«Позапрошлый»
Алексей Сальников, 2021
Непонятно, что там произошло у сестры и ее мужа, вроде бы они снова сходились или сошлись окончательно. Им срочно понадобился их сын. Именно что безотлагательно требовался — и все. Они не письмом его попросили, а телеграммой, причем такой короткой, будто спешили поскорее продиктовать ее работнице почты, так им было невтерпеж. С другой стороны, сами за своим ребенком сестра и ее муж приезжать не стали. Отделенные сутками железнодорожного путешествия по маршруту Свердловск Пассажирский — Салехард они, счастливые, не могли слышать тоскливой ругани, с какой мама засобиралась в дорогу. Мама, постанывая, как от боли, набирала в два огромных баула вещи, которые могли понадобиться в поездке ей и племяннику, одежду племянника, которая накопилась за то время, пока Павлик жил у них, его игрушки, какие‑то книжки. Эти горестные плачи было невыносимо слушать, потому что они то и дело переходили в бессильные рыдания, в оскорбительные претензии, направлявшиеся на всех поочередно: на кошку, на сестру, на покойного мужа, на сына, на собаку, на Павлика, на зятя, на проклятущую жизнь «когда же я наконец сдохну!» в целом. По-настоящему эту ругань не понимали ни собака, ни кошка, ни Павлик, — один только Сергей, которому было четырнадцать, был достаточно взрослым и психически развитым, чтобы воспринимать ее слова всерьез, и ему казалось, что в лице остальных мама в основном сердится на него одного, — почему он до сих пор не взрослый и не может устроить все так, чтобы не пришлось никуда ехать, чтобы не было в квартире ежедневной шерсти, чтобы в очередной раз, когда муж сестры начнет куролесить с другими женщинами, было зятю от кого получить по шее. Чтобы, в конце-то концов, можно было спокойно уехать и не думать о том, что дома творится, не переживать.
Когда Сергей узнал, что мама и Павлик уезжают, — она на несколько дней, Павлик на подольше, то невольно затосковал. Он думал, что не любит оставаться один, потому что никогда и не оставался больше, чем на несколько часов между школой и возвращением мамы с работы, тем временем, когда Павлика нужно было забирать из детского сада. Господи, да он в своей кровати спал не всегда в одиночестве — у Павлика не было своей постели, он по настроению выбирал для сна то бабушкину постель, то дядину. Это была какая‑то такая данность, что Сергей даже не задумывался, насколько это все глупо. От мысли, что теперь кровать всегда будет только его, Сергея, что никто не будет брать его вещи, чтобы поиграть, сломать, потерять, становилось отчего‑то грустно, однако и радостно тоже. От печального предчувствия, что вот, будет несколько одиноких вечеров, когда в квартире только телевизор и радио примутся бормотать, не разбавленные никакими другими голосами, от этого предчувствия благодаря маминой ругани не осталось и следа. Сергей захотел одиночества, да так, что с удовольствием закрыл дверь за мамой и племянником, когда они собрались на поезд, посидели на дорожку и переступили порог. Опять же, благодаря маминой ругани у Сергея остался единственный страх, что мама передумает отвозить ребенка сестре, вернется обратно, еще более злая, чем до этого, и продолжит горестное нытье. С этим небольшим страхом Сергей провел весь вечер и даже часть следующего утра, когда проснулся под голос так и не выключенного телевизора.
Убедившись, что теперь он поживет самостоятельно, Сергей выдохнул. Умываясь, завтракая собственноручно приготовленной яичницей, он с удовольствием думал о деньгах, которые мама оставила ему на всякую мелкую ерунду, на тот случай, если ему захочется шоколада или еще чего такого. А он хотел в книжный неподалеку от дома.
За ночь в город нападало снега, было тихо, машины и транспорт крались по дорогам как бы на мягких лапах. Субботнее утро каникулярной части зимы 1995 года покрывали редкие тропинки немногочисленных пешеходов. Сергей сначала добавил дополнительных петель к чужим человеческим и собачьим следам, когда выгуливал эрдельтерьера, затем, аккуратно пройдя по чужим колеям среди сугробов, добрался до книжного. К дверям магазина вел одинокий, чуть загнутый вправо от протаявшего сквозь снег черного, мокрого канализационного люка след женских сапожек — очевидно, это продавщица добиралась до работы, чтобы поработать с десяти до трех, как было написано на бледной от времени металлической табличке на двери магазина. СБ — 10.00–15.00. ВС — выходной. «Хорошо, что сейчас не ВС», — подумал Сергей, когда двумя руками взялся за длинную ручку высокой двери, забранной почерневшими деревянными плашками, и потянул ее на себя.
