Кажется, это было начало 1934-го, ФридманЭндре Эрнё ФридманВенгерский фоторепортер, близкий друг Герды Таро. Псевдоним Роберт Капа, под которым он стал известен, придумали они с Гердой. тогда еще не появился, а Герда, вопреки своим усилиям, снова оказалась в исходной точке. Чтобы продлить разрешение на пребывание, нужно было подтвердить средства к существованию; но на это у нее были квитанции переводов из Штутгарта, и к тому же этих денег хватало и на гостиницу. Однако доктор ШпицРене ШпицАвстро-американский психоаналитик, ученик Фрейда. Герда Таро работала его секретаршей. дал ей отставку, и ей пришлось перебиваться со дня на день. Она выходила на рассвете, мерила шагами бульвары с пачкой газет, которые из рук такой привлекательной colporteuse разбирали быстро. Она позволяла себя чашку очень сладкого кофе, расправлялась с заказами на машинопись (их было теперь немного) и шла в парк загорать. Такова Герда: выглядела она великолепно, как беззаботная красавица. И РутРут СерфБлизкая подруга Таро и Капы. такая же: подрабатывая моделью, а летом еще и гимнасткой — она показывала вольные упражнения завсегдатаям пляжного клуба на набережной Сены, — она и виду не подавала, что денег у нее в обрез. Рут, которая в гимназии изучала мертвые языки, выполняла работу, где слова не были нужны вовсе.
ТаксаТаксаПрозвище Вилли Чардака, друга Герды Таро. был в курсе, что у девушек не самый простой период в жизни, но все-таки недоумевал, куда Рут и Герда исчезают, особенно по выходным.
— Где были? Ездили за город с богатым поклонником? — спросил он их однажды на улице, не без тревоги ожидая ответа той, которая без колебаний приняла бы подобное предложение.
— Если бы! Весь день дома просидели: лежа под одеялом, экономишь много калорий.
— И что вы делали? — растерянно спросил он.
Что за вопрос! Болтали, читали, приводили в порядок ногти и брови, замазывали лаком дырочки на чулках, а когда начинало урчать в животе («Кто бы мог подумать, — смеялась Рут, — что Герда способна издавать такие звуки?»), они на два голоса глушили его, и не каким‑нибудь шлягером, а настоящей революционной песней, потому что именно ее требовал пустой желудок…
Зимой 1932-го они побежали смотреть «Куле Вампе», привлеченные «пустым желудком»Так можно перевести на русский Kuhle Wampe — название палаточного лагеря у берлинского озера Мюггельзее. в названии и протестами против цензуры, благодаря которым фильм разрешили показать в нескольких кинотеатрах.
Доктор Чардак помнит только начало, и оно, как пощечина его совести, усыпленной временем, возвращает его в Германию на пороге гибели. Поток велосипедистов несется по Берлину, будто на соревнованиях, но на самом деле они состязаются за поденную работу. Юноша, вернувшийся домой с пустыми руками, молча съедает тарелку супа под упреки родителей («Трудолюбивые люди добиваются своего»). Оставшись один, он снимает с руки часы — единственную свою ценную вещь — и выбрасывается в окно. Пронзительный крик — и одним безработным меньше. Гибель их ровесника, уложенная в несколько минут киноленты.
Успех «Куле Вампе» превзошел все ожидания. Больше всего зрителей поразили актеры, которые говорили с грубоватым берлинским акцентом и на актеров вовсе не походили. «Это все правда!» В салоне Дины Гельбке разгорелся неожиданный спор. Вилли не спрашивал, кто эти хмурые товарищи, было ясно, что они принадлежат к своего рода рабочей аристократии. Дифирамбы хозяйки дома и ее свиты в адрес proletkino, придуманного и поставленного их другом Брехтом, вызвали возражения истинных пролетариев.
Столь бурная реакция озадачила даже друзей братьев Курицкес. Они выросли на кино, и им бы в голову не пришло даже самый реалистичный фильм принять за отражение реальности. Они заняли сторону тех, кто возражал против того, что фильм должен нести универсальную идею.
На вечере присутствовал мужчина, по слухам, великая — в прошлом — любовь Дины Гельбке. Какая еще женщина развелась бы с таким мужем, как Курицкес, рядом c которым она ни в чем не нуждалась, ради интрижки с богемным неимущим гоем, даже не потрудившись скрыть эту связь от детей. Второй ее брак — с доктором Гельбке — хотя бы обеспечил трем бедным детишкам крышу над головой, как говорила мать Вилли. Сам он пропускал мимо ушей все эти сплетни. Когда в лицее подруги стали расспрашивать его, что он знает о том романе и об обворожительном кавалере, он отре́зал: «Я ничего не знаю». Вилли и вправду знал только, что братья Курицкес упоминали некоего Заса, который стал заходить к ним домой. Друг семьи. Бывший рабочий, а теперь школьный учитель и преподаватель музыки. Ему нравилось быть среди молодежи, и молодежь отвечала ему взаимностью. Вот и все.
Поэтому в том, что Зас поднимался к ним в мансарду, чтобы еще подискутировать, не было ничего необычного. Но по поводу «Куле Вампе» он буквально взорвался.
То, что он был не согласен с Коммунистической партией и ничуть этого не скрывал, разве что от Дины, из очевидного уважения к ней, вызвало еще большее восхищение компании. Но они уловили в этом, помимо политики, еще и какие‑то отголоски личных трений, поэтому, когда смешки стихли, никто не знал, что сказать. Проворнее всех оказалась та, кому находчивость не изменяла даже в неловкой ситуации. Герда пустилась рассказывать о последней поездке к Георгу. «Куле Вампе» только вышел, и им пришлось не только тащиться через пол-Берлина, но и прийти сильно заранее, потому что перед «Атриум Паласом» в Вильмерсдорфе — единственным кинотеатром, где показывали фильм, — тянулись бесконечные очереди. Рабочие и творческая интеллигенция, деятели театра и кино, продавщицы, танцовщицы из ночных клубов и тому подобные — сборище настолько пестрой публики произвело на нее впечатление не меньшее, чем музыка, диалоги и потрясающий монтаж! Эта сцена в метро, где прозвучала впервые «Solidaritätslied», этот припев, который так и звучит в ушах! Эта женская гонка на лодках, как будто гребля — eins zwei hop hop, — самый приятный и эффективный способ изменить мир. «Я тогда сказала Георгу и не побоюсь повторить: разве это может сравниться с вальсом из „Конгресс танцует“?»
— Стоп! Не смей даже упоминать эту реакционную патоку рядом с музыкальным шедевром Ханса Эйслера! — вскочил Зас, попавшись на провокацию.
— А чего ты хочешь? — ответила явно довольная Герда. — Пока коммунизм в кино будет пресным, реакционеры будут брать верх, и переизбрание Гинденбурга тому подтверждение…
Блеснув тонкими стеклами очков, Зас признал, что ему нечего возразить:
— А скажи-ка мне: не дашь ли ты несколько уроков танцев в моей музыкальной школе, вроде тех, на которые отправляют молодежь перед балом дебютантов?
— Для тебя — все что угодно! Ну, или для просвещения масс, если тебе так больше нравится…
Конец фразы растворился в хрустальном смехе Герды, который заразил и увлек всех вокруг. Обстановка в мансарде разрядилась.
Издательство
«Книжники», перевод Ольги Ткаченко