Академическое филологическое сообщество всегда отличалось интернациональностью — вузы сотрудничают между собой, а на конференциях встречаются ученые из самых разных стран. Однако в последние месяцы некоторые западные кафедры приостановили работу с российскими коллегами, совместные проекты заморожены, а со стороны многим кажется, что русский язык и литература перестали интересовать студентов и ученых на Западе. Так ли это — или совсем наоборот? Как поменялось отношение к преподавателям из России и к самому предмету? Спросили филологов.
Профессор, приглашенный лектор в университетах США
24 февраля застало меня в Нью-Йорке, за чтением документов «Бахметьевского архива», в котором я работала, получив Фулбрайтовскую стипендию. Весь март у меня был расписан, я должна была читать гостевые лекции в самых разных американских университетах: Йельском, Колумбийском, Нью-Йоркском, Калифорнийском, Лос-Анджелесском университетах, в Филадельфии, Принстоне, а также в Харриманском институте, крупнейшем славистическом центре при Колумбийском университете. Мои лекции посвящались в основном Николаю Лескову или Иосифу Бродскому. Как известно, Бродский написал то самое стихотворение на независимость Украины, но даже это никого из тех, кто меня пригласил, не смутило. Ни одна лекция не была отменена, хотя было понятно, что я из России, говорить буду о русской литературе, в том числе о Бродском. Лишь один заведующий русской кафедрой университета, который, не стану называть, откликнулся в ответ на предложение моих друзей пригласить меня с выступлением довольно жестко, сказав, что слушать сейчас лекцию про автора подобного стихотворения он считает неуместным. Но признаться, я до сих пор не знаю, не было ли это лишь удобным поводом для заранее принятого решения.
Во всех аудиториях всех названных университетов я встречала только сочувствие и иногда чувствовала висящую в воздухе скорбь, никак не антирусскую, нет. Скорбь об убитых, о трагедии, о катастрофе. Впрочем, эта скорбь исходила преимущественно от коллег-профессоров и аспирантов, гораздо в меньшей степени от студентов. Прямо скажем, американских студентов, не связанных с изучением России, все эти военные события, мне показалось, не слишком занимали. Для них это было какой‑то очень далекой историей.
Итак, находясь в Америке, я не чувствовала никакого отторжения и отвержения коллег, совсем. Понимаете, те, кто однажды выбрал русскую литературу своей профессией, сделали это исключительно по большой любви. Славистика не самая процветающая область, это не программирование, не молекулярная биология. Выбрав изучение русской литературы, ты обрекаешь себя на довольно унизительный поиск работы (ее исчезающе мало!) и не очень высокую зарплату. На все эти муки можно пойти только по страстной любви.
Вместе с тем не секрет, что с Высшей школой экономики, которая сотрудничала с десятками зарубежных университетов, большинство европейских и американских коллег прервали или заморозили отношения. Больше всего от этого страдать будут, понятно, студенты, но что ж, такова логика военных конфликтов. Знаю также, что вместе с тем славистские международные журналы продолжают публиковать статьи живущих в России коллег, хотя некоторые из этих изданий все же брали паузу и около двух-трех месяцев обдумывали свою политику, однако остановились в итоге на продолжении отношений. И личные отношения ученых из Европы и США с российскими коллегами тоже, конечно, продолжаются. Приглашения на конференции идут, хотя иногда просят не указывать аффилиацию.
Профессор Оксфордского университета (Великобритания)
Очевидно, что так называемая отмена русской культуры ограничена Украиной, где она идет бешеными темпами, отчасти Польшей, где она вполне ощутима, и немного Балтийскими странами, где ее можно заметить, если внимательно приглядываться. То есть речь идет о бывших колониях, где такое отношение к России совершенно понятно и предсказуемо.
Что до кафедр, то говорить рано — здесь изменения происходят очень медленно. Ни одного нового набора студентов после начала спецоперации еще не было.
Первые же впечатления разнородные. У нас [в Оксфорде] интерес к русскому языку очень большой и, кажется, даже повысился. При этом американские коллеги говорят, что у них наметился спад. Так или иначе, делать предварительные выводы преждевременно — оценить ситуацию в полной мере можно будет только осенью.
Почетный профессор Университета Олбани (США)
Я слежу за ситуацией на расстоянии: будучи на пенсии, я не имею непосредственного контакта с коллегами и студентами в своем университете, а большие научные конференции, как американские, так и международные, проходят осенью и зимой. Несколько лет я на них не присутствовал, но этой осенью обязательно поеду: очень важно и интересно узнать, кто что думает.
На протяжении многих лет мое научное общение имело место в России, причем, как правило, в Москве. Но, увы, последний раз я был там в январе 2020 года — и в ближайшее время вряд ли попаду снова. Впрочем, в этом году я дистанционно поучаствовал в нескольких круглых столах, работаю над совместным публикационным проектом и над статьями для журналов.
Если говорить о будущем славистики, то я думаю, что те, кто занимался Россией, будут продолжать ей заниматься — но в целом американская славистика станет менее русоцентричной. Тут стоит вспомнить историю этой области. Всерьез она стала развиваться в Штатах после окончания Второй мировой войны. Тогда, в 1940–1950-е годы, выпускники тех немногих университетов, где были основаны славянские докторские программы, становились полноценными славистами. У них был не только хороший русский язык и серьезные знания в области русской культуры, но и отличный чешский, польский, сербскохорватский, болгарский и другие языки. А потом, по разным причинам, славистика сосредоточилась на России, на русской культуре — и примерно с начала 1970-х годов преподавательские ставки для специалистов по другим странам Восточной Европы постепенно исчезали. В 1990-е годы опять стали уделять внимание другим славянским странам. Думаю, что в ближайшем будущем интерес к восточноевропейским культурам вне России будет обостряться. Обычно на славянских кафедрах для получения докторской степени требуется два славянских языка. Главным из них всегда считался русский, а второй язык для выпускника такой кафедры играл меньшую роль — сейчас, полагаю, эта ситуация изменится и будет активно идти децентрализация научных интересов. Вполне возможно, что поступающие на докторские программы чаще станут выбирать темы диссертаций, связанные с другими славянскими языками и культурами. Тем не менее интерес к России тоже никуда не денется.