— Ваши работы демонстрируют процесс перехода от фигуративного изображения к абстрактному. Не могли бы вы подробнее рассказать о своем творческом методе?
— Мои работы можно читать по-разному, но все они исследуют вопрос человеческих взаимоотношений с машинами: как машины меняют наше коллективное мировоззрение и как с помощью технологий мы начинаем смотреть на мир иначе. Раскрыть эту тему мне помогает наша традиционная визуальная культура. Когда мы смотрим на что‑то уже очень знакомое, то понимаем, насколько сильно сегодня все изменилось.
В творчестве мне интересно применять современные технологии, оглядываясь при этом на наше культурное наследие. Думаю, что довольно сложно разбить мои работы по темам, ведь все они взаимосвязаны. Однако можно выделить несколько общих направлений. Одно из них — иконография. Я провожу своеобразный анализ канонических шедевров с помощью вычислительных систем и компьютерного зрения. Еще меня занимают пейзажная живопись и скульптура. Скульптура — это взаимодействие между формой и материей, а в основе моей работы лежит идея взаимодействия между совершенным объектом, созданным человеком, и тем, как он может быть переосмыслен роботами. И последнее направление моей работы — взаимодействие изображения и звука. Всего получается четыре поля деятельности, которые я исследую параллельно вот уже много лет. В этих направлениях я развиваюсь, запускаю проекты и создаю свои работы.
Еще одно связующее звено — сам процесс создания работ, творческий метод. В основе всех моих проектов лежит некий существующий объект: произведение искусства или определенная идея. Затем разработанные нами вычислительные системы анализируют этот объект, а финальный результат — своеобразная документация анализа. Для меня не так важна конечная скульптура или картина, как процесс изучения объекта. Работа над, например, инсталляцией — это часть самой инсталляции. Иногда процесс приводит тебя к конкретным фигурам, а иногда случается наоборот. Я не пытаюсь прийти к абстракции, я исследую связь между этими противоположными сущностями, пытаясь найти баланс.
— Вы предпочитаете абстрактное искусство? Лично вам это направление ближе?
— Меня интригует само определение абстрактного искусства. Скажем, если вы посмотрите залы Третьяковской галереи, посвященные Кандинскому, вы увидите развитие: классические пейзажи постепенно становятся все более абстрактными. Те же перемены произошли и с Малевичем. Но в какой‑то момент этого развития есть переход: еще сохранились черты пейзажа, но они едва различимы. Поэтому мне кажется, что идея абстрактного тесно связана с нашим восприятием.
И что интересно, компьютерные алгоритмы, анализируя пейзажную живопись, не могут знать заранее, что это именно пейзаж. Компьютер не видит разницы между абстракцией и фигуративным. Эта разница существует только в нашем восприятии. Да, мне нравится, как что‑то предметное может трансформироваться в абстрактное, однако для компьютера результатом будет сама трансформация. Не так важно из чего и во что — именно это мне и нравится. Для меня все мои работы говорят одним и тем же образным языком, который может примерять разные формы.
— Какие русские художники, помимо Кандинского, вам нравятся?
— Русское искусство очень сильно повлияло на меня. Я был в России много раз, посещал музеи, галереи. Во-первых, меня, конечно, привлекают русские православные иконы, геометрические схемы, которые лежат в их основе. Строго говоря, это не совсем искусство. В иконах есть элементы эстетики, но это скорее технические холистические диаграммы. Мне кажется удивительным, как мастера, создавая такие красивые предметы, на самом деле не ставили в приоритет красоту.
Еще одна интересная область русского искусства — этот переход от реального мира к абстракции, через который прошли русские авангардисты: Кандинский, Малевич и другие. Меня волнуют не их конкретные работы, а этот путь — от изображения природы к изображению нематериального, от репрезентации к абстракции. И я не рассматриваю эти направления в отдельности — мне важно их взаимодействие.
Лично для себя я отдельно выделяю Кандинского и его работу с музыкой. Он пытался визуальными образами передать звуки — нечто невидимое. Больше всего меня интересует его системный подход. Кандинский не просто импровизировал, слушая музыку, он разработал конкретную систему, которая переводила звук в визуальную форму. Этот подход нашел отражение и в моем творчестве. Вся моя работа основана на конкретных программах, разработанных в студии, — очень похоже на метод Кандинского. Именно поэтому я чувствую с ним творческую связь — не столько из‑за визуальных образов, сколько из‑за подхода к работе.
— Вы родились в Италии, учились в Лондоне и работали по всему миру. Какое место повлияло на вас как на художника в наибольшей степени?
— Конечно, на меня очень повлияло то, что половину жизни я провел в Риме, а половину — в Лондоне. Думаю, это заметно в моих работах. Странно, но поначалу я как будто сбежал из Италии: мне было неинтересно все это масштабное культурное наследие. Я стремился к новому.
Но, оказавшись в Лондоне, я осознал, что, изучая новые методы, очень интересно говорить о традициях. Поэтому то, чем я занимаюсь сегодня, — результат странного разделения между Римом и Лондоном. Около года назад я вернулся в Рим, организовал себе здесь студию и очень счастлив проводить в этом городе больше времени. После стольких лет в Англии я почувствовал, что мне не хватает чего‑то немного более богемного.
В то же время возможность путешествовать и показывать свои работы по всему миру всегда питала меня как художника. Конечно, я и раньше знал о Кандинском и Малевиче, но именно поход в Третьяковскую галерею подтолкнул меня глубже разобраться в теме трансформаций.
