Молодой и нахальный театральный панк Вася Березин за последний год в качестве режиссера поставил «Тибетскую книгу мертвых» в заброшенном депо у Курского вокзала, аукцион-перформанс «Богадельня» по Ги Дебору в заброшенном кинотеатре «Таллин» при свете пламени горящего пианино и пятичасовой самодеятельный спектакль приведенных с улицы пожилых фриков «Уроды». Имеет диплом ГИТИСа, выпускник мастерской Евгения Каменьковича и Дмитрия Крымова. Как актер принимает участие в уличном пранк-променаде «Неявные воздействия» комиссара «Театр.doc» Всеволода Лисовского, а в его же спектакле «Молчание классиков. Вакханки» голого Березина избивает толпа таких же голых женщин в течение полутора часов. Еще Березин проводит подпольные выставки, читает хип-хоп и проходит обучение в лаборатории Константина Богомолова в МХТ им. Чехова. И да, это тот самый парень, в избиении которого обвиняется Петр Павленский.
— Как вы попали в «Театр.doc»?
— Позвали в лабораторию «Человек мира» к Андрею Попову в Суздаль (театральный фестиваль «Человек мира. Лаборатория современной культуры», проходивший в августе 2015 года. — Прим. ред.). Так-то я бы и не поехал, наверное. Но мне жить тогда было негде, а там ночлег и еда. И я поехал. В итоге здорово провел время. Там были Сева Лисовский, Михаил Угаров, Елена Анатольевна — в общем, весь «Док». Так, собственно, и попал.
— Выходя голым в «Вакханках» Лисовского или засыпая снегом горящее пианино в заброшенном кинотеатре, вы задумываетесь о том, чему вас учили в ГИТИСе? Насколько вообще ваши институтские представления об искусстве театра соответствуют тому, чем вы сейчас занимаетесь?
— Подобное я предполагал, еще когда учился в ГИТИСе. Я тогда ушел жить на улицу зимой. Потому что было какое-то неприятное ощущение от инкубаторного строя, постоянно одних и тех же лиц, от одного и того же на сцене. Все одинаково существуют. Мне хотелось выйти из-под давления стандартного мышления. Единственным подходящим выходом оказалась улица. Мне так тогда казалось: то, что я вижу на улице, нужно тащить на сцену. Сейчас я уже понимаю, что это самообман. В общем, уже в институте я себя готовил к состоянию нахождения на дне, учился ощущать себя без ничего. Потому что понимал, что я неизбежно окажусь на дне и нужно быть к этому готовым, уметь справляться и жить с этим.
— Но чему-то вас в ГИТИСе научили?
— Конечно! Геннадий Геннадиевич Назаров все время говорил, что нужно достигать своей цели. А от Камня (Евгения Каменьковича. — Прим. ред.) я запомнил, что самое главное — ничего не бояться.
— В чем секрет Лисовского, собирающего вокруг себя молодых актеров, готовых за ноль рублей работать на полной отдаче?
— Даже не знаю. На какой-то бедности все происходит, это притягательно. Я вообще не люблю променады. Не люблю «Неявные воздействия», мне кажется, что сама форма променад-театра — неудавшийся эксперимент. Но все равно участвую, не знаю почему. Сева убедил, сказал, что это опыт психогеографии по Ги Дебору. Не знаю, как Севе это удается каждый раз — просто обманывать толпы людей. (Смеется.) Кто-то в каком-то комментарии в фейсбуке написал: «С кем вообще он общается, кому адресованы эти спектакли?» Я недавно понял. Его спектакли адресованы инопланетянам. В этом, по-моему, и заключается его сила.
— Чем вы вдохновляетесь? Что смотрите, читаете, слушаете?
— В свое время меня очень вдохновила книга «Поездки за город». Это четырехтомник о московском концептуализме. И книга об архитектуре «Язык шаблонов» Кристофера Александера. Меня вообще вдохновляет архитектура. Архитектура и американские восьмидесятые. В кино Вуди Аллен, в искусстве Энди Уорхол. В музыке — хип-хоп. Я даже сам читаю. И вандализм, уличная культура, стрит-арт.
— В какой момент вас начала интересовать уличная культура?
— О, ну давно. Еще в школе, в начальных классах.
— В чем это проявлялось?
— Подъезды бомбил, тегал, флопы оставлял. Писал «PR City» — так наша группа называлась. Попадался полиции. То есть милиции, да. В отдел по делам несовершеннолетних.
— Не могу не спросить про Павленского. Во-первых, есть ли новости? Разбирательство продвигается?
— Ну меня вызывают периодически. Я спросил: «А может весь этот процесс вот так вот еще год тянуться?» Мне сказали: «Может и два». Больше ничего пока не говорят.
— Как вы относились к акциям Павленского до инцидента, и изменилось ли ваше отношение после?
— Самое странное, что я его поддерживал. Было такое. Мне друзья говорили: «Васян, ты бредишь». Я действительно считал, что его акции адекватны. Что они сделаны отлично, с умом. И в итоге после всего случившегося я изменил свое отношение. Понял, что я действительно бредил. Если человек играет героя, он и должен поступать как герой.
