За перевод первого тома прустовского семикнижия «В сторону Сванна» Елена Баевская получила премию Гильдии переводчиков «Мастер» — высшую профессиональную награду. Второй том называется «Под сенью дев, увенчанных цветами». Странно для читателей, привыкших к другому варианту. Разговор о новом переводе хотелось бы — вернее придется, каждый раз приходится! — начать с ответа на неминуемый вопрос: зачем вообще ломать привычки и делать новый перевод, когда имеется классический?
Перевод — это исполнение некой партитуры, интерпретация. Кому придет в голову сказать, что после Смоктуновского или Лоуренса Оливье незачем играть Гамлета? У каждого исполнителя свой взгляд, свое дыхание. Существует несколько десятков английских или французских версий «Войны и мира» или «Дяди Вани», которые вовсе не отменяют друг друга. Читатель волен выбирать.
На мой взгляд, Елене Баевской удалось одновременно передать три главные прекрасные качества прозы Пруста: его глубину, красоту и человечность. Длинные периоды Пруста стали настолько прозрачными, что они, как и в оригинале, не угнетают читателя, а восхищают его своей стройностью. Простота и прозрачность возникают в переводе лишь при полном понимании всех уровней оригинального текста, когда переводчику не только ясен лексический и грамматический смысл каждой фразы (что в случае Пруста не всегда легко), но и видны скрытые цитаты, аллюзии, культурные сближения. Елена Баевская написала целую книгу по-французски под названием «Бутылки в Вивонне», посвященную отражению культурного контекста рубежа XIX–XX веков в романе Пруста. Название — намек на сцену из романа, где мальчишки окунают в реку бутылки, которые тут же становятся невидимыми, и метафора неявных — для иновременных и иноязычных читателей — пластов романа.
Вероятно, лучше всего о произведении Пруста и своей работе над ним расскажет сама переводчица.
— Второй том романа в вашем переводе озаглавлен «Под сенью дев, увенчанных цветами», а не «Под сенью девушек в цвету», как было в двух других вариантах. И, хотя вы объясняете свой выбор в первом же комментарии, может быть, стоит дать пояснения тем, кто только-только взял книгу в руки и еще не начал читать?
— Название, которое дал этому тому Пруст, звучит как стихотворная строка, и мне показалось неловким третий раз повторять ее перевод, выдавая чужое за свое. Поэтому я стала думать. Откуда вообще взялось название «A lʼombre des jeunes filles en fleurs»? Есть два объяснения. Первое подсказал сам Пруст: по его словам, один друг, с которым он познакомился в Кабуре (городе, послужившем прообразом Бальбека), в шутку посоветовал ему: «А напиши какой-нибудь легкий любовный роман, который все будут читать, и назови его так-то». Прусту совет понравился, и он ему последовал. Но есть и другое толкование. В этой строчке видится скрытая цитата из стихотворения Бодлера «Лесбос», которое было за непристойность исключено цензурой из «Цветов зла». Там-то и фигурируют «девушки, увенчанные цветами». Но поскольку у нас Бодлер, тем более по-французски, не так уж на слуху, то я позволила себе приблизить эту строчку к Лермонтову. «Меж юных жен, увенчанных цветами…» — это из всем известного стихотворения «Сон». Кто эти девы? Это и музы, которые вводят юного поэта в хоровод Аполлона, и менады, которые разрывают на части Орфея, потому что в этом романе герой, рассказчик — он ведь и Орфей тоже, эта метафора проскальзывает в романе несколько раз. Но это еще и реальные девушки, которых Марсель увидел на пляже и о которых он думает одновременно в двух регистрах: они для него и ожившие греческие скульптуры, и подружки велосипедистов, доступные девицы.
— А почему название всего романа вы перевели «В поисках потерянного…», а не «утраченного времени», как уже всем привычно?
— Я отталкивалась тут от книги Жиля Делеза «Марсель Пруст и знаки», где он говорит, что это просто потерянное время, время, которое потерял глупый Марсель: он влюблялся, валял дурака, болтался по пляжу, ходил по светским салонам, вместо того чтобы заниматься делом и читать умные книжки. За это его осуждают родители — и он сам себя корит, но потом окажется, что это бесцельно потерянное время и станет материалом гениального романа.
— Первый том, «В сторону Сванна», — это, в общем, повествование о детстве со вставной историей о любви Сванна. Можно ли сказать, что второй — это мир глазами подростка?
