— Как вы пришли к идее, что переводить — это важно и интересно?
— В 1982 году, когда я был студентом, мне попалась книжка Бориса Виана «Сердцедер». Я вдруг захотел перевести ее на русский язык, не умея переводить и никогда не учась переводу. У меня была большая коленкоровая тетрадь, и я в нее писал от руки, потому что у меня даже печатной машинки не было. Какой‑то кусок перевел, а потом бросил и долгое время переводом не занимался.
А в какой‑то момент мне предложили в издательстве «Северо-Запад» перевести роман Виана «У всех мертвых одинаковая кожа», который он написал под псевдонимом Вернон СалливанПод этим псевдонимом Виан писал жесткие «американские» романы: по легенде, в США Салливана не печатали за чересчур свободные взгляды, а Виан лишь переводил его на французский. Во Франции салливановские романы вызвали многочисленные скандалы и обвинения в безнравственности., и я согласился. Я хорошо помню, как спорил с редактором, отстаивая свои огрехи.
Мне почему‑то казалось, что я и язык хорошо знаю (что было неправдой), и по-русски очень хорошо пишу (это тоже было неправдой).
Впоследствии за этим салливановским Вианом пошел другой Виан и другие авторы, я втянулся, и мне кажется, что это важная тема в жизни, без которой я себя уже и не мыслю.
— Я отыскала ваш рассказ «Вдвоем», историю про alter ego, про какую‑то теневую сторону. Насколько для вас эта тема важна? Ведь Вернона Салливана тоже можно в некотором роде рассматривать как двойника Бориса Виана.
— «Вдвоем» — это в каком‑то смысле история про расщепление сознания, легкую степень шизофрении, которая присуща любому рефлексирующему организму. Мне было интересно, как психика иногда работает совершенно независимо от нашего рационального подхода к собственной жизни. И это очень важно, ведь фрейдизм никто не отменял.
А возвращаясь к Виану и Салливану — можно говорить о том, что это составные части одного персонажа. Ведь у Виана было штук 20 разных псевдонимов, Вернон Салливан просто самый известный.
То, что Борис Виан начал писать якобы американские романы только ради денег и эпатажа, — это упрощенный взгляд на вещи. Действительно, заработать денег и почувствовать себя признанным автором — ведь романы Бориса Виана не пользовались интересом — ему было важно, но в салливановском проекте он говорит о том, чего нет в его собственных произведениях. Это не alter ego, а один и тот же персонаж, просто разбитый на разные пазлы, поэтому, сочетая Салливана и Виана, мы можем надеяться на получение более полной картины.
— Меня поразило, что для Виана оказалась настолько живой и болезненной проблема расизма, даже не относящаяся к его стране.
— Дело в том, что французы, в отличие от русских, более открыты миру. Очень часто меня спрашивают, какое французам дело до того, что происходит в Сирии, они же далеко. А им есть дело: в думающей, интеллектуальной среде есть дело до того, что происходит в остальном мире.
Это во-первых, а во-вторых, во Франции проблема расизма все же есть. Расизм направлен не столько против черных, сколько против выходцев из Магриба, арабов, но эта проблема существует, как и во всех европейских странах, как и во всем мире.
Виан был человеком ангажированным: антиклерикал, антимилитарист, антирасист — и это чувствуется. Не в виановских романах, но в салливановских — еще одно доказательство, что Салливан не довесок личности, а часть сложносоставного конструкта.
— Как вы думаете, с чем связано такое функционирование конструкта?
— Мне трудно отвечать за Бориса Виана, но мне кажется, что это человек, который пишет откровенно, пишет о том, что его волнует. И значит, расизм его волновал, возмущал, и он высказал свой протест, что ему делает честь.
— Когда я увидела новости про выход недописанной книги Виана, то меня очень занимал вопрос: насколько мы имеем на это право и насколько это роман Виана, если он выходит не в задуманном автором виде?
— Это интересный и деликатный вопрос. С одной стороны, мы не имеем права трогать произведение, резать его, корректировать, если у нас нет на это согласия автора. Даже если роман неудачный, то это право писателя на ошибку, на неуспех, поэтому «улучшать» никак не можем.
Другое дело — дописывать. Особенно если есть близость литературных интересов, а у Виана и УЛИПООбъединение УЛИПО ставит целью научное исследование потенциальных возможностей языка. Среди участников объединения — Раймон Кено, Жорж Перек, Итало Кальвино, Марсель Дюшан. она присутствует, так как Виан был близок с Кено (Раймон Кено — один из основателей УЛИПО в 1960 году. — Прим. ред.). И авторы УЛИПО в предисловии пишут о том, что если бы Виан еще немного пожил, то сам бы оказался среди участников группы. Это не искажение романа, а дружеское участие. Изидор Дюкасс, написавший под псевдонимом графа де Лотреамона «Песни Мальдорора», сказал: «Поэзия должна делаться всеми, а не одним». И это тот случай, когда по виановской канве близкие ему по духу писатели завершили проект. Причем они честно написали, что это Виан и УЛИПО: и читатель совершенно не обманут, и результат получился убедительным.
— То есть как литература, которая делается всеми и с учетом общих болевых точек, — это удачный проект?
— Это интересный проект. Все зависит от результата. Знаете, есть такая игра, когда лист бумаги складывается, и вы все пишете по фразе. Это же очень интересно, поэтому любые проекты могут быть интересными, но нужно смотреть на результат. Сюрреалисты пробовали играть в множественность автора, на мой взгляд, у них не всегда получалось.
