виды, а как индивидуумы. Когда интернет животных накопит репрезентативное количество данных о животных, природа уже не будет такой, какой мы себе ее представляем, какую мы себе желаем, какую понимаем и какую получили по наследству. Мы увидим ее такой, какая она есть в момент наблюдения, а еще мы увидим, как отдельные животные переживают ситуацию, за которую мы несем ответственность. Интернет животных радикально субъективен и радикально объективен одновременно.

Издательство

«Ад Маргинем Пресс», Москва, 2017, пер. М.Зоркой