Внутри было просторно и темно. Сергей принялся ходить по магазину, оглядываясь на свои мокрые следы, ища среди обложек какую‑нибудь позавлекательнее. Продавщица сидела за кассой и вроде бы даже не смотрела на Сергея: он был далековато от отдела с канцтоварами, где у него имелся шанс унести что‑нибудь без оплаты, а до книг ему было не дотянуться — ближайшие к нему находились под витринными стеклами. Но все же когда Сергей несколько раз прошелся туда-сюда, продавщица стала раздраженно вздыхать, в тишине магазина ее вздохи и несколько раздраженных цыканий невозможно было не услышать. Сергей и сам слегка на себя злился. Он хотел почитать что‑нибудь интересное, но не знал, что конкретно. Отдел с фантастикой манил обложками «Конана», сборниками с приключениями стальной крысы, про приключения которой Сергей слышал от старшего брата одного из друзей, но то был старший брат, бог его знает, что ему нравилось, этому брату, брат любил довольно скучную игру Elite, так что вряд ли на его вкус можно было уверенно опереться. Конан был ничего, но столько уже его было прочитано, а еще слегка утомляло стремление злодеев этой серии к крови девственниц, все их там крали и пытались принести в жертву ради очередного мирового господства, кроме всего прочего, ум очередного злого волшебника неизменно проигрывал грубой силе короля-варвара. С одной стороны — добро всегда побеждало, что как бы и утешало, но с другой — мир Хайборийской эры некоторым образом напоминал Сергею армию, которая светила ему буквально через несколько лет, и там, судя по новостям, все вопросы решались именно с помощью физической силы и только с помощью нее, а Сергей подозревал, что не сумеет решить вопросы в армии таким способом. Это портило впечатление от чтения.
Он остановился возле витрины с серией «Бестселлеры Голливуда». Эти книги издавались, похоже, специально для тех, у кого не хватало денег на видеомагнитофон. В каждом томике имелся довольно подробный пересказ одного, а порой даже нескольких голливудских фильмов. Сергей брал у друга книгу про универсального солдата, которая была написана довольно бодренько. (После нее у него и друга появилось шутливое ругательство «желтокожий гук», которое они использовали между собой.) «Американский ниндзя» тоже был ничего так, хотя вся эта тема ниндзюцу выглядела правдоподобнее почему‑то не в фильмах и книгах на серьезных щах, а в мультсериале и комиксах про черепах-мутантов.
Читать Сергей не спешил. Сначала отвлекся на игровую приставку, затем на телевизор и на окно. В телевизоре шли «Крамеры», там была классная сцена с мороженым, очень правдоподобная, за окном снова шел снег — казалось, не валил сверху вниз, а скользил по горизонтали, было слышно, как ветер задевает стену дома, а от этого шум кипятка в батареях, желтоватый свет люстры казались еще уютнее.
Затем настало время местного кабельного, которое начинало вещание в семь вечера. Там порой пускали фильмы с довольно игривыми сценами, так что можно было и вздрочнуть. Но этим вечером все началось первым «Терминатором». Да, там у Кайла Риза и Сары Коннор происходило, но как‑то совесть не позволяла самоудовлетвориться видом персонажей, один из которых должен был героически погибнуть буквально вот-вот, а вторая вообще была больше спасителем человечества, чем сексуальной девушкой, то есть, конечно, была, и если бы не основная музыкальная тема, можно было попробовать из последних сил, но под это фортепьяно, которое как бы роняло печальные дождевые капли редких нот прямо в душу Сергею, валяться, засунув руку в трикошки, казалось кощунством. Можно было выручить себя после фильма, благо в подшивках журнала «Здоровье» имелись довольно увлекательные сцены с участием моржей, но после «Терминатора» пришло время выгуливать собаку, а по возвращении Сергей обнаружил на экране «Все псы попадают в рай», да так и завис, непрерывно обливаясь слезами, которые так обильно лились, что их приходилось ежеминутно вытирать обеими рукавами кофты, которая тогда на него была надета, и не потихоньку, а такими длинными движениями от локтевого сгиба. Словом, всякие эротические настроения были перебиты до какого‑нибудь более счастливого раза, и Сергей взялся за перекус перед сном и чтение.
Нельзя было сказать, что Сергей совсем не был знаком с робокопом. Он видел три части, и не по одному разу. Но робокоп как герой оставался вне понимания Сергея, Сергей не понимал, каким образом робокоп вообще считается сильным персонажем, что в нем такого. Например, здравый смысл, накопленный Сергеем за всю его жизнь, пусть не очень богатый, но все же, подсказывал, что на самом деле жить робокопу, будь он настоящим, не дольше одной-двух перестрелок, до того момента, когда шальная пуля угодила бы ему в нижнюю часть лица, залетела бы под шлем и, рикошетя от внутренней стороны шлема, наделала бы дырок в тех остатках мозга, которые у робота-полицейского еще были целы. Первая же граната, опасная не столько осколками, сколько ударной волной, брошенная под ноги металлическому копу, тоже превратила бы мозги робокопа в кашу. А если учесть, что консервированный защитник обезумевшего Детройта не обладал ни скоростью, ни сообразительностью, ни ловкостью, ни гибкостью, убить его могло что угодно, да хоть коктейль Молотова, да хоть высоковольтный провод, брошенный на землю неподалеку. Собственно, книгу Сергей и купил, надеясь, что на бумаге все расписано как‑нибудь поподробнее, что там прояснены те моменты, которые Сергея смущали.
