Внутри Ганнибала Лектера: 7 книг о криминальной психологии

«Росянка круглолистная, погруженная в воду 43°C, сгибается и становится более чувствительной к действию азотистых веществ, но при очень высокой температуре в 44°C она не сгибается», — с подобных рассуждений начинается этот классический труд по антропологии XIX века (первое издание книги — 1876 года). Критиковать научный подход Ломброзо мы оставим его современникам — сегодня нас завораживает его смелость, свидетельство ранних дерзаний науки о человеке, почти базаровское самоощущение ниспровергателя. Действительно для своего времени Ломброзо — совершенный нигилист. Вместо того чтобы анализировать вопросы нравственности, духа, свободы воли, он опирается только на научные знания: физиологию, социологию, этнографию — своей эпохи, разумеется. Настоящий бунтарь и оптимист, он уверен в возможности выработать универсальную систему профилактики преступности — надо только собрать и статистически проанализировать как можно больше данных, найти корреляции.

Как и любой первооткрыватель, он во многом работает вслепую. Это энциклопедический текст: в маленьких главках собраны самые разные цифры и суждения, относящиеся к предмету. Сколько вина пьют отцеубийцы, как ревнует голубка, гомосексуальность коней, венерические заболевания сапожников, примеры из античной истории — все это выглядит антинаучно, однако оторваться невозможно. Превосходный язык, интересные бытовые истории, даже целая глава, посвященная надписям на стенах камер: «Прощай, Гектор! Ахилл тебе кланяется. Кто беден, тот расплачивается за всех».

Немалую ценность представляют и статистические расчеты Ломброзо. Это время бурного развития социологии, первых масштабных исследований в этой области. Ломброзо установил, что типы «убийцы», «вора» и «насильника» в большинстве случаев не пересекаются в одной личности и свойственны людям из совершенно различных социальных ниш. Он указал на разницу в природе сельской и городской преступности, на прямую зависимость преступности и сиротства — и одновременно развенчал связь криминала и низкого уровня образования. Много лет проработав в тюрьме, он яростно критикует пенитенциарную систему, требуя ее коренного изменения: его предложения звучат вызывающе и актуально даже сейчас.

Все это не помешало Ломброзо многократно попасться в ловушку ложных корреляций. Его основная проблема — готовность делать практические выводы на основании довольно слабых данных. Ленивый не бросил в него камень на протяжении следующих десятилетий — тем более что материалы, противоречащие теориям Ломброзо, в изобилии представлены в его собственных работах. Поглощенный поиском идеального «преступного человека», физиогномической «морщины преступника», он игнорирует свои же выводы: раса и брахиоцефалия коррелируют с преступлениями гораздо слабее, чем социальные и демографические факторы. Рассуждая о «преступном атавизме», Ломброзо забывает, что несколькими страницами раньше указывал на то, что преступники в среднем более образованны и умны, чем добропорядочные граждане. Впрочем, такая забывчивость свойственна пионерам — и теперешнего очарования текста она вовсе не убавляет.

«Ты — Тард или сатана!» — заявил некий римский теолог в 1614 году, обращаясь к Жану Тарду, влиятельному канонику-прогрессисту и предку антрополога Габриэля Тарда. Последний выступает в списке «Алгоритма» в качестве оппонента Ломброзо: они современники. Как и древний родственник, Тард принадлежит к либеральному лагерю интеллектуалов — и крайне интересно, с каким уважением он относится к наследию итальянца. Пункт за пунктом Тард разбирает его работы, отыскивая ложные корреляции и подмечая верные наблюдения, — и делает это не без юмора.

Коллекции портретов преступников, в которых Ломброзо искал физиогномическое сходство, напоминают Тарду фотоальбомы его друзей. Попытка создать обобщающий образ путем наложения дает гораздо более размытый результат, чем если бы аналогичную процедуру проделали с портретами композиторов или писателей. Корреляции с климатом и сезонами связаны не с «реакциями росянки», а просто с тем, что летом люди больше времени проводят на улице. То же и с женской преступностью: в среднем женщины не только меньше воруют, но и меньше умирают от ударов молнии — просто потому, что проводят дома больше времени, чем мужчины. О какой типологии вообще может идти речь?

И, тем не менее, в чем-то Ломброзо прав. У преступников все же есть нечто общее — нечто, что лежит скорее в области психологии, чем физиологии. Это подтверждается тем, что существуют психические заболевания, связанные с определенными типами преступлений. «Есть клептоманы и эротоманы, но нет болезненно увлеченных рудокопов и слесарей» — а значит, предрасположенность к преступлению действительно заложена в нашей душе. Вопрос в том, что позволяет ей проявляться.