— Мне еще запомнился эпизод в романе, когда оказывается, что один из героев не знает «Трех мушкетеров». Это тоже игра с читателем?
— Это возможность лишний раз уколоть американцев в невежестве; мне кажется, ни один француз такой возможности не упустит, потому что «Трех мушкетеров» знает, конечно, каждый. Ну или знал в доинтернетовскую эпоху, потому что сейчас невежество повысилось в разы, несмотря на бóльшую свободу в получении информации.
— Это вписывание — игра для посвященных? Или обладает другими функциями?
— С одной стороны, это подмигивание искушенному читателю. С другой стороны, это вписывание одной литературы в другую. Когда мы чувствуем себя связанными с общим литературным процессом и если нам важны и интересны какие‑то авторы, то почему мы не можем это высказать? Я всячески это приветствую. И необязательно ставить цитату в кавычки, а в скобках указывать, что это из Мелвилла, а это из Шекспира. Кто узнает — тот узнает. Но идея вписывания себя в мировой литературный процесс и авторов прошлого и настоящего в свой литературный процесс — это, по-моему, очень хорошо.
— Мне тоже так кажется. Здорово же, что твоя книга не остров в океане.
— Да. Аббревиатура УЛИПО расшифровывается как «Цех (или Мастерская) потенциальной литературы». Потенциальной — это значит, что в языке уже все заложено и в литературе уже все есть. Надо только найти, извлечь и дать правильную форму. Идея здравая: у нас тридцать три буквы, и все с ними работают, другого ничего нет. И слова одни и те же, они уже все есть.
Поэтому, когда говорят «автор придумал», меня всегда немного коробит. Ведь если посмотреть на это через призму УЛИПО, автор не придумал, а, как умный и старательный мастер, взял из словесной магмы нечто и придал ему форму, но саму магму он не придумывал.
В этом идея УЛИПО: невозможно себя мыслить вне языка, вне процесса литературы, ведь если мы этим занимаемся, то мы внутри, а значит, связаны абсолютно со всеми, кто писал до нас.
— Меня удивил финал романа, в котором рассказчик умирает. Это очень обескураживающе, ведь роман выглядит предельно реалистическим, а в финале возникает загробная жизнь и рассказчик с того света.
— Мне скорее это понравилось. Это нетрадиционный ход, и у Виана (вернее, у Салливана) в финале одного из романов («У всех мертвых одинаковая кожа». — Прим. ред.) герой оказывается в сложной ситуации и заканчивает все фразой: «Есть еще один способ все упростить», после чего выбрасывается из окна. Другой текст Салливана — малоизвестный короткий рассказ «Собаки, страсть и смерть». Там герой заканчивает свою исповедь сообщением, что завтра сядет на электрический стул — то есть он уже сидит в тюрьме и вспоминает. Такие концовки вели Салливана к следующему шагу: человек уже перешел грань между так называемой жизнью и так называемой смертью и пишет оттуда, с того света. Вполне логично. Такой нетривиальный ход меня скорее порадовал.
— Мне это тоже понравилось, ведь мы читаем условно американский роман — и я вспоминала рассказ Бирса «Случай на мосту через Совиный ручей», где человека вешают и он начинает рассказывать историю побега и спасения. А в финале мы узнаем, что его повесили и перед нами всполохи гаснущего сознания.
— А здесь герой ушел чуть дальше.
— Что вам больше всего запомнилось во время работы над переводом этого романа? Что было самым важным, сложным или интересным?
— Во-первых, поскольку я переводил и Виана, и Салливана, то мне было интересно смотреть, где в Салливане прорывается Виан и как это происходит. Виан прорывается в одежде, в наметках пейзажа. Описания одежды, особенно у второстепенного героя, детектива, — это совершенный Виан. А во-вторых, интересно было понимать, как это переводить: сглаживать или утрировать, и до какой степени.
Еще интересно работать со стилизацией — ведь это пятидесятые годы и Америка, но говорить следовало сегодняшним русским языком… В общем, избегать анахронизмов и слишком современных слов, при этом не допускать, чтобы текст пах нафталином. Еще стоит отметить каламбуры, которые авторы УЛИПО старались помещать в каждую главу, их всегда интересно переводить.
— Тогда не могу не спросить еще одно, ведь эти описания виановские очень характерны и выглядят в тексте не чужеродными, но заметными. Насколько важно для вас было примирить в тексте Виана и Салливана? Может быть, сделать текст более монолитным?
— Мне кажется, их не нужно сглаживать, а подлаживать, как детали пазла. Я только что подумал, что Салливан — черно-белый автор, а Виан — цветной.
— Да, как девушка с водяной лилией внутри…
— Да, в «Пене дней»!
— И меня поразило, что в «Деваться некуда» возникают в сюжете фотографии, абсолютно точно не цветные, и на них видны туфли, которые даже в тексте воспринимаются совсем по-другому.
— Видите, это тот случай, когда черно-белый Салливан позволяет цветному Виану выплеснуться. И это очень видно в одежде, в пейзаже, цветной Виан взрывается внутри черно-белого Салливана: не надо их нивелировать, чтобы получить нечто серо-буро-малиновое, но важно сделать так, чтобы на фоне черно-белого эти цветные взрывы смотрелись красиво.
— В общем, мы же допускаем акценты в одежде.
— Да, все черно-белое, а тут цветочек, или платочек, или галстук в огурцах.
