Как создаются исторические мифы, полезные государству: объясняет Андрей Зорин

16 сентября 2016 в 12:06
Когда и кем придумывались официальные идеологии и почему они опирались на мифы и фальсификации? Какое место занимает ложь в российской истории? Беседа состоялась в рамках проекта InLiberty в парке «Музеон».
Андрей Зорин
Историк и филолог, специалист в области истории российской культуры и интеллектуальной истории, профессор МВШСЭН (Шанинка), Оксфордского университета (Великобритания), профессор кафедры гуманитарных дисциплин и научный руководитель программы Liberal Arts в Институте общественных наук РАНХиГС

— Когда человек читает историческую книжку, он же все равно знакомится с чужой интерпретацией истории? Все равно у автора есть своя позиция.

— В XIX веке возникла наука «критика источников», ставившая своей задачей сформулировать общие принципы подхода к источнику, позволяющие определять степень его достоверности. Примерно тогда же знаменитый историк века Леопольд фон Ранке сформулировал свой тезис, согласно которому задача историка — выяснить, как все действительно было. В последние десятилетия в исторической науке другой тренд — представление, что каждый источник есть в той или иной степени конструкция, написанная в чьих-то интересах. Известная формула: врет как очевидец. Юрий Николаевич Тынянов, великий русский филолог, сказал: документы врут как люди.

— История — это попытка контролировать прошлое?

— Да, это наша борьба с предками. Мы родились во время, которое нам задали, в обстоятельствах, которые нам задали, мы ничего в этом не можем изменить. Но мы берем реванш, рассказывая про предков истории, дополняя их, додумывая, — и через наши рассказы, басни и фантазии о том, что было, мы осуществляем свой контроль над ними.

— Идеология очень часто использует историю как оружие и пытается оправдать свои действия в настоящем, в прошлом. Так было всегда — или это приметы последних столетий?

— Если мы говорим о государственных попытках монополизировать историю — они начинаются с момента, когда у государства возникает необходимость объяснить, откуда оно взялось и почему оно такое. Классический пример — история Смутного времени, рассказанная с воцарения династии Романовых. Появилась династия Романовых в 1613 году, после 700 лет предшествующей династии. Права ее на трон были весьма сомнительными, надо было выдумать яркую и убедительную историю, которая позволила бы им легитимизировать свои права на управление Россией. Им это в значительной степени удалось. В следующие 300 лет, до событий 1917 года, эта династия царствовала на русском престоле.

— Почему нужно именно с помощью прошлого оправдать настоящее? И почему этот прием работает? Какая мне разница, что, допустим, Иван Грозный происходит от какого-то племянника императора Августа?

— Каждый человек — это его история о самом себе. Мы приходим устраиваться на работу и говорим: я работал там-то тогда-то — наша биография объясняет, кто мы и что мы собой представляем. Любое сообщество людей, государство в том числе — оно таким же образом устроено, оно и есть собственная история. До Нового времени, как все хорошо знают, власть оправдывалась божественным происхождением. Значит, если твоя власть от Бога, то ты должен рассказать, каким образом Господь передал тебе эту власть. Я только что говорил о династии Романовых. Это характерная история. Пришли на Земский собор казаки и сказали: «Выбирайте Михаила Романова». С вооруженными казаками не больно поспоришь. Но когда Михаил воцарился, то эту историю потребовалось забыть. И была придумана очень красивая легенда, что всем боярам велели написать на бумажке имя будущего царя, они все написали, и у всех было одно и то же имя — Михаил. Конечно, только от Господа Бога могло идти такое невероятное совпадение, он над каждым стоял и это подсказывал; другого объяснения не может быть. То, что эта версия явно заимствована из истории про семьдесят толковников, никого не смущало. Священная история была абсолютным образцом даже не исторической, а трансисторической, внеисторической истинности, поэтому узнаваемость сюжета придавала ему достоверность.

— Получается, что создание мифов или фальсификаций начинается в истории России со Смутного времени, с начала Романовых. Первый миф как называется? Миф основания?

— Да. Это вполне распространенный научный термин. И это стандартная вещь. Все празднуют свой день рождения. Это значит, что ты заново переживаешь акт своего рождения. Семья празднует день свадьбы, день, когда она возникла, мы можем привести много подобных примеров. Государство встраивается в тот же ряд. Центральный миф всякого государства — это вопрос, откуда оно взялось, его миф основания. Оно придумывает себе исходную точку, из которой оно выросло.

— В таком случае XVII век обслуживает миф о том, как Романовы стали правителями. Что же происходит в XVIII веке, во время Петра?