Тард считает, что ключевую роль играет механизм подражания. Жизненно важная часть нашей психики, именно он ответственен за превращение склонностей в преступную профессию. Кроме того, большинство из этих страстей является всего лишь оборотной стороной обычных профессий: контрабандист — торговец; браконьер — охотник; бродяга — пилигрим; мошенник — бизнесмен; убийца — солдат. Вопрос в том, что возникло первым. «Война берет начало от преступления, солдат происходит от разбойника, как рабочий от раба, — пишет Тард. — После первого же продукта, добытого трудолюбивым племенем, должна была образоваться шайка грабителей». А может быть, наоборот?

Монументальная работа Рихарда фон Крафт-Эбинга издавалась на русском еще при царе, в журнале «Практическая медицина»; потом — несколько раз — в 1990-х. Это самая известная из книг по сексологии, созданных до Фрейда. Хотя профессор университета Граца написал большую часть работы на латыни, переводы молниеносно распространились по всей Европе — она стала не столько медицинским, сколько культурным событием. Никогда еще читающая публика не имела возможности познакомиться с миром половых перверсий в такой концентрации и таком разнообразии. Наших современников этими вещами не удивить — гораздо больше привлекает масштаб наблюдений и литературный стиль.

На страницах книги собраны сотни интервью, анамнезов, судебных экспертиз, писем анонимных пациентов — множество историй читаются как высококлассная художественная литература. Это истории булочников, горбунов, актрис, драгунов, конюхов, князей, брадобреев. Какие-то главы заставляют нас ужасаться, другие — трогают до глубины души.

Единственный резон, по которому «Алгоритм» поместил эту книгу в список «Классики криминальной психологии», состоит в том, что множество из описываемых деяний были в то время уголовно наказуемы — например, гомосексуализм. Множество раз Крафт-Эбинг выступал экспертом на судебных процессах, где он должен был определить, было ли преступление совершено «злонамеренно», из «разврата», или же вследствие неспособности человека противостоять «природной предрасположенности». «Честь культурного общества» не должна быть запятнана наказанием душевнобольных, постоянно подчеркивает доктор. Этих людей надо направлять в закрытые лечебницы до выздоровления (во многих случаях — навсегда).

Теоретические взгляды Крафт-Эбинга, скажем так, старомодны. Он апеллирует к атавистической теории физической дегенерации, приводит аналогии из жизни пауков и раков, связывает гомосексуализм с гермафродитизмом у ящериц. Корнем большинства перверсий он считает онанизм, который, в свою очередь, связывает с хроническим насморком. Лечиться от страсти к мужеложеству он предлагает с помощью гипноза и экстракта спорыньи — и даже достигает в этом успехов.

Однако книга полна и важных прогрессивных догадок. Например, он революционно связывает изнасилование не с половым инстинктом, а с жаждой доминирования. Крафт-Эбинг указывает на ключевую роль фетиша в развитии сексуальности. Наконец, он решительно выступает за отмену уголовного преследования гомосексуалистов — популистской меры, которая «приносит больше вреда, чем пользы». «У меня, в общем, сложилось такое убеждение, что лица с превратным половым ощущением отнюдь не представляют собою худших представителей̆ дегенеративных типов», — довольно неплохо для XIX века.

О «Стэнфордском эксперименте» знают все, однако на русском его полное описание вышло только в 2014 году. Переводчики не виноваты: автор ждал более 30 лет, прежде чем написать эту довольно пространную книгу (первое издание — 2007 года). За это время сам эксперимент стал уже культурным феноменом — а также сюжетной основой для нескольких плохих фильмов.

Зимбардо решил расставить все точки над «i», после того как в качестве эксперта принял участие в расследовании преступлений американских военных в лагере Абу-Грейб. Сотрудники этой иракской тюрьмы систематически издевались над заключенными — позже командование назвало их «ложкой дегтя» среди добропорядочных солдат. Во время следствия их выставили психопатами, которые по какой-то случайности попали в вооруженные силы и потом оказались все в одном месте и в одно время, — аргументация в духе самого примитивного натурализма. Зимбардо был возмущен, и половину книги занимает эмоциональный памфлет против администрации Буша-младшего — собственно описанию эксперимента посвящены остальные 400 страниц.

Вкратце: в 1971 году двадцать четыре студента из Пало-Альто были разделены на две равные группы. Одних назначили охранниками, других — заключенными, всех поместили в университетский подвал, где была оборудована бутафорская тюрьма. Молодой ученый Филип Зимбардо собирался исследовать изменения психики в тюремных условиях — в результате через неделю опыт пришлось прервать. У части испытуемых произошли серьезные нервные срывы, некоторые охранники начали проявлять необоснованную агрессию, брутальность, садизм.

