— Когда вы делали биеннале в Шардже, вы говорили о том, что художники не обязательно сами ходят на улицу протестовать, но заставляют общество задуматься. Объясняя тему Московской биеннале, вы предложили забыть на минуту о Трампе и терроризме и стать добрее друг к другу. За прошедшие пять лет вы как-то смягчились?
— Сделать любую выставку — это очень политический жест. Искусство никогда не бывает нейтральным. Неправильно говорить о политике только в отношении конфликтов и протестов — есть еще, к примеру, экологическая политика, психологическая, информационная. Для меня все это связанные вещи.
Инсталляция Харуна Мирзы «Падающая веревка», 2013 — в помещении бывшего банка, которое должны были снести в скором времени. Здесь и далее: проекты, представленные на Биеннале в Шардже в 2013 г.
Проект-исследование Амины Мения «Включенный», посвященный установленному в 1928 г. Алжире монументу Пола Ландовски, 2012, Биеннале в Шардже
Перфоман Ваэля Шавки, «Изречения 10:120». Музыканты в традиционной манере исполняют «песню о биеннале», собранную из штампов художественной критики
Тило Франк «Бесконечный камень». Внутри этого объема — «бесконечное пространство» из зеркал и качели
Ху Сянцянь «Музей Сянцяня» — художник на видео описывает произведения, которые должны быть в его воображаемом музее
Тиффани Чанг «Выздоравливающий Бейрут»
— В Москве много художников, которые разделяют ваш взгляд на политику в этом широком смысле?
— Я — куратор и в конце концов показываю собственную интерпретацию искусства. Иногда я обсуждаю ее с художниками — особенно молодыми, — потому что тогда мы можем буквально вырастить проект из идей. Молодые часто находятся в некоторой неопределенности. В этом случае очень важно говорить с каждым из участников, это и есть моя работа.
Я никогда не жила в Москве, в вашем городе я гость, но именно по этой причине могу привнести что-то новое. Когда я готовлю проект в каждом новом для себя городе, я думаю о том, какую пользу могу принести этой стране.
— Как вам кажется, что точнее всего характеризует русское современное искусство?
— Ваши художники очень разные, и мне трудно охарактеризовать их какой-то одной тенденцией или одним термином. У тех из них, что родились после 90-х, выработался глобальный язык, но они используют его, чтобы говорить о тех проблемах, что их волнуют.
Искусство не законченная история, не фиксированный факт. Искусство — это существо, внутри которого заключено противоречие. И оттого оно сильно нуждается в интерпретации, контексте, который меняется от выставки к выставке. А я хочу, чтобы рамка, которую я задаю, была такой тихой, чтобы каждое произведение искусства, которое бы на этой выставке оказалось, начало петь. Художники и кураторы не журналисты, которые повторяют сводки новостей. Даже говоря о проблемах миграции из Африки в Европу, можно опираться на метафоры и создавать поэтический проект, который не предлагает решения, но адресуется всему человечеству — как это сделал Франсис Алюс.
—Что мир вообще знает о русском искусстве? Вы хорошо знакомы с грузинским и армянским искусством, но какие имена вы знали, до того как отправились сюда?
— Конечно, я знала знаменитого художника Илью Кабакова и еще несколько концептуалистов — например, Ануфриева. Пару ваших фотографов. Ваш концептуализм мне кажется очень современным и в своем художественном языке, и в интересе к анализу информации — все художники-нонкомформисты были в курсе, что КГБ за ними следило, и очень интересно, как они реагировали на это.
— На той самой биеннале в Шардже вы вынесли искусство на улицу, выставляя его в органичном для города публичном пространстве двора. Не требует ли Москва какой-то новый формат для экспозиции?
— Мне нравится связывать городские пространства друг с другом, но пока мы имеем договоренности только с одним выставочным залом — это Манеж.