— Гигантский слом, который производит с русским сознанием Петр I, приводит к колоссальной перемене исторической мифологии, причем начиная с его официальной титулатуры. Он назывался Первым, Петр I. До него русских императоров не считали. Задним числом присвоили цифру «четвертый» Грозному, но Грозный никогда не называл себя четвертым, он был просто «царь Иван Васильевич». Петр I называет себя Первым, и это не просто фиксация того, что на престоле России до него Петров никогда не было, но это вообще указание на то, что от него все идет. Из небытия в бытие произвели, говорил канцлер Головкин о России, и подобных цитат великое множество.

— Если Петр — это Новый Завет, то вспоминался ли старый, вспоминалось ли Смутное время, вспоминался ли Михаил Романов?

— Петр настолько фиксирует историческое русское сознание на себе, что указывать на другие значимые страницы в недавнем прошлом стало неинтересно. Все русские цари строят свою личную преемственность по отношению к Петру. Елизавета, которая была, как известно, незаконной дочерью, говорит, что она Петровна и дочь Петра; Петр III говорит, что до него были неизвестно кто, а он — внук Петра; Екатерина ставит Медного всадника и пишет на нем: «Петру I Екатерина II». Хотя никакого родства между ними не было, она вообще была узурпатором престола, но таким образом она опять вписывает себя в петровскую мифологию. И после ее смерти Павел вытаскивает старый памятник Растрелли и на нем пишет: «Прадеду правнук» — противопоставляя собственное родство с великим императором и нумерологию собственной матери (первый и вторая) и опять возводя свою легитимность к Петру.

— Получается, весь XVIII век существует сюжет возвращения к Петру, то есть возвращения к тому порядку.

— Да. Дело в том, что XVIII век — это бесконечная эпоха кризисов, переворотов, споров о престолонаследии, цареубийств. Петр ввел разрешение императору назначать себе наследника, и 75 лет русскую монархию трясло, пока Павел I, которого, впрочем, потом тоже убили, не ввел указ о единонаследии. Императоров делала гвардия, после переворота 1762 года Екатерина провозгласила, что она взошла на престол волей всех сословий, а особливо гвардейских: все равны, но некоторые равнее. И пока, собственно говоря, гвардия не была расстреляна пушками 14 декабря 1825 года на Сенатской площади, источником легитимности монарха была позиция гвардии и преемственность по отношению к создателю гвардии и современной России — императору Петру.

— На какие конкретно сюжеты вокруг Петра I больше опирались? Какие вещи выдумывали, какие, наоборот, предпочитали забывать?

— Прежде всего это победа в Северной войне, новые территории, выход к морю, строительство Петербурга и знаменитое переодевание дворянства. Петр создал в абсолютно неевропейской стране стопроцентно европеизированную элиту. Люди, которые за 100 лет научились выглядеть, думать и разговаривать как европейская аристократия. Когда русская армия в 1814 году взяла Париж, то у парижской публики было ощущение, что придут какие-то неописуемые варвары, в парижских газетах рисовали русских, у которых дым идет из ноздрей, и все были, конечно, поражены чистым французским языком русских офицеров.

— Выходит, что Петр I и следующие за ним правители чувствовали себя европейцами. Появляется Екатерина II, идут бесконечные войны с турками, присоединение Крыма. И при Екатерине, получается, мы уже не совсем европейцы, а потомки греков.

— Логика-то понятная. Европейская культура наследует Римской империи, Рим свою культуру взял у Греции, значит, к ним греческое наследие пришло опосредованно. А мы прямо у греков взяли и веру, и классическую культуру. То есть мы и есть центр европейской культуры, потому что мы связаны с ее колыбелью и главным очагом. Мы можем Европу перещеголять в европейскости.

Для Екатерины заново высвечивается мифология Владимира Святого: отсюда ее знаменитая поездка в Крым в 1787 году, присоединение Крыма, все потемкинские проекты будущего империи. И Потемкин пишет Екатерине, что если Петр добился таких успехов в петербургских болотах, то чего ж вы, государыня, добьетесь в таких прекрасных, Богом данных, благодатных местах, какие мы сейчас присоединили.

— Сначала идеология строится на том, что Европа — это здорово, а потом оказывается, что на самом деле мы даже лучше Европы, но во времена Наполеоновских войн самым важным сюжетом снова становится Смутное время. Почему так?