— Я бы сказала так: «Комбре» — это детство, «Вокруг госпожи Сванн» (первая часть второго тома) — отрочество, «Имена мест: место» (вторая часть) — юность. Мир подростка полон противоречий, и об этой противоречивости Пруст рассказывает с юмором. Подросток после долгих раздумий принимает решение действовать так-то и тут же бежит делать все наоборот — таких эпизодов у Пруста немало. Например: Марсель безумно хочет познакомиться с Альбертиной — и вот он узнал, что художник Эльстир дружит с ней и ее подругами. Казалось бы, все становится так просто! Марсель с Эльстиром идут гулять и встречают девушек, Эльстир сейчас познакомит с ними Марселя, но тот вдруг утыкается в какую-то витрину и принимается разглядывать что-то совсем ему не нужное. И знакомство не состоялось.
— Особенность Пруста такова, что иной раз на десяти страницах герои обмениваются всего парой реплик, но при этом каждый из них — и сам автор — успевает подробно объяснить не только свои слова и поступки, но и то, что он чуть было не произнес и что подумал при этом, предположить, как он выглядит в глазах других, припомнить, что было за год до этого разговора или через пять лет после, да еще и вывести на основе этого малюсенького случая какое-нибудь общечеловеческое суждение. Время дробится на бесконечно малые частицы и снова смыкается. Но почему-то читать все это очень интересно. В чем тут секрет?
— Сам Пруст говорил, что предлагает своему читателю не микроскоп, а телескоп. Он считал, что не гонится за мельчайшими оттенками, а, наоборот, показывает основные законы нашего мышления, поведения, эмоционального мира. Наверное, потому и интересно читать: читатель видит, что множество его мыслей, чувств, душевных порывов — это не нелепые случайности, а закономерности нашей натуры. В сущности, у Пруста это такой способ философствовать. Мы привыкли интерпретировать свои и чужие поступки плоско, отсекая все, что нам кажется вторичным, он же обогащает эту палитру.
Искусство радует нас, когда оно осваивает что-то новое. Новизна Пруста вовсе не в том, что он описывает однополую любовь. Пальцем в небо попадают те, кто видит его своеобразие именно в этом. Вот современнику Пруста Андре Жиду было важно сказать в искусстве о такой любви, показать ее особенности, ее трагизм. Прусту, как я себе представляю, было важно обратное: показать, что нет любви гомо- и гетеросексуальной, а есть любовь и нелюбовь, любовь и мучение, любовь и игра в любовь, любовь взаимная и безответная, а кто кого любит, в каком сочетании полов — это как раз неважно. Особенность Пруста в том, чтобы захватить не что-то шокирующее, а что-то, что есть в каждом из нас.
Для его стиля характерно перетекание философской прозы в поэтическую. Пруст в духе своего времени начал со стихотворений в прозе и просто стихов. Кусочки этих интонаций вплетаются в роман.
— И потому его нельзя читать на одном дыхании.
— Да. Как сборник стихов. Но не только поэтому. Пруст одним из первых стал бороться против автоматизма чтения. Его проза сопротивляется легкому чтению, он делает все, чтобы мы не скользили глазами по строчкам, а вдумывались.
— Однако в ней есть увлекательное, есть герой, целый мир героев, которые навсегда поселяются в нас. Пруст выписывает человеческие типы не хуже Бальзака — мы говорим о каких-то людях: это Сванн, это госпожа Вердюрен.
— Но главное — он их любит. Всех — и симпатичных, и несимпатичных. Любуется ими, ласково журит, посмеивается и любит: и Одетту, и г-жу Вердюрен, и Шарлюса. Эта проза не стала текстом, она остается куском трепетной жизни.
— Раз уж мы заговорили о любви, расскажите, как родилась ваша любовь к Прусту?
— Все началось с чистой случайности. Однажды меня спросили, что сказано у Пруста в таком-то месте, потому что в переводе это непонятно. Я заглянула в оригинал и увидела, что там все абсолютно понятно. А в русских переводах действительно сказано нечто другое. И тогда я решила сесть и сравнить. Перевод — моя специальность, я всю жизнь сравниваю тексты. Я положила перед собой оригинал, оба перевода и сразу увидела не совсем правильное толкование первой же фразы. Тут я увлеклась, отложила переводы, углубилась в Пруста и поняла, что невозможно, скажем, перевести первый том, не прочитав их все. Чтобы переводить, нужно держать в голове весь роман целиком. У нас иногда пишут, что это серия романов или эпопея, а это неправильно. На самом деле это один роман, который сам Пруст сравнивает с готическим собором, где есть разные порталы, разные башенки, нет симметрии, потому что готические соборы создавались очень долго, как и Пруст писал «В поисках потерянного времени», где композиция балансирует между гармонией и хаосом, — но это один собор.
