От Толстого до Набокова: какие русские авторы могли получить Нобелевскую премию

История Нобелевской премии по литературе началась в 1901 году — и сразу со скандала. Ее первым лауреатом стал французский поэт Сюлли-Прюдом. Сорок два шведских критика и писателя — в том числе будущие нобелиаты Сельма Лагерлеф и Вернер фон Хейденстам — были ошарашены: главным автором в мире, по их мнению, был Лев Толстой. Август Стриндберг разразился многословной статьей, обозвав академиков недобросовестными ремесленниками и дилетантами в литературе. Сам Толстой получил письмо, авторы которого называли его «самым почитаемым патриархом современной литературы» и оправдывались: выбор комитета, мол, не отражает мнения ни критиков, ни читателей. Отвечая Оскару Левертину, одному из сорока двух авторов, Толстой сказал: «Я был очень доволен, что Нобелевская премия не была мне присуждена. <…> это избавило меня от большого затруднения — распорядиться этими деньгами, которые, как и всякие деньги, по моему убеждению, могут приносить только зло».

Пикантная деталь: среди двадцати трех претендентов на первую премию Толстого вообще не было. Зато теперь — в основном стараниями французских академиков — граф номинировался каждый год. Однако премии он так и не получил — не в последнюю очередь из-за нелестной характеристики, которую составил для комитета Альфред Йенсен, эксперт по славянским литературам. Йенсен нашел философию позднего Толстого разрушительной и противоречащей идеалистистическому характеру премии. В дальнейшем, впрочем, исследователь отзывался о Толстом более лестно — но тот все равно не обиделся. В 1906 году писатель даже попросил шведских коллег «постараться сделать так, чтобы мне не присуждали этой премии», поскольку, «если бы это случилось, мне было бы очень неприятно отказываться». Комитет прислушался и с облегчением перестал вносить его в списки.

После смерти Толстого самым известным в Европе русским романистом стал Дмитрий Мережковский, чью кандидатуру в 1914 году предложил первый директор Пушкинского Дома Нестор Котляревский. Комитет снова обратился за отзывом к Альфреду Йенсену: филолог отметил родство его творчества с произведениями Надсона, Пушкина и Бодлера и в целом похвалил кандидата «за художественное мастерство изображения, универсальное содержание и идеалистическое направление». Впрочем, в дело вмешалась история: грянула Первая мировая — и премию решили не вручать.

В следующем году кандидатуру Мережковского выставил шведский писатель Карл Мелин, с подачи которого уже получила награду Сельма Лагерлеф. В своем новом отзыве Йенсен был к Мережковскому беспощаден, назвав его «собирателем деталей, цитат и просто списанных страниц» и указав, что ему далеко до настоящих мастеров вроде Льва Толстого; поразительное суждение, учитывая, что прежде он Толстого критиковал. Однако когда в числе номинантов впервые появился автор «На дне» и «Матери», Йенсен снова переменил позицию, посетовав на то, что «в список 1918 года из русских писателей включен Максим Горький, в то время как имя Мережковского не фигурирует», и пообещав, что наследие Мережковского «навсегда сохранит его имя независимо от Нобелевской премии».

На руку Мережковскому могла сыграть невысокая конкуренция: воюющей Европе было не до литературы. Но в феврале комитет решил добавить к одиннадцати претендентам еще тринадцать имен, оставшихся с прошлого года. Лауреатом тогда стал Ромен Роллан, который позже сам номинировал трех русских авторов — Максима Горького, Ивана Бунина и Константина Бальмонта.

Мережковский снова стал претендовать на премию лишь пятнадцать лет спустя. Поэт и переводчик Сигурд Агрель выдвигал его семь лет кряду — то одного, то в компании с Буниным и Горьким. Мережковского многие считали фаворитом (фельетонист Александр Амфитеатров даже поторопился поздравить его с получением Нобелевки), но сам писатель не переоценивал свои шансы. Вера Бунина вспоминала, как Мережковский деловито предложил Бунину разделить премию: если один из них победит, то отдаст второму 200 000 франков. Бунин с презрением отказался, а в 1933 году получил ее — сольно. Мережковский, тем не менее, не оставлял попыток — он заводил связи, строчил письма, сдружился с Густавом Нобелем, племянником Альфреда, — но тщетно: награда ему так и не досталась.

Максим Горький выдвигался на Нобелевскую премию не так часто, как некоторые, — всего четырежды. Зато номинации он получал с математической точностью: раз в пятилетку и всегда в год своего очередного юбилея.