— Сейчас у нас идет выставка Вайбеля («Лицом к будущему« в ГМИИ. —Прим. ред.), который исключил из истории искусства XX века Америку. Вы всю жизнь боретесь с европоцентризмом в искусстве и предлагаете новые выставочные форматы, которые бы отличались от тех, что придумали европейцы. А можем ли мы проделать эксперимент, подобный тому, что сделал Вайбель, и выбросить из истории XX века Европу?
— Нет, об этом невозможно даже говорить. Еще до нашей эры весь континент Евразии был тесно связан друг с другом. Глобализация не изобретение западного человека, она случилась намного, намного раньше. И я настаиваю на этом. Великие мореплаватели были и до Марко Поло и способствовали глобализации не в меньшей степени. А Северная Африка всегда была тесно связана и с Европой, и со Средней Азией. Конечно, нам надо пересмотреть модернизацию, которую придумали европейцы и американцы в прошлом веке, конечно, каждое государство пишет собственную историю искусства, но если мы пишем глобальную историю искусства, то выбросить из нее Европу было бы немыслимо. Все мы связаны.
— В вашей практике был известный случай: в Музее современного искусства Токио, на открытии одной из выставок мэр назвал работы смешными и не заслуживающими внимания
— К комментариям мэра я привыкла. То, что он говорит, — это политика и игра, иногда он честен, иногда шутит. Кроме того, не забывайте, что он отец художникаНобухиро ИшихараСын Шинтаро Ишихары, бывшего губернатора Токио и поддерживает те выставки, в которых заинтересован его сын.
А вообще в Японии очень сложно быть и современным художником, и куратором. Все очень консервативны, кроме того, это страна, где мнение общества невероятно важно, и часто журналисты переадресуют ко мне комментарии со стороны простых людей, на которые я должна отвечать. Многие думают, что современное искусство оторвано от действительности, а я должна убеждать публику, что современные художники живут в том же самом мире, что и простые люди.
Ли Уфан «Dialogue». Здесь и далее: работы из выставки «Прорыв в актуальное с помощью воображения» шанхайского Лонг музея района Пудун, экспозицию которого курирует Юко Хосегава
Ли Хуэй «Перевоплощения»
Еситомо Нара «Бессоное сидение»
Кусама «Тыкв (А)»
Лю Вэй «Пурпурный воздух»
Чжао Вужи «1.12.64»
Чжоу Чунья «Красная скала»
— Сейчас почти каждый город придумывает свои биеннале, но не стираются ли от этого какие-то общепринятые критерии оценки в мире искусства? Закончилась эпоха суперзвезд и блокбастеров. Сейчас прошла ярмарках «Арт-Базель» в Гонконге, где впервые перестали торговать супердорогими работами и ушли в среднюю ценовую категорию — меньше 500 000 евро.
— Да, я с вами в этом согласна. 90-е годы прошли, но успели сильно переписать популярную культуру. Тогда случилось много всего: новый взрыв кино, зарождение сайнс-арта, о себе заявило MTV. Олафур Элиассон мог появиться только тогда: это было хорошее время, чтобы появились новые звезды. Но сейчас родилось новое поколение, которое волнуют другие системы. Они могут создать объект искусства, который будет выглядеть как кухня, а по факту представляет собой информационный центр. Новое поколение волнует информация, и оно совершенно свободно в том, в какую форму ее облекать. Они не чувствуют, что нужно утверждать новый стиль, и вместе с тем трудно выделить конкретное имя, которое бы имело радикальное влияние на современный медиаарт. Я не говорю, что сегодня легче быть художником, но при этом возможности заниматься искусством распределены более равномерно.
— Как ваша долгая жизнь в искусстве изменила вас?
— Я работала с художниками и в 60-е, и в 80-е, но, если честно, так никогда и не почувствовала себя опытным куратором. Я очень простой человек на самом деле. Мне нужны новые знакомства, встречи, информация, чтобы думать над ними и делать выставки. Вы слышали про японские храмы, которые каждые двадцать лет перестраивают заново? Так и я: каждые двадцать лет я — новый человек.