Кто такой Ричард Бротиган и почему всем нужно читать его книги

Ричард Бротиган (1935–1984) — американский прозаик, заметная фигура сюрреалистического и поэтического ренессанса Сан-Франциско, «американский Басе», как отзывался о нем Кен Кизи. Автор 11 романов, 10 поэтических сборников и 2 сборников рассказов. «Герой контркультуры, литературный идол 60-х и начала 70-х, последний из битников, мост между Beat Generation и Love Generation, хиппи-романист, поэт, дутая фигура, халиф на час, наследник Марка Твена и Хемингуэя, алкоголик, самоубийца», — так всеобъемлюще охарактеризовала Ричарда Бротигана его первая переводчица на русский Фаина Гуревич.

Родился на американском Северо-западе, какое‑то время в юности скитался по стране, осел в Сан-Франциско, где застал самый расцвет того, что критики назвали движением битников. Сам он битником при этом никогда не был и не любил, чтобы его так называли. Как не был он и хиппи, хотя весь конец 60-х тоже провел в Сан-Франциско и активно участвовал в событиях «лета любви» (хиппи, по его мнению, недоставало воспитания). На самом деле в общественной и светской жизни он вполне сознательно продолжал традицию американских народных поэтов-анархистов, стремившихся к идеалам человеческого равенства, всеобщего братства и полной свободы слова.

Последнюю часть жизни он делил между Калифорнией, Монтаной — где ему принадлежала некоторая недвижимость, приобретенная на крупные гонорары в не очень длительный период его коммерческого успеха и финансового благополучия, — и Японией. В городке Ливингстоне вокруг него образовалась так называемая «Монтанская банда», куда входили среди прочих писатели Томас Макгуэйн (его роман «Шандарахнутое пианино» выйдет на русском в 2017-м — как раз в серии «Скрытое золото ХХ века»), Уилльям Хьортсберг (биограф Бротигана, известный в первую очередь своим романом «Падший ангел», который экранизировал Алан Паркер под названием «Сердце ангела»), Джим Гаррисон («Легенды осени»), актеры Питер Фонда и Джефф Бриджес, кантри-рокер Джимми Баффетт, тоже ставший писателем («Соленый клочок суши»), и некоторые другие.

Судя по воспоминаниям современников, у Бротигана была (не очень понятно, диагностированная или нет) гипогликемия — на фоне прогрессирующего алкоголизма (пил он с юных лет очень много). Отсюда некоторые не очень приятные особенности его характера вроде раздражительности, дефицита внимания, резких перемен настроения, депрессии и прочего. Но и на литературном стиле это, конечно, тоже отражалось.

В 49 лет Бротиган покончил с собой. Тело его нашли в запертом доме лишь спустя несколько недель после смерти. Он всегда говорил, что не намерен доживать до пятидесяти.

Постоянно, в тетрадках и блокнотах, от руки. Иногда даже на улице, на ходу. Затем по многу раз переписывал даже самые короткие стихотворения, добиваясь идеального для себя звучания, ища «единственное слово». Печатать на машинке не очень любил — поначалу нанимал каких‑нибудь девушек, чтобы перебеливали его черновики, но потом делал это сам — со скрупулезным вниманием к расположению слов на странице. Он, кстати, всегда настаивал на полном авторском контроле за выходящими изданиями — от типа бумаги и переплета до типографских решений, аннотации и оформления. Кстати, ни одна из множества его фотографий не возникла случайно — они все постановочные, тщательно срежиссированы им самим.

О его минималистичном стиле говорить можно очень долго — и написано уже немало. Среди литературных учителей Бротигана, конечно, не только Твен и Хемингуэй, но и целый литературный жанр, не очень известный в России: японский «я-роман». Термин этот возник в 1920-х годах для определения очень личных автобиографических набросков, которые многие японские авторы писали «для узкого круга собратьев по цеху»; к концу эпохи Мэйдзи этот жанр обрел силу и популярность. В ряду самых известных произведений «я-романа» — книга Нацумэ Сосэки «Ваш покорный слуга кот» (1905), одним из переводчиков которой на русский был Аркадий Стругацкий. Этот жанр возродился в японской литературе в 1950-е — писателям нужно было как‑то избыть травмы Второй мировой войны, проститься с грезами об Империи и расстаться со старыми идеологиями. Исследователь Томи Судзуки писал: «Я-роман — единственный голос, прямое выражение авторского «я», язык, которым он написан, прост и прозрачен; «я-романом» текст делает вера читателя в одну-единственную личность главного героя, рассказчика, автора». Бротигану именно это и нравилось, но в рамках «я-романа» ему было тесно: как прозаик он работал в удивительном синкретическом жанре лирического сюрреализма (лучший пример — «В арбузном сахаре» (1968), чья идея была подсказана автору опечаткой на этикетке виски), так что критика называла его романы «бротиганами».

