Линор Горалик — о выставке про то, как люди и демоны одеваются в аду

— Знаете про переворачивателей пингвинов? Не знаю, правда это или нет, но будто бы на антарктических станциях есть два человека, которые переворачивают пингвинов, упавших на спину, «потому что кто‑то же должен». И вот я вчера подумал: Линор Горалик придумывает способы одевания людей в аду, потому что ну кто‑то же должен. Еще я помню, вы где‑то рассказывали, как внимательно изучали форумы антипрививочников, чтобы понять, что их пугает, что для этих людей действительно важно. А сегодня перечитал в «Устном народном творчестве…» легенду про черную перчатку, которая по ночам зажимает людям нос и рот, — и с ужасом обнаружил, что благодаря вам я сочувствую этой перчатке: она, бедная, так хочет задушить женщину и не может«Одной женщине подруги говорили: „Если увидишь на улице черную перчатку, никогда не поднимай, а то произойдут ужасные страдания!“ Но женщина пошла домой и увидела черную перчатку. Она забыла, что ей говорили подруги, и подняла перчатку. А это была не простая перчатка, а такая, что по ночам зажимает людям нос и рот и убивает. Женщина пришла домой, заперла перчатку в сундук и забыла про нее. И ничего не происходило. Но однажды женщина услышала, как ночью кто‑то громко громко кричит и стонет. Эти звуки шли из сундука. Женщина отперла сундук и увидела, что там лежит черная перчатка. И эта перчатка была вся скрючена от боли, потому что она столько лет хотела задушить женщину и не могла выбраться из сундука»..

Вот эта радикальная эмпатия ко всему, постоянная попытка понять, что гложет людей, животных, демонов в России, в Израиле, в аду, — это ваш осознанный творческий и жизненный метод или вы просто ничего не можете с этим поделать?

— Это обсессия, я ничего не могу с ней поделать. Видимо, это мой единственный способ взаимодействовать с пониманием того, что мир наполнен страданием: сопереживать. Я никак иначе не могу выжить, очевидно. То есть это не метод, который я сознательно применяю, это копинг-стратегия.

Недавно мы разговаривали с близким мне человеком об инцелах. Я очень интересуюсь этой субкультурой, потому что мне кажется, что я хорошо понимаю, где и как у них болит, по некоторым причинам. И когда я обсуждала эту тему с друзьями, мои друзья в очередной раз пошутили, что я способна Геббельса пожалеть.

Так вот, видимо, сострадание является для меня единственным способом взаимодействия с ужасом.

— А вам это больше помогает в жизни и в коммуникации с людьми — или, наоборот, только все усложняет?

— Раз на раз не приходится. Во-первых, я пребываю в иллюзии: никто не гарантирует, что мои попытки понять другого соответствуют тому, что на самом деле у другого происходит; это мои проекции, в конце концов. Во-вторых, мои попытки кого‑нибудь понять или кому‑нибудь посочувствовать иногда делают меня ближе к людям, иногда ставят меня в зависимость, а иногда люди этого совершенно не хотят.

— А есть ли этому предел? Можете представить кого‑то или что‑то, чему вы вот прямо не сможете посочувствовать?

— Очень боюсь, что да.

Пока что до этого не доходило, но я могу себе это представить и надеюсь, что мне не придется пройти это испытание, потому что это будет так стыдно и отвратительно, это будет сопровождаться таким презрением к себе, что я бы хотела никогда там не оказаться.

— А как появилась идея выставки, есть какая‑то точка отсчета?

— С одной стороны, есть мои занятия по теории моды, и повседневный костюм — это главная тема, которой я занимаюсь: вопросы повседневного костюма касаются того, что люди носят здесь и сейчас.

А с другой стороны, меня уже какое‑то время не отпускает тема ада. У меня есть книжка, которая называется «Устное народное творчество обитателей сектора М1» — будто бы про фольклор в аду, а на самом деле про повседневное бытование в аду, каким я его тогда себе представила и попыталась немножко описать. Кусочек, связанный с темой смерти и посмертного существования, у меня есть в рассказе «Мойра Морта мертва», и вообще эта тема как‑то ходит вокруг меня, она меня беспокоит.

Я просто вдруг поняла, что по локоть в этой выставке, а как это сложилось, не помню вообще. Что я хорошо помню — это что несколько музеев отказали мне в совместной работе. Кто‑то совершенно нормально сказал: «Это не наше», — и это вообще не вопрос. А кто‑то сказал: «Мы не возьмемся за эту тему — мы боимся».

— Потому что религиозная тема?

— Да. И я их абсолютно понимаю, у меня нет ни единой претензии.

— А вы почему не боитесь?

— С одной стороны, я верующий человек, христианка, и мне очень странно было бы, если бы эта выставка показалась кому‑нибудь оскорбительной с религиозной точки зрения — но в нынешнем климате недолго ждать, что кто‑нибудь решит использовать ее для собственных политических мотивов и «оскорбиться».