Вскоре у меня появилась счастливая возможность поехать на несколько недель во Францию. Я побывала в Илье-Комбре, городе, который описал Пруст, скупила книги о нем, исследования прустоведов, самые авторитетные и наилучшим образом прокомментированные издания романа, хорошенько посидела в Национальной библиотеке. А уж потом села переводить. Переводила-переводила, перевела первую часть «Комбре» и чувствую — что-то не то. Тогда я догадалась, что мне не хватает образования. Жила я тогда в Вашингтоне и после долгих поисков выяснила, что Прустом там занимается всего один человек — доктор Жозеф Брами в Мэрилендском университете. Туда я и попросилась, и доктор Брами стал моим научным руководителем: он до сих пор остается моим советчиком и консультантом и обстоятельно отвечает на все мои вопросы.
— Пруст — это не просто текст, а резюме всей французской культуры. Перед переводчиком стоят две задачи: самому понять эту музыку и — главное — сделать так, чтобы ее услышал читатель. Как это сделать?
— Первая задача сложная, но решаемая. Мы с моим научным руководителем составили список того, что необходимо прочесть, и он внес туда помимо научной литературы уйму романов разных авторов, которые мне и голову не пришло бы читать, — всего около восьмидесяти названий.
Очень помогают научные комментарии к тексту. Но случаются и открытия. Например, два раза я очень радовалась, когда угадала скрытые цитаты, не отмеченные французскими комментаторами. В обоих случаях я просто как-то почувствовала, что персонаж говорит не своим голосом, имеет в виду что-то такое, что от меня ускользает. Оказалось, что в обоих случаях две разные героини, обе этакие претенциозные дамочки, цитируют театральные пьесы. Первая изрекает: «Все мы жаждем новизны, это наша святыня», перефразируя строчку «Все мы жаждем любви, это наша святыня» из оперы-буфф Оффенбаха «Прекрасная Елена»; вторая изображает застенчивость: «Мы лучше спрячемся, как скромная фиалка» — это цитата из совершенно забытой комедии «Искусство не нравиться» М.Мелесвиля и Ф. де Курси.
Что касается музыки и живописи, с этим было проще: об этом подробно говорится в комментарии к научному изданию Пруста, есть и отдельные книги на эти темы. Но, конечно, надо еще своими глазами увидеть и своими ушами услышать все, что видел и слышал Пруст. Я стала больше ходить на концерты камерной музыки, проводила целые дни в музее Орсе. А вот как все это передать русскому читателю? На сто процентов, разумеется, не передашь, приходится смириться. Между тем напитанность мировой культурой у Пруста очень важна. Ведь, как сказал один крупный исследователь, пересказать содержание всех семи томов можно одной фразой: «Это роман о том, как Марсель хотел стать писателем и стал им». И для того чтобы стать писателем, по Прусту, надо очень многое полюбить, понять, почувствовать, а потом все это откинуть и писать.
— Почти как в переводе.
— Да-да, это очень хорошее сравнение. Ведь Пруст был профессиональным переводчиком. Он перевел два эссе Джона Рескина, причем так хорошо, что этот перевод издается до сих пор. Когда же он решился писать сам, то признавался в письме одной своей знакомой: «Я закрыл эру переводов и начинаю переводить из самого себя».
— И все же как передать интертекстуальность Пруста? Я понимаю, что один из способов — это, как вы и сделали, снабдить книгу обширными комментариями. Без них ее, безусловно, нельзя читать, потому что они дают ключ ко многим местам, которые иначе остаются непонятыми. А есть еще какие-нибудь возможности вызвать в читателе ассоциации с русскими культурными пластами?
— В основном, как ни досадно, все разъяснения уходят в комментарии. Нельзя же взять и заменить Расина Пушкиным и «Федру» «Борисом Годуновым». Остается по возможности сохранять многоголосие. Я стараюсь не переводить цитаты, которые вставляет Пруст, а находить их в других переводах, в надежде, что эта разница голосов возникнет. Еще было очень важно найти интонацию. Я много читала в поисках камертона и остановилась на ранней прозе Пастернака.
— Вы ведь не остановитесь на втором томе романа?
— Издательство «Азбука» твердо намерено продолжать. Готовится договор на третий том. Впрочем, я бы и сама не стала останавливаться — делала же я первый том на свой страх и риск.
Издательство
«Иностранка», «Азбука-Аттикус», Москва, 2017, пер. Е.Баевской