Все книги Бротигана так или иначе автобиографичны, причем чем дальше, тем меньше он подмешивал в свои тексты лирический сюрреализм. Всемирную славу ему принес роман «Рыбалка в Америке», написанный первым, но опубликованный только в 1967 году. Пять его романов, вышедших в 1970-е годы («Аборт», «Чудище Хоклайнов», «Уиллард и его кегельбанные призы», «Следствие сомбреро» и «Грезы о Вавилоне»), оставаясь по-бротигановски минималистичными и сюрреалистическими, вместе с тем представляют собой вариации на темы целых коммерческих литературных жанров — или пародии на них. Необходимы для любого сознательного читателя и прочие его вещи — они смешны, грустны, пронзительны, абсурдны и трагичны одновременно: «Генерал Конфедерации из Биг-Сура» (1964), «Чтобы ветер не унес все это прочь» (1982) и «Несчастливая женщина», опубликованная только в 2000 году, посмертно. Романами в рассказах можно считать и «Лужайкину месть» (1971), и «Экспресс Токио–Монтана» (1980).

Что касается его доступности на русском языке, то здесь есть хорошие и не очень хорошие новости. В 2000-х «Азбука» выпустила практически всю его прозу. Поэзии повезло меньше — выходило только «Собрание Эдны Уэбстер», концептуальный сборник юношеской поэзии и короткой прозы Бротигана, — а основные стихотворные книги, благодаря которым он заслужил свое место в пантеоне современной мировой поэзии, остались вне поля внимания российских книгоиздателей.

Кроме того, до сих пор не опубликован, например, его дебют «Бог марсиан», который он сочинял еще в 1955–56-м. Якобы существует и двенадцатый роман Бротигана, выпущенный посмертно во Франции — и только на французском; английский оригинал так до сих пор и не найден. В архиве писателя также до сих пор хранится огромное количество рассказов (считают, что несколько сотен), которые он писал в Японии, — из них в «Экспресс Токио–Монтана» вошло всего несколько. Да и сама судьба его архива остается не очень понятной: за несколько лет до смерти он попросил пару знакомых куда‑нибудь увезти все коробки с бумагами (а Бротиган никогда ничего не выбрасывал, даже счета из ресторанов) и спрятать так, чтобы до них не добрались будущие исследователи. Что и было сделано — так успешно, что до сих пор непонятно, нашли этот архив или нет и если да, то целиком ли, почему он оказался где‑то в Неваде, кто его продал, кто купил и за сколько. Вроде бы какая‑то его часть ныне составляет так называемую библиотеку Бротигана в Вермонте, куда принимают только неопубликованные рукописи (эту самую библиотеку Бротиган придумал в романе «Аборт»). Но и это — неточно.

Творчество Бротигана — один из самых убедительных в американской литературе примеров проникновения восточной философии и эстетики в западный канон; он обладатель уникального лирического голоса, звучащего в пространстве европейского литературного минимализма. При этом Бротиган остается поистине национальным американским писателем.

Лучше всего о его творчестве (а конкретно — о романе «Уиллард и его кегельбанные призы») высказался американский поэт Джерард Мэнли Хопкинс: «Вопреки, оригинально, скудно, странно». Все бротигановские тексты — это «праздник в Стране чудес», как была озаглавлена одна рецензия на его книгу. Многие не понимают Бротигана до сих пор, как не понимали его в 1970-х. Джулиан Барнс, к примеру, ненавидел его так, что много лет писал разгромные рецензии на каждый выходивший роман Бротигана, хотя лично знакомы они не были и, уж конечно, не ссорились; видимо, Барнс чувствовал от Бротигана некую стилистическую угрозу для всего своего пресного образа жизни.

Но наивизм «новой искренности» Бротигана не остался без последователей: у него училось и ему подражало бессчетное количество позднейших писателей — от Эрленда Лу и Харуки Мураками до Уильяма Патрика Кинселлы и Сары Холл. А русских эпигонов Бротигана вы и сами отыщете без труда.