С другой стороны — ну оскорбятся, что ж я могу с этим поделать. Меня настолько волнуют другие вещи, связанные с этой выставкой, — сделала ли я ее настолько хорошо, насколько могла, сделала ли я для нее все, что я могла, — что думать о том, как на нее отреагируют незнакомые мне неприятные люди, у меня просто не хватает сил.

— Сколько времени прошло с того момента, как вы обнаружили себя по локоть в выставке до открытия?

— Почти два года. Мы должны были открыться гораздо раньше, переносили ее из‑за ковидного года два раза — и вот наконец мы здесь. Тут я должна сказать огромное спасибо [владельцу галереи «Арт 4»] Игорю Маркину, который в эту выставку поверил и взял ее. И который терпеливо ее переносил вообще-то.

— А можете рассказать, почему нужно было заново воссоздавать некоторые экспонаты в Москве? Что случилось?

— Я имбецил (смеется).

Все экспонаты были сделаны в Израиле. У меня в Израиле мастерская, в которой делалось все. При этом часть сырья собиралась в Москве — например, вещи с «Авито», вещи, собранные у добрых людей (спасибо им огромное!), которые жертвовали для одного экспоната свои недовязанные рукоделия, а для другого — колготки… У нас было около двухсот пар колготок и чулок, чтобы я могла выбрать три. Все эти старые вещи собирались в Москве, и часть из них моя прекрасная помощница Ира присылала в Израиль, и я работала с ними там.

Летели эти вещи обратно в Москву на выставку следующим образом. Мой прекрасный друг Роман Иванов привез на себе, когда летел в короткую командировку в Россию, чемодан с уже готовыми экспонатами. Я увижу этот чемодан только сегодня вечером и надеюсь, что там все хорошо, но морально готова переделать примерно все. Остальное везла на себе я — и просто забыла восемь экспонатов дома. Но даже если бы я их не забыла, не знаю, как бы я их перевезла: они очень хрупкие. Эти восемь экспонатов моя израильская подруга Мариам Тавризян попыталась отправить мне DHL, и эта попытка не удалась вдвойне. Во-первых, DHL по некоторой логистической причине их не принял, а во-вторых, они все-таки успели добраться до таможни, и таможня разобрала их на всякий случай на куски, не поняв, what the fuck.

— А какие куски? Можете привести пример?

— Я могу их понять.

Поэтому таможня реально разобрала их до состояния мелких деталей, и я переделывала их в Москве. Это было не очень легко без мастерской, но, в общем, ничего страшного не произошло, и я страшно благодарна своим друзьям, которые, во-первых, снабдили меня необходимыми инструментами, чтобы я не закупала все сначала, а во-вторых, помогли мне перевезти на руках уже готовые экспонаты довольно большой компанией от моей квартиры в Москве до музея. Нас это очень развлекло, если честно.

— А как появлялись все эти детали? Вы придумывали экспонат и начинали для него искать, скажем, чучело воробья?

— Да. У меня был список. Я сначала разрабатывала концепцию, то есть это была последовательная работа… О, вот почему я не помню первый экспонат: потому что начиналось все не с экспонатов. Я танцевала от того, что это этнографическая выставка: она построена так, как если бы речь шла о выставке, скажем, «Повседневный и парадный костюм Коломенской области». Цельная идея была в том, чтобы показать, как костюм работает в качестве копинг-стратегии на фоне страдания и маеты, которые повседневно присутствуют в аду. Я разделила проект на семь тем, которые сейчас являются семью зонами выставки, и про каждую тему думала, как я буду ее иллюстрировать.

Понятно, что человек ходит по выставке не в том порядке, в котором художник хотел бы, чтобы он ходил, а в каком‑то своем. И мне было важно, чтобы каждая зона выставки демонстрировала ту тему, в которую мне хочется человека погрузить. Там очень подробные экспликации — это не «название, холст, масло». Но все равно важно было, чтобы, с одной стороны, человек при желании смог понять тему, которую зона должна ему показывать, а с другой стороны, чтобы внутри каждой темы немножко дублировались предыдущие темы и человек мог охватить вот эту вестиментарную историю повседневного и парадного костюма в аду целиком. В каждой зоне я выбирала, какие от 5 до 12 экспонатов могут ее иллюстрировать, придумывала каждый из них конкретно.

Потом у меня есть две тетрадки из проекта «Раз/архивация», подаренные мне [шеф-редактором журнала «Теория моды»] Людой Алябьевой, — в них делались все эскизы. Когда были готовы эскизы, я делала подробный список всех экспонатов: какие мне нужны материалы, что нужно заказать, как они попадут ко мне домой, что должна выкупить и переслать Ира из Москвы, что я могу заказать на Amazon, что мне нужно купить в Израиле — и по мере доставки я начала делать экспонаты. Я задрот, извините.