— Еще в 1760-е годы Екатерина писала, что Петр добился таких успехов, потому что применил европейские нравы в европейском государстве. То есть мы и так были европейцами, которых татары временно сбили с пути, но Петр вернул нас обратно на нашу историческую дорогу. Но кого Екатерина имела в виду? Речь шла исключительно о нескольких процентах элиты. К началу XIX века из Европы, опять же, приходит и пускает корни идея народности, что существует единый народ, у него есть единый дух, единая общая история, и что верхи русского общества, дворянство тоже должны в какой-то мере национализировать себя, проникнуться народным духом. И здесь история Смутного времени, ополчения Минина и Пожарского, оказывается необыкновенно удобной.

Мифологических героев антипольского движения было трое — патриарх Гермоген, Минин и Пожарский. То есть патриарх, представляющий церковь, простой человек Минин, из купцов, и князь Пожарский, представляющий дворянскую элиту, — они все объединились, и в результате этого народного единения появилась новая династия. То есть возвращение от петровской мифологии к мифологии Смутного времени — это попытка в какой-то степени расширить социальную базу государственной идеологии. В ходе Наполеоновских войн власти приходилось апеллировать к народным массам, нужна была мобилизация гораздо более широких слоев, чем те, к которым монархия обращалась до этого.

— То есть в мифе Смутного времени довольно важную роль играют интервенты, которые нас захватывают?

— Да. Давайте вспомним последнюю часть Смутного времени: Владислав, освобождение Москвы, пленение Минина и Пожарского. Россия тогда оказалась на грани гибели, потому что была захвачена поляками, — и во время Наполеоновских войн та же зараза, враг с Запада, то есть французы.

— Можно сказать, что это первый случай в истории, когда идеология заключается в том, что вокруг враги, мы окружены, еще к тому же внутри страны есть предатели.

— Война — важнейший способ исторического самоутверждения. В петровской мифологии победа над шведами играла огромную роль. Миф войны, врагов и победы древний — Владимир тоже воевал, в Крым ходил с походом. Но что теперь появилось нового — это мифология предательства. Важность концепта предательства, внутренней измены, очень тесно связана с совершенно новой, абсолютно западной идеей народа как единого тела. Народ — это есть единое тело, организм со всеми метафорами: у него есть голова — это обычно государь, у него есть сердце — это обычно церковь. А организм, соответственно, от чего погибает? Он погибает от заразы, которую кто-то приносит извне. И вот тема предательства возникает именно в это время.

— Рюриковичи правили Россией 700 лет. Это единственный случай, когда династия держалась так долго?

— Нет. Капетинги держались очень долго, а о китайских императорах и говорить нечего. Но 700 лет — все равно ужасно много, и внезапный обрыв династии — это, конечно, шок. Было несколько попыток это преодолеть. С Борисом Годуновым получилось плохо. Потом был Лжедмитрий — опять какая-то ерунда. Потом Василия Шуйского, одного из древнейших русских князей, поставили — снова не очень. Почему не получилось с Годуновым и с Шуйским? По общему мнению, потому что они были не царского рода. Своего другого царского рода у нас не было, зато имелся у поляков. Польскому королю Сигизмунду было предъявлено несколько условий, что его сын Владислав должен принять православие и приехать в Москву. И у Сигизмунда началось то, что Сталин впоследствии называл головокружением от успехов. И он, вместо того чтобы выполнять заключенный с ним договор, решил, что он Владислава в Москву не пошлет, переходить в православие он ему не разрешит, а будет сам в качестве короля управлять Московским царством в качестве своей провинции. Но у него не было политического ресурса, чтобы это осуществить, и это вызвало взрыв.

— Договаривались с боярами?

— С боярами, да. Было посольство, и заключил с ними договоренность боярин Филарет Романов, отец будущего царя Михаила Романова. Но договоренность не была выполнена со стороны Польши, и это вызвало протест, закончившийся вторым ополчением Минина и Пожарского. Но бояр назначить врагами не хотелось, поэтому придумали обвинить казака Ивана Заруцкого и еще несколько человек — в том числе князя Трубецкого, у которого было казачье войско. В основном среди казаков назначали предателей, и они были носителями польской заразы. Плюс, конечно, история Марины Мнишек и ее потрясающая судьба тоже на всех писавших эту легенду производила сильное впечатление. Оказалось, что полячка наших русских людей совершенно совратила. «Тарас Бульба» потом написан на эту же тему и так далее. Образ прекрасной и страшной полячки, которая соблазняет простого, незатейливого русского человека, в русской культуре очень значим.

— Кого назначили на роль предателя в 1812 году?