— В составе «Неявных воздействий», перемещающихся все время из района в район, вы, наверное, изучили Москву с не самых парадных ракурсов. Как вы воспринимаете Москву? В чем особенность этого города, по-вашему?
— Первым мне показал Москву, наверное, Кирилл Кто. Это художник из команды «Зачем». И Миша Бурый, он тоже художник. Они с городом хорошо знакомы, потому что рисуют много, по городу ходят. Помню такую историю: Кирилл роется в мусорке, потом мы приходим в офис его друзей, и он достает там различные вещи, которые он извлек из мусорки. Какие-то книги, чертополох, какой-то хлам. Играет очень китчевая музыка. И такое чувство, знаешь, как будто в очень крутой магазин сходили. Ну а вообще я стараюсь видеть в Москве Детройт.
— То есть Москва — это такая большая помойка, на которой можно найти много интересного?
— Мои друзья говорят, что Москва — это большая помойка, в которой все самое интересное находится на дне.
— Как пришла идея сыграть спектакль в заброшенном депо? Это разве не опасно? Стоило нам вот сейчас появиться с фотоаппаратом, сразу аборигены пришли и принялись угрожать. Или на ваших репетициях такого не было?
— Было! Там чуть не убивали людей. С заточкой на нас бросались. Чтобы они разрешили нам играть спектакль в депо, я им показал место с отоплением, где можно ночевать зимой. А само место я давно уже заприметил. И в какой-то момент стало очевидно, что там нужно поставить «Тибетскую книгу мертвых». Сначала думали, что нужно на скотобойне ставить, свиньям читать, готовить их к встрече со смертью. А потом подумали: какие свиньи, когда люди еще не готовы. Вообще, спектакль предназначен в первую очередь для бездомных. Бездомные существуют все время на грани смерти. Я сам жил на улице, представляю, как это. Для этих людей «Тибетская книга мертвых» — это новый уровень. Новая позиция на пути становления другим человеком. Пока спектакль игрался летом, многие прекратили пить. Потом я приходил, видел, что некоторые снова спивались.
Спектакль «Уроды» в «Театр.doc» длится пять часов и идет без антракта. Егор Осенев (слева) отвечает за занавес, Махаэль Занадворов (справа) рассказывает о допросах в КГБ
Променад-спектакль «Неявные воздействия» Всеволода Лисовского играется в публичных местах, маршрут всякий раз новый и импровизированный.
Первые показы «Богадельни» Васи Березина проходили на сцене Международного университета Москвы. Но уже тогда центральным номером был аукцион, на котором выставляются картины, фотографии и, например, «Пустота» Ива Кляйна. Зрители охотно скупают все.
«Тибетская книга мертвых» участвовала в программе фестиваля NET — Новый европейский театр.
— А как сложилась история со спектаклем в кинотеатре «Таллин»? Полчаса от «Нагорной» — как вы вообще его нашли?
— Я специально искал заброшенный кинотеатр. Спектакль по киносценарию Ги Дибора в заброшенном кинотеатре — это же мечта. Он бы и предположить такого не мог. Искали через паблики в «ВКонтакте». Был вариант на «Динамо», еще на окраинах были, и вот «Таллин». А поскольку я родился в Таллине и еще снаружи он оказался похожим на японский театр, я подумал: нам подходит.
— Насколько важна для вас ситуация нелегальности?
— Для режиссера, мне кажется, важна независимость. А для Ги Дебора, безусловно, важна нелегальность.
— Что дает независимость?
— Свободу. Можно сжечь пианино. В каком кинотеатре или театре сейчас разрешат сжечь пианино?
— В независимом «Театр.doc» уже несколько раз прошел ваш пятичасовой спектакль без антракта под названием «Уроды». Кто эти люди на сцене?