Последние три года я также много работал в Азии, что показалось мне очень интересным. Там абсолютно иная динамика, другие атмосфера и рынок. Потрясающее место, где все происходит очень быстро.
— Сегодня многие художники не ограничивают себя только одним способом самовыражения. Но, насколько я понимаю, с самого начала вашей карьеры вы предпочитаете работать в основном с видео?
— Не думаю, что на данный момент это так. Да, я начинал свой путь, работая с видео и видеоинсталляциями, однако последние десять лет я много экспериментировал с роботами, что привело меня к скульптуре. В итоге многие мои проекты становятся осязаемыми, принимают физическую форму. Если вы посетите мои выставки сейчас (как, например, в Шанхае в прошлом году), то увидите множество трехмерных объектов. Даже мои видеоинсталляции, когда они установлены, можно считать вполне осязаемыми.
Все мои проекты созданы с помощью программ, которые мы разработали в студии. Однако у этих цифровых процессов есть физические проявления: какие‑то работы печатаются в высоком разрешении на гигантских панелях, а какие‑то представлены в виде роботизированных рук, создающих скульптуры.
Для меня эта связь цифрового и физического — еще один пример взаимодействия противоположностей. В своей работе я исследую оба направления, и граница между ними очень размыта. Проекты, которые долгое время были полностью цифровыми, могут внезапно обрести физическую форму. Как, например, в случае с роботизированными руками. Мы много экспериментировали с этой технологией, прежде чем в итоге получилась скульптура.
Для меня видео и скульптура очень похожи по своей сути: все проекты созданы при помощи вычислительных инструментов, просто результат может различаться.
— Как локдаун повлиял на ваш креативный процесс?
— Прозвучит странно, но для меня это был очень хороший год. Если можно так сказать, самоизоляция началась очень вовремя с точки зрения моих проектов. Конечно, для творчества мне нужно много путешествовать, но бывают долгие периоды, когда я запираюсь в студии и работаю круглыми сутками. Прошлый год как раз стал таким периодом, и это время пошло мне на пользу. Кроме того, путешествия могут мешать, отвлекать от работы.
Когда мир приостановился, я смог сфокусироваться на идеях, которые вынашивал уже очень давно, но никак не мог заняться ими вплотную. Результатом этой работы стал музыкальный концерт. В октябре мы провели премьеру в Италии, но этой музыки еще нет на моем сайте. Работая над этим звуковым проектом, я использовал те же приемы, что и при создании визуальных объектов. В рамках проекта мы написали алгоритмы для двух запрограммированных пианино.
Я всегда хотел начать продюсировать музыку на серьезном уровне. Конечно, я с детства играю на инструментах и люблю диджеить, но мне хотелось заняться этим по-настоящему. Для запуска подобного проекта надо было провести много исследований, разобраться с разными методами и системами. И до 2020 года на это никогда не хватало времени. Но в прошлом году я смог сфокусироваться на музыке. Думаю, что без пандемии этот концерт не появился бы.
Музыку мы написали во время первой волны пандемии. Затем все начало понемногу открываться — я даже успел провести осенью несколько шоу, включая премьеру концерта. Сейчас, во время второй волны, мы занимаемся новым звуковым проектом. Поэтому не могу сказать, что пандемия мне помешала. Сейчас, думаю, в мире становится все спокойнее. В Азии, кстати, все уже активно работают, поэтому несколько своих проектов в последнее время я запускал там.
Но тем не менее самоизоляция — странное время. Дополнительный драматизм моей ситуации придавали наличие трехлетнего сына и отсутствие детского садика. Можете себе представить? Но с творческой точки зрения это был хороший продуктивный год.
— В рамках форума вы собираетесь участвовать в сессии «Цифровой манифест искусства эпохи New Normal». Сложно ли художнику держать руку на пульсе технологических перемен? Ведь креативный процесс занимает много времени.
— Технологии позволяют реализовывать мои идеи, но в то же время могут быть источником разочарований и переживаний. Цифровые инструменты бывает непросто использовать, поэтому весь проект становится только сложнее. Мои отношения с технологиями все время балансируют между любовью и ненавистью.
Вы тоже можете понять эту фрустрацию, ведь не только художникам надо следить за инновациями. Вспомните это чувство, когда привычные вам вещи вдруг меняются с новым обновлением на смартфоне, например. Я думаю, мы все еще учимся справляться с этими постоянными переменами.
— Какова сегодня динамика на арт-рынке? Вырос ли спрос на видеоискусство среди коллекционеров?
— 2020 год, безусловно, изменил отношение к цифровым инструментам, о чем красноречиво говорит даже это интервью, которое мы проводим по интернету. Конечно, это относится и к видео. Прошлый год был очень динамичным, в том числе и на арт-рынке: мы все стали ближе к технологиям, многие — вынужденно. Я много работал, открывал для себя новые образные языки. Однако, возможно, я не лучший человек, которого стоит спрашивать об арт-рынке. Дело в том, что я и раньше делал видео, оно всегда оставалось для меня основной формой самовыражения, поэтому у меня и покупали в основном его. По этим причинам мне сложно говорить о видео в сравнении с другими видами искусства. Однако я думаю, что интерес к цифровому искусству в последнее время действительно вырос.
— Над каким проектом вы работаете сейчас?
— Сейчас я развиваю идеи, связанные со звуком: еще один музыкальный проект и аудиовизуальный проект. Также я продолжаю работать с роботизированными системами, но в основном сосредоточен на создании музыки — это моя главная тема на сегодняшний день.