С книгой он справился за несколько часов, и яснее не стало, зато появилось желание пересмотреть фильм, настолько все показалось интересным, хотелось освежить в памяти и расстрел Алекса Мерфи, и его перерождение в робота, все эти схватки на кокаиновой фабрике, заводе, в башне корпорации, то, как робокоп крутил пистолет на пальце, прежде чем поместить его в кобуру, спрятанную в бедре титанового тела, все эти переживания его напарницы за убитого напарника, то, как она узнает в роботе бывшего коллегу, его посещение дома, где на него накатывают воспоминания. Сергею показалось, что теперь он сможет увидеть в фильме такое, чего не видел раньше. Сюжет он помнил и так, а хотелось увидеть в боевике ту глубину, которую он увидел в книге. Хмурую суровость человека, лишенного всего и превращенного в робота, силу человечности, пробивающуюся сквозь программное обеспечение, против воли установленное в мозг, полный запрятанных воспоминаний о прошлой, домашинной жизни. Неожиданную справедливость, настигшую подлого корпоративного работника благодаря словам престарелого главы корпорации. Противостояние с еще более бездушной машиной, созданной из психопата.
И о чудо! «Робокопа» показали на кабельной на следующий день.
Каково же было разочарование Сергея. В фильме не было ничего, что присутствовало в книге, кроме разве что последовательности событий. Сергей не верил своим глазам. В том месте повествования, где, когда он читал, между знакомящимися напарниками разыгрывалась целая драма, актеры фильма произносили деревянные слова, и лица у них были деревянные. В книге даже не возникало вопросов, почему полицейские полезли на толпу бандитов без подкрепления: отчаянное положение, времени на раздумье — ноль; в фильме, впрочем, вопросов тоже не возникало, но по другой причине — по причине своей продолжающейся деревянности и воле сценариста полицейских завело в ловушку, как марионеток, после чего актер, изображавший Мерфи, сыграл страшные страдания во время своей жестокой гибели (и эта способность изобразить хоть какое‑то чувство слегка поразила Сергея, он уже и не думал, что Питер Уэллер, которого Сергей видел еще и в «Крикунах», способен сыграть что‑то еще кроме глубокомысленной задумчивости).
Но это еще ничего, дальше было только хуже. Там, где в книге был робот из стекла и металла (в основном, конечно, из металла) Сергей видел бутафорскую пластмассу, резину, да и трудно было ее не заметить. Скрыв половину лица шлемом, Питер Уэллер совсем расслабился и вообще перестал играть, словно поддержав напарницу, которая и не начинала. Те актеры, которых назначили на роли авторитетных бандитов, корчили из себя какую‑то шпану. И так странно: вбухать кучу денег в костюмы, декорации, пиротехнику, организовать уйму трюков, разбить множество машин, а потом взять и оживить злую курицеподобную версию робокопа с помощью такой анимации, которой постеснялись бы и в то время, когда мультипликация только зарождалась.
Не веря себе, Сергей вернулся к книге и сгоряча прочел сразу треть. Фильм вовсе не испортил ему впечатление от книги. Она не блистала богатством образов, юмором, необычными сравнениями, даже наоборот, в ней попадались всякие оригинальные речевые ошибки, которые не делали в своих сочинениях даже подростки. «Окно было закрыто металлическими жалюзями». Но в книге хватало цельности, по спецэффектам она запросто опережала фильм, который незамысловато пересказывала. Все там было настоящее: металл, серьезные бандиты, похожие на местных братков, нисколько не смешных, пули, взрывы, роботы, трущобы и богатые кварталы. Чтобы почувствовать боль раненого Мерфи, не требовалось видеть актерской игры, ее можно было понять вместе с тем, как слова о пулях, которые прошивали его тело, одно за другим прочитывались строчка за строчкой. Сергей сам попадал в покинутый дом бывшей семьи робота-полицейского, потому что, читая об этом, сам немного становился главным героем.
Ему стало интересно: что, если записать историю про отъезд мамы и племянника, про эти несколько дней, а затем отложить рассказ на несколько месяцев и прочитать его, сможет ли он потом ненадолго вернуться в это вот прошлое, с горизонтальным снегопадом, тропкой до магазина, тишиной, исчезнувшей в шкафах кошкой, которая не показывалась ему на глаза, потому что и не нужно было, Сергей на забывал положить ей еды, убирал за ней туалет.
Зачем‑то выделив для рассказа новую тетрадь, Сергей заполнил текстом несколько страниц, но сразу позабыть о тетради не получилось. Однако, так или иначе, школьные и другие дела отвлекли его до такой степени, что лишь перед самыми летними каникулами он случайно обнаружил тетрадку в столе и долго пытался понять, что это вообще за сочинение такое на свободную тему. Когда же понял, вспомнил, то спешно вырвал страницы. Испытывая непонятный стыд за то, что, читая, превращается в того глупого, полугодовой давности себя, не смог успокоиться, пока страницы, наполненные буквами его старого почерка, не оказались окончательно утоплены в унитазе.