— С Верой Павловной (Фоминой. — Прим. ред.) я познакомился года три назад. Она художница и поэтесса. Плохая художница, и поэтесса тоже плохая. Вообще. Ты видел ее работы? (Смеется.) Это же действительно плохо. Какие-то шаржи она рисует, карикатуры никчемные, уродливые. Она рисует по тридцать работ в день, и никому они не нужны. Только дом захламляется. Я устроил ей выставку, наблюдал, поддерживал, установил с ней некоторую связь. На «Золотом осле» (многосерийный проект «Электротеатра Станиславский». — Прим. ред.) я делал работу и пригласил ее как художника. (Смеется.) Весь театр был в шоке. Она прямо со всеми своими сумками пришла. Брала кофе, доставала какой-то хлеб. Потом перестала приходить. С ней же дико сложно, она не совсем адекватная женщина. У нее большие проблемы со временем. Она может забыть прийти, перепутать, опоздать на час. Как-то нужно уметь ее обманывать, чтобы она пришла вовремя. Три года мы с ней привыкаем друг к другу, я до сих пор не привык. Михаэль (Занадворов. — Прим. ред.) — вообще непонятно, кто это. Он приходил на лабораторию «Июль» в «Театр.doc» как зритель, потом пришел на кастинг. Еще есть антрополог Сергей, его привела Вера Павловна. Он пришел, и я понял, надо брать. Там не было никаких сомнений. Вообще. Егор (Осенев. — Прим. ред.) просто невозможный зануда. Он пришел однажды на проект «Соц.док» со своей женой. В тот день больше никто не пришел. «А кто-нибудь еще придет?» — он не уходил и повторял это все время. И потом на следующий «Соц.док» опять пришел, и снова то же самое. Никто ничего про него не знает толком. Он стал писать Севе бесконечно что-то в фейсбуке. Сева от него отписался и говорит мне: «Бери его в «Уроды». Так он попал в проект. А вообще, он снимался в фильме «Пыль» и должен был участвовать в спектакле Петра Мамонова, кажется. Андрей (Островский. — Прим. ред. ) — артист из «Электротеатра», мы с ним делали «Золотого осла». Я делал спектакль, вообще-то, с 13 артистами, но на данный момент в нем остался только Андрей, который рассказывает о том, каким должен был быть спектакль в идеале. Есть еще Арман (Сируниан. — Прим. ред.), его привел Михаэль. Арман играл в спектаклях Алексея Паперного.
— Вы поступили в лабораторию Константина Богомолова в МХТ им. Чехова. Зачем вам это?
— За возможностью поставить. Очень бы хотелось поставить на сцене МХТ. Такие амбиции.
— А как же независимость и свобода?
— Слушайте, ну там, я думаю, тоже можно найти независимость и свободу. Сейчас я вдруг понял разницу между мной и Севой (Лисовским. — Прим. ред.). Сева пытается все время убить театр, а мне все время хочется возродить театр. И вот он рушит, а я возрождаю все время. Так мы с ним сошлись. А Богомолов относится к нам как к коллегам. Мы все разбираем три вещи: «Преступление и наказание», «Чайку» и что-то свое. Сейчас мы будем делать отрывки. Я готовлю отрывок «День Мармеладова» из «Преступления и наказания» с Сергеем Муравьевым из «Гоголь-центра». Полностью все переписали на современный язык, переделали. Из «Чайки» я буду делать отрывок с Верой Павловной, я буду Треплев, а она — Аркадина, то есть мать. Она мне правда напоминает мою мать. А сам выбрал, что хотел бы поставить, — «Шоа», 10-часовой документальный фильм про Освенцим. Я бы хотел поставить сценарий этого фильма. Пересмотреть всю ситуацию, в которой нет выигравших. И при этом как будто все победили.
— В финале «Уродов» вы выходите на сцену и говорите, что считаете себя уродом. Что вы имеете в виду?
— Это такая история неудачников. Очень важно человеку признать, в чем он урод. Каждый в чем-то урод. Я не во всех это вижу. У кого-то в росте. У кого-то в душе. Вижу в себе некое уродство — образ жизни, кого-то когда-то обманул, и вот этот геометрический путь от одного к другому уродлив. Важно признаться себе, что ты урод. Признать уродство. Как я обращаюсь со всеми этими людьми, как я обращаюсь с артистами. Это же чистое уродство. Веру Павловну я вообще за человека долгое время не считал, я думал, это собака. Говорил ей: «Заткнись!» Она привыкла, что к ней все так относятся. Однажды я на нее очень сильно накричал на репетиции, а у меня еще был сломан мизинец на ноге. Потом спрашиваю: «Вы на меня обижаетесь?» Она говорит: «Как я могу обижаться на человека, у которого сломан палец».
— То есть вы собрали пожилых причудливых людей и предложили им сыграть главные роли в спектакле под названием «Уроды»?
— Нет, мы репетировать начали, когда еще не было названия. То есть я-то знал, как назову спектакль, но говорил что-то вроде: «Понимаете, freaks, фрики». А потом они раз опоздали на репетицию, два, и я говорю: «Ну уроды». Так и получилось.
— Они ведь прочитают это интервью.
— Ну и ладно, что такого. Я ведь их всех люблю. Дикая, безусловная любовь совершенно.
— Во время спектакля становится страшно неловко, когда пожилых людей отчитывает человек, который годится им практически во внуки. Это намеренная провокация? И как у вас сложились такие отношения?
— (Смеется.) Я прямо вижу, как написано: «Смеется». С ними же нужно говорить откровенно — вот что самое главное. Нужно говорить прямо и правду. Иначе ничего не вскроется. Что, Вера Павловна не … (прожила впустую. — Прим. ред.) свою жизнь, что ли? Я ей так и говорю напрямую, и она сама это признает. Мы же друзья. И я могу к ним на «вы» и на «ты» обратиться. Важный момент — этим людям нечего терять. Я говорю Михаэлю: «Сколько тебе осталось?» Он говорит: «Двадцать лет». Ему сейчас 67. И я думаю, это здорово. Нам плевать, мы просто с ними вместе. И можем на старости их лет очень неплохо повеселиться.