Классический пример влияния среды на человека, этот эксперимент можно бесконечно критиковать. К примеру, основная претензия специалистов состоит в том, что Зимбардо с самого начала мотивировал участников вести себя в рамках их ролей — и сами участники это подтверждают. Однако удивительно, что этим благовоспитанным студентам из среднего класса представление удалось так хорошо. Каждый из них мог уйти в любой момент, но они не уходили. «Охранники» могли бы просто игнорировать выходки «заключенных»: Зимбардо планировал, что они так и поступят и весь эксперимент просто проиграют в карты. Вместо этого одна половина студентов унижала, лишали сна и еды и запирала в кладовке другую. Исследование поведения заключенных превратилось в опыт о том, как обычные люди могут превратиться в садистов в считаные дни. Сам доктор вспоминает, что поддался общей иллюзии и начал усердно исполнять роль «директора» — так же вели себя родственники ребят и даже капеллан, которого ради реалистичности пригласили провести «исповедь».

Вместо простых выводов в духе социальной психологии, можно было бы сделать более сложные, в духе когнитивной — о том, как работает научение, подражание, перевоплощение. В принципе, Зимбардо приходит к ним в более современных главах, посвященных интерпретации произошедшего. Вся неделя эксперимента расписана по часам, в наличии стенограммы и интервью: читатель по своему выбору может следить за полюбившимися героями и строить собственные концепции.

«Принципиальная разница между полами заключается в том, что один может убить другого голыми руками». Это, вообще говоря, цитата из телесериала «Настоящий детектив», но, помещенная в начале одной из глав этого сборника, она звучит действительно жутко. Изданная микроскопическим тиражом, карманного формата, «Моя оборона» — редкий пример общепонятной книги о сексуальном насилии на русском языке. В основном в нее включены материалы, публиковавшиеся ранее (например, на сайте центра «Сестры»), а также некоторые переводы иностранных статей.

Русская часть книги вызывает ужас. За прошедший год мы много прочитали по этой теме, а надо — еще больше. Сильнее диких историй шокирует такая статистика: в России изнасилования, совершенные незнакомыми людьми, составляют 77% из зарегистрированных, а знакомыми — 16%! Надо ли говорить, что в западноевропейских странах статистика обратная, в России во втором случае просто не обращаются в полицию. Это подтверждают и данные службы телефона доверия: большинство женщин знакомы с нападавшим и не собираются писать заявления. Это просто не принято — как не принято среди родственников поддерживать жертву и обращаться в службы психологической поддержки. От историй, как родители выгоняют детей на улицу, хочется зажмурить глаза и скорее пролистать до сухих и рассудительных советов американских специалистов. Жизнь там не менее страшна, но хотя бы логично организована.

Нет, изнасилование не имеет отношения к сексуальному стимулу насильника. Нет, он не выбирает жертву по внешнему виду — он скорее выбирает безопасную для себя ситуацию. Нет, не существует никакого гарантированно «безопасного» поведения — а любое «небезопасное» ни в коей мере не оправдывает действия насильника. Это базовые вещи. Дьявол в деталях: так как в большинстве случаев насильник и жертва знакомы, а никаких дополнительных свидетелей нет, следствию бывает сложно доказать насильственный характер преступления. Точно так же дополнение о «беспомощном состоянии» жертвы (обычно речь идет об алкогольном опьянении, это положение есть и в российском законе) позволяет разные трактовки. Даже в Скандинавии, где законодательство о сексуальных преступлениях довольно строго, полиция признает свою неспособность довести до суда множество дел: если заявление поступило не сразу, установить уровень интоксикации жертвы просто невозможно.

Возвратимся к российским реалиям: из 26 женщин, обратившихся в правоохранительные органы, «4 охарактеризовали отношение сотрудников полиции как «равнодушное», 17 встретили осуждение». Это по статистике горячей линии центра «Сестры», из выборки в 216 жертв насилия. Остальные 190 предпочли как-то справиться с этим сами. «Самое лучшее, что можно и нужно сказать жертве насилия, — главное, что ты выжила», — пишет одна из девушек. И действительно — учитывая, что самооборона в случае изнасилования отдельно не оговорена в российском законодательстве.

Алексей Решетун работает в судебной медицине почти двадцать лет, последние десять — в московском Бюро судебно-медицинской экспертизы. Уже давно он ведет ЖЖ, где выкладывает истории из своей практики, а также отвечает на вопросы читателей: чем в морге моют руки, не угрожают ли ему бандиты и существуют ли каловые камни? В этой книге он подошел к описанию своей профессии системно: тематические разделы посвящены разным видам травм, причинам смерти, юридическим аспектам — впрочем, анекдоты тоже присутствуют.