— Подходящая кандидатура уже здесь была, ею оказался Михаил Михайлович Сперанский, ближайший советник императора Александра I. Он был назначен агентом Наполеона, человеком, который хочет подкупить и погубить Россию и получить польскую корону. До этого одним из советников Александра был князь Адам Чарторыйский, он был действительно поляком, по крайней мере хотя бы понятна логика. Сперанский же был сыном православного священника. Его ненавидели как выскочку. Он был попович и стал главным министром и правой рукой императора.

— А кто выбирал эту жертву?

— Общественное мнение, большое количество дворян, которые его ненавидели с самого начала. Очень раздражало его низкое происхождение, его реформаторские планы. И плюс к тому он появился в ближайшем окружении императора после Тильзитского мира, который был воспринят как национальное унижение. Для простоты надо сказать — консервативно-дворянский лагерь, вероятно, во главе с адмиралом Шишковым его практически назначил предателем. И Александр, который, конечно, ни на грош не верил в версию предательства Сперанского, говорил: «Я должен был принести эту жертву». Впрочем, при таких-то обвинениях ссылка в Нижний Новгород и в Пензу — это еще была довольно мягкая мера.

— Скоро начинается война 1812 года, и искусство начинает вытягивать этот сюжет про Смутное время. Искусство придумывает этот миф или реагирует на него?

— Такие сильные исторические мифы — всегда коллективное творчество. Может быть, искусство его не придумывает, но в искусстве оно обретает ту отчетливость, выразительность и силу овладевать умами. Ставится памятник Минину и Пожарскому в Кремле, создаются театральные постановки. К 25-летию войны — опера Глинки «Жизнь за царя», в советское время получившая название «Иван Сусанин», и так далее. То есть весь этот ряд событий создает мифологический образ.

— Когда перед войной 1812 года в моду вошла русскость, нелюбовь к французам, интерес к Смутному времени, можно ли сказать, что это было в некотором роде даже оппозицией? Ведь официально Россия дружила с Францией в этот момент.

— Да, первоначально это была оппозиционная идеология, конечно. Более того, вплоть до Тарутинской битвы и ухода французов из Москвы, начиная с 1807 года, все время ходили слухи, что Александра вот-вот свергнут с престола. России было не привыкать к государственным переворотам, и у общественного мнения уже был кандидат на его место — это была великая княгиня Екатерина Павловна.

— Попрошу вас о коротком ликбезе. Что предшествовало войне 1812 года?

— Войне 1812 года предшествовало несколько войн, первая из которых кончилась страшным поражением в битве при Аустерлице, описанной в романе «Война и мир». После перемирия была еще одна война, менее катастрофическая, которая закончилась Тильзитским миром, страшно невыгодным для России. В результате Россия должна была примкнуть к континентальной блокаде Англии и принять условия Наполеона. Александр прекрасно знал, что это временно и что новой войны не миновать. Возвышение Сперанского с огромным количеством непопулярных мер, которые были приняты, тоже было связано с подготовкой к войне. Но это нельзя было объявить вслух. И Александру, и Сперанскому, который воспринимался как иностранный агент, противопоставлялась великая княгиня, у которой была прекрасная кредитная история, что к ней посватался Наполеон, и ее в панике выдали замуж за принца Ольденбургского. Утерли Наполеону нос, он не получил нашей замечательной княжны, и она воспринималась как главный центр патриотической партии. Великая княгиня при этом не говорила ни одного слова по-русски.

— Мы совершенно закопались в этом сюжете Смутного времени. Следующий миф основания — это Октябрьская революция?

— Да, конечно. Заново все меняется в XX веке после революции. И в этом смысле это очень похоже на петровскую революцию. Новая эра, создалось новое государство. До конца Советского Союза революция 1917 года в той или иной степени играет роль мифа основания.

— Довольно забавным образом праздник 7 ноября превратился в 4 ноября.

— Да, снова отсылка к Смутному времени, Дню национального единства.

— В Советском Союзе вспоминали о Смуте? Потому что она здорово ложится в сюжет Отечественной войны.

— Великая война начинается со страшного поражения, когда враг оказывается у столицы или к ней подступает. В 1612 году это поляки, в 1812 году это французы, сжигающие Москву, в 1941 году это немцы, которые подходят к Москве на ближайшее расстояние. И страна каждый раз оказывается на грани абсолютной гибели и тотальной катастрофы, из которой волшебным образом, божьим и чудесным произволением лидера, царя, главы ополчения, вождя, генералиссимуса и неизвестно кого, она заново возникает как феникс и поднимается к величайшей победе в своей истории. Здесь парность возникает на терминологии — «Отечественная война» и «Великая Отечественная война». То есть эта параллель — она возникает.

Все материалы проекта «Публичная ложь» на inliberty.ru