Из множества расстройств, порожденных современной войной, те, что были связаны с эмоциональной реакцией на насилие, имели явную гендерную окраску. Гендерная система с феминистской точки зрения делит социальный и биологический мир на две четкие категории — мужскую и женскую. Каждая из этих категорий связана с целым спектром других бинарных понятий, которые мыслятся взаимоисключающими: мысль и чувство, объективность и субъективность, логика и интуиция, разум и тело, культура и природа, агрессивность и пассивность, общественное и частное, политическое и личное и т. д. В каждом случае первый атрибут ассоциируется с мужчинами и маскулинностью, а второй — с женщинами и феминностью. Эти ассоциации выходят за биологические рамки. Мужчина вполне может считаться интуитивным, эмоциональным, пассивным, то есть феминным. Логичная, интеллектуальная, агрессивная женщина может восприниматься в социальном отношении как маскулинная. Гендерная система в том виде, в котором она существовала на протяжении прошлого века в Европе и Соединенных Штатах, относит людей к строгим категориям, полностью избежать которых человеку очень трудно. В общем, качества, приписываемые мужчинам, какими бы они ни были, ценятся выше.
Эмоциональные реакции солдат на войне говорили о том, что идеалы маскулинности не были достигнуты. Таким образом, эти диагнозы существовали где‑то между медицинской рациональностью и нравственным порядком. Если прежде врачей приглашали к чудотворной святыне во французском Лурде, чтобы засвидетельствовать истинность или ложность чудес (поскольку только доктор мог установить, выходят ли факты исцеления за пределы медицинской науки), то в Первую мировую войну им предлагали провести границу между трусом и жертвой, дезертиром и больным, разумом и телом.
Термин «снарядный шок» впервые появился в британском медицинском журнале The Lancet в феврале 1915 года. Психолог Чарльз Майерс (1873–1946), входивший в состав добровольческой медицинской части во Франции, предположил, что столкнулся с чем‑то новым. Как следует из названия, причиной расстройства были взрывы снарядов (а не переживания). Майерс не дал точного объяснения механизма происходящего. Симптомы, на его взгляд, были похожи на те, что наблюдаются у женщин, которым ставят диагноз «истерия», и он заключил, что они могли быть следствием физического повреждения нервной системы или психологической травмы. Майерс первым использовал этот термин в печатном издании, однако, по некоторым данным, он позаимствовал его у солдат в окопах: название, возможно, предложили те, кто реально побывал под артиллерийским обстрелом. На следующий год британский психиатр Фредерик Мотт высказал мнение, что это органическое состояние, то есть прямое следствие повреждения головного мозга при взрыве снаряда или, возможно, вдыхания окиси углерода, выделяющейся при взрывах.
Симптомы снарядного шока были удивительно разнообразными. Под эту категорию подходили очень разные случаи. Один солдат, у которого развились депрессия и тремор после сильного четырехчасового обстрела, не мог ходить и был отправлен в полевой госпиталь, где умер. Другой онемел и оглох через пять дней после взрыва снаряда. Он исцелился полгода спустя вследствие религиозного видения. У третьего временно отказали ноги — симптом, с давних времен считавшийся каноническим проявлением психологической травмы.
Постепенно диагностические категории, связанные со снарядным шоком, стали учитываться даже при получении ветеранских льгот, поскольку ставшие инвалидами вследствие боевых действий могли претендовать на пенсию как жертвы войны, в отличие от тех, кто пострадал от своей эмоциональной реакции на войну. Таким образом, название состояния солдата определяло, куда его отправят после определения диагноза, какое лечение будет выбрано и получит ли он пенсию.
Между тем британская армия казнила за трусость 306 человек и привлекла к суду еще несколько тысяч за дезертирство.
В отношении психиатрических диагнозов, а возможно, и всех медицинских диагнозов важно понимать, что их категории, симптомы и смысл не являются чем‑то незыблемым или трансисторическим. Симптомы формы кардионевроза, так называемого солдатского сердца (диагноз XIX века), и других реакций на войну не соответствовали симптомам снарядного шока, боевого истощения или современного посттравматического стрессового расстройства. Хотя все эти диагностические категории имели смысл для тех, кто использовал их, они сильно разнились и отражали специфику времени и места. Психологические страдания Первой мировой войны были неподдельными и глубокими — исторические данные ясно показывают это. Однако они имели свои особенности.
Намного позже посттравматическое стрессовое расстройство стало категорией, включающей психологические травмы повседневной жизни, например, жертв преступления или дорожной аварии. Как снова и снова показывают историки медицины, категории заболевания со временем изменяются. «Реальное» биологическое состояние привлекает разное внимание, заставляет выделять разные признаки, давать разные объяснения и рекомендовать разные протоколы врачебного вмешательства. Можно сказать, что военная травма совершенно реальна (реальная форма человеческого страдания) и в то же время это исторический продукт общественного консенсуса и избирательного действия, определяемый культурой и убеждениями. Предположение о том, что официальное признание таких состояний всегда зависело от статистики и стандартов диагностики, дополнительно подкрепляется их неодинаковостью в вооруженных силах разных стран.
В британских войсках в Первую мировую войну доля испытавших снарядный шок достигала 40%. Во Второй мировой войне разные службы сообщали о вызванной стрессом небоеспособности на уровне 25–30%. Во Вьетнаме дезертирства практически не было, но после возвращения войск в Соединенные Штаты уровень психических недугов (к этому времени уже получивших название посттравматического стрессового расстройства) достигал 31%. Психические расстройства различного характера — видимо, обычное дело на войне, но их формы и проявления зависят от времени и места.
Издательство
«Альпина нон-фикшн», перевод Натальи Колпаковой