Люди часто путают судмедэксперта и патологоанатома. Последний — сотрудник больницы и исследует трупы только в трех случаях: если смерть произошла в результате затяжной болезни, от старости (таких эпизодов практически не бывает) или в случае нежизнеспособности новорожденного. Все остальные тела автоматически оказываются в юрисдикции судебного эксперта — сотрудника государственного бюро. Надо ли говорить, что за годы работы перед ним проходит вся страна, в несколько отталкивающем виде.

Чем различаются «сухое» и «истинное» утопление, когда появляются пятна Вишневского, можно ли подделать странгуляционную борозду, в какие деревья чаще всего бьет молния и может ли на самом деле самоубийца нанести себе семь ножевых ранений? В этой книге довольно много технических деталей — автор даже специально оговаривает, что не может раскрывать некоторые из них. Есть части, посвященные юридической стороне: что имеет и что не имеет права делать эксперт или как правильно описывать место преступления, но есть и абсолютно литературные истории — комические, как про коня, которому деревенский участковый приписал все нераскрытые убийства в районе, и трагические — как про теракт в московском метро. Когда эксперты вошли в развороченный вагон, их ужаснули не реки крови, не разметанные части тел, а беспрерывный звон телефонов погибших: бодрые рингтоны не умолкали на станции еще долгое время.

Следователь в России — позиция уникальная. Находясь на стыке полиции и прокуратуры, этот человек фактически создает уголовное дело: ведет допросы, разбирает отчеты дознавателей и оперативников, назначает экспертизы, предлагает государственного адвоката и наконец возбуждает дело. При этом его роль не совсем понятна большинству людей: некоторые думают, что это своеобразный полицейский, другие — что прокурор.

Исследование Европейского университета направлено, по словам авторов, на то, чтобы «расколдовать» эту профессию. Это довольно подробное антропологическое исследование: на основании 80 интервью со следователями из разных регионов анализируется их быт, практики, лексикон, социальное положение, страхи и чаяния. Аналогичную работу ученые уже проделали с российскими судьями, и серия будет продолжаться.

Следователи МВД, ФСБ и СК расследуют и возбуждают более половины всех уголовных дел в России. К ним поступают все дела, которые невозможно завершить на этапе дознания, то есть все «классические» преступления. В основном это женщины (71% опрошенных), достаточно молодые (медиана — около 30 лет), с высшим образованием, которые планируют всю жизнь проработать в правоохранительных органах и нечасто покидают родной город. Многие из них родились в семьях милиционеров (но не большинство), неформальное общение происходит тоже в этой среде. Свою работу они считают тяжелой, недооцененной («За людей нас не считает никто») и сугубо бюрократической. Несмотря на то что УПК дает им полномочия заниматься расследованием, все опрошенные считают поиск преступника делом оперативников. Да и от работы по фильтрации данных, которую им также приписывает УПК, следователи стараются уклониться. Своей задачей они видят только правильно «сложить» дело — в том числе в буквальном смысле: листок за листком.

Все следователи свято верят в то, что преступник уже изобличен полицией на предыдущих этапах, а в случае ошибки суд «разберется». Однако это убеждение в корне ошибочно. В действительности в российской практике как раз следователь — человек, принимающий ключевое решение. Именно он официально переводит человека в разряд подозреваемых, после чего прокуратура и суд лишь следуют этой логике. Это он составляет из разрозненных полицейских данных картину преступления, которая, скорее всего, уже не изменится до вынесения приговора. Фактически этот человек выступает в российской системе в роли судьи. Следователь — сердце, двигатель всей правоохранительной машины, хотя обычно он (точнее, она) этого не осознает.

Исследователи задаются вопросом: почему при такой концентрации фактической власти и одновременно таком нежелании брать на себя какую-либо ответственность мы все еще не отправлены в тюрьму этими трудолюбивыми дамами. Ответ, по-видимому, кроется в тех же факторах, что и вызывают злоупотребления. У следователей огромная нагрузка, множество дел в производстве. К тому же ночным кошмаром для них является мифический оправдательный приговор, который случается в одном из нескольких сотен случаев. То есть для выполнения плана наиболее безопасной стратегией для следователей становится отправлять в суд лишь легкие дела, где преступник очевиден и задержан по горячим следам. Все остальные им выгоднее просто отложить до истечения срока давности — «чтобы оно там умерло», по их же словам. Неочевидные, сложные дела таким образом отсеиваются — а 90% дел, доходящих до суда, содержат признание вины.

Это, конечно, не касается политических процессов. Также следует отметить, что, по статистике, в России 60% осужденных — безработные, а 20% — занимаются ручным трудом.