Горький представлял для Нобелевского комитета проблему. С одной стороны, талант такого масштаба не получалось игнорировать — с другой, шведов смущали его политические воззрения. Все тот же Йенсен в 1918 году, когда пятидесятилетнего Горького номинировали впервые, хвалил ранние произведения писателя и разносил — поздние: «анархистские и часто совершенно сырые творения» Горького «никоим образом не вписываются в рамки Нобелевской премии». Впрочем, в тот раз награду снова не вручили.
Спустя пять лет преемник Йенсена Антон Карлгрен добавлял к обвинениям новые: в творчестве Горького после 1905 года, по его мнению, нет «ни малейшего отголоска горячей любви к родине», и вообще его книги — сплошная «стерильная пустыня». С ним согласился и комитет, предпочтя Горького (а заодно и Бунина) ирландцу Уилльяму Батлеру Йейтсу.

В 1928 году за «буревестника революции» поручились сразу два шведских писателя — Вернер фон Хейденстам и Тор Хедберг. Нобелевский комитет был впечатлен настойчивостью поклонников русского автора, и Горький даже считался фаворитом, но приз получила норвежская романистка Сигрид Унсет.

Наконец, в 1933 году кандидатуру Горького внес Сигурд Агрель. По его мнению, приз стоило либо вручить Бунину, либо разделить между ним и Мережковским (последнему такой вариант пришелся бы по душе), либо разделить между Буниным и Горьким. Комитет отдал предпочтение автору «Жизни Арсеньева». Горький же умер в 1936 году, так и не дождавшись очередной номинации.

Еще в 1930-е годы, когда за премию сражались Бунин, Горький и Мережковский, Вера Бунина записала в дневнике: «Прочла Сирина. Какая у него легкость и как он современен. Вот кто скоро будет кандидатом на Нобелевскую премию». Предсказание почти сбылось: свою первую номинацию Набоков получил только в 1963 году. К этому моменту он уже вошел в число лучших романистов столетия, но одна из его книг все еще смущала академию: «Автор аморального и успешного романа «Лолита» ни при каких обстоятельствах не может рассматриваться в качестве кандидата на премию», — писал постоянный член Шведской академии Андерс Эстерлинг.

Как минимум три года подряд Набоков входил в число номинантов, но проиграл. В 1964 году премию присудили Сартру (француз от нее отказался), в 1965 году — бывшему соотечественнику Набокова Шолохову. Скорее всего, выдвигался Набоков и позднее (мы узнаем об этом, когда откроются архивы). В мае 1969 года в рецензии на роман «Ада» критик The New York Times Джон Леонард написал: «Если он не получит Нобелевской премии, то только потому, что она недостойна его».

В 1970 году лауреатом стал Александр Солженицын. От автора «Архипелага ГУЛАГ» — как и от Бродского — Набоков был не в восторге, но в прессе никогда их не критиковал и отзывался со сдержанным уважением. Тот в ответ сожалел, что Набоков оставил родной язык, но признавал в нем «ослепительное литературное дарование, именно такое, какое мы зовем гениальностью», и публично просил Нобелевский комитет отдать наконец должное русско-американскому писателю.
Когда в феврале 1974 года Солженицына лишили гражданства и выслали из СССР, Набоков тут же ему написал, поблагодарил за поддержку и предложил увидеться. Осенью Солженицын приехал в швейцарский город Монтре, где жили Набоков с женой, и отправил ему записку с предложением встречи. Ничего не ответив, Набоков немедленно заказал отдельный кабинет в ресторане и отправился туда ждать Солженицына. Тот же находился в неведении и все утро 6 октября названивал в пустой набоковский номер, не решаясь зайти в ресторан. По мнению культуролога Бориса Парамонова, Набоков нарочно «избегнул встречи с Солженицыным», но, по всей видимости, невстреча была результатом нелепой случайности. Сам Набоков считал, что это Солженицын передумал с ним знакомиться. «Наверное, я кажусь ему слишком словесным, беспечно аполитичным», — жаловался он Белле Ахмадулиной. Два главных русских писателя-эмигранта так и не пересеклись.

В 1965-м на Нобелевскую премию по литературе было выдвинуто рекордное число номинантов: девяносто писателей и поэтов — от Луи Арагона и Лоренса Даррелла до Эрнста Юнгера и Жоржа Сименона. От СССР на награду претендовали Михаил Шолохов, Анна Ахматова и, удивительное дело, Константин Паустовский.

«Больше номинантов — больше лауреатов», решил комитет и поначалу собирался дать премию сразу двум писателям (прежде такое случалось только дважды). Выбирали между тремя вариантами. Первой парой были Мигель Анхель Астуриас и Хорхе Луи Борхес: Астуриас стал лауреатом в 1967 году, тогда как аргентинский прозаик некстати подружился с Пиночетом и тем лишил себя шанса на Нобелевку. Шмуэль Йосеф Агнон и Нелли Закс разделили премию на следующий год. Ну а третьим вариантом было параллельное награждение Михаила Шолохова и Анны Ахматовой. Председатель комитета Андерс Эстерлинг, однако, посчитал такой ход слишком компромиссным и настоял на том, чтобы премия ушла в одни руки. Ее получил Шолохов, который выдвигался в седьмой раз. Через год Ахматова умерла, и эта номинация осталась для нее единственной.