— А какую‑нибудь особенную деталь вы сами можете выделить?

— Я могу рассказать историю про то, что каждый должен заниматься тем, чем он умеет заниматься. Есть экспонат с тремя предметами, которые представляют собой нейл-арт для демона. Это большая ногтевая пластина, которая крепится на четыре пальца сразу: их таких три, они все в разном дизайне, и на протяжении полугода я билась головой о стену, как это сделать.

Мне помогали мои друзья, у всех блистательные инженерные головы, в отличие от меня, и было множество идей. Мы попытались печатать эти ногтевые пластины 3D-принтером, специально закупили в Китае определенный тип пластика. Они не получились, потому что фактура была слишком пластиковой, и было видно, что это не настоящий ноготь, несмотря на четыре сорта покрытия, которые я тестировала.

Моя прекрасная помощница Ира владеет искусством нейл-арта, и я сказала: нам придется сесть и буквально строить на искусственных деревянных руках эти пластины. Это будет медленно и мучительно, но последняя надежда на вас. Мы сели с этой деревянной рукой, про все договорились, и тут Ира мне говорит: «У меня есть одна мысль, ее подал мой друг, он занимается театральным реквизитом — но она такая простая, что мне неловко…» Я говорю: «Ну давайте», — и Ира достает кусок пластика: «Он вырезал это из литровой бутылки». И оно идеальное! В результате ногти сделаны из литровой бутылки, порезанной ножницами. Каждый должен заниматься своим делом, и, конечно, с некоторыми вещами надо обращаться к специалисту.

Я обращалась к специалистам, это очень важно, мне очень сильно помогали с некоторыми экспонатами. Например, все экспонаты сделаны моими руками, за несколькими исключениями: и, естественно, подлинные авторы вписаны в экспликации. Два платья, взятых за основу экспонатов, пошила моя портниха Илона Тетруашвили. Замечательный рисунок того, как мученики обшивают демонов в мастерской, сделал гениальный иллюстратор Виктор Меламед. Художница Мария Меньшикова сделала эскиз для вещи, которая называется «Платье для двух любовниц», а картинку того, как меняется тело человека, когда он превращается в демона, сделала прекрасный дизайнер Оля Филиппова.

— Ад в этой выставке — тот же, что в «Устном народном творчестве обитателей сектора М1»; с ними связаны и другие ваши работы: истории о Бумажной церкви города Тухачевска, книги про Агату. Все это изначально задумывается как Goralik Extended Universe или вы просто обнаруживаете, что новый проект уже связан с существующими?

— Я обнаруживаю, что он связан с существующими, но тут мне было понятно, что выставка связана с «М1» напрямую (и даже семья Петровских, к которой принадлежат Агата и нарратор из «М1», на ней присутствует). Сейчас далеко идущий план мой таков: я заканчиваю делать выставку; пишу роман «Муса» про слона, который я начала писать в четвертый раз и намерена дописать окончательно; потом пишу книжку про маркетинг; потом книжку про эвакуацию Кащенко; потом пишу документальную книгу про Тухачевск — и надеюсь на этом с Тухачевскими и семьей Петровских завязать. То есть в течении трех лет я надеюсь с Петровскими разделаться все-таки насовсем. И с Тухачевским, если у меня получится.

— Ого, как у вас все расписано на годы вперед.

— Ну, если все удастся. Сначала надо перескочить через слона.

— Возможен ли проект, подобный этой выставке, но про рай?

— Мне так неинтересно про рай.

У меня даже где‑то был крошечный рассказ, состоящий из одного предложения, про то, что страшный суд уже был, и некоторые живут в аду, а некоторые в раю, только никто из нас об этом не знает. Вот, кажется, все, что у меня есть сказать по этому поводу. Мы все уже здесь — кто‑то в аду, кто‑то в раю, и мы просто время от времени меняемся местами. Бывают дни там, бывают дни здесь.

— Вы смотрели сериал «Топи»?

— Нет, все мне говорили, что он очень хороший, но я еще не смотрела.

— Я как‑то столкнулся в одной комнате в Clubhouse с Александром Гавриловым, и он хорошо описал сериал, простите за спойлер: он сказал, что это ад, только все люди там одновременно и жертвы, и палачи, и орудия истязания друг для друга. Это, мне кажется, очень похоже на то, о чем вы говорите.

— Да, мне кажется, что как‑то так оно все и есть. И время от времени мы еще все меняемся: из рая в ад, и наоборот.

— Последний вопрос. Я видел в каком‑то из ваших постов о выставке такое замечание: «В моем аду нет либидо, а любовь есть». Если любовь есть даже в аду, возможно ли вообще для вас место, где любви нет?

— Я просто не смогла себе это представить. Для этого надо себе представить, что бога нет, — а этого я не могу. Не получается.