«Как тебе стихи? Когда я налакаюсь, они мне нравятся»: как джин-тоник вдохновлял поэтов

Возможно, самым рьяным энтузиастом G&T в литературных кругах стал Филип Ларкин, этот поэт-очкарик из английского Ковентри. В 2010 г. был издан сборник «Письма Монике», куда вошло около 1400 писем, которые получила от Ларкина Моника Джонс, его многолетняя возлюбленная. Эта корреспонденция позволяет заглянуть в сознание автора, известного своей скрытностью, и в числе прочего подтверждает его пристрастие к джину с тоником.

Ларкин воплощал собой стереотипную фигуру нервного англичанина-псевдоотшельника, опасливо подавляющего свои порывы. Он сам признавался, что упивается своим прозябанием: «Лишения для меня — то же, что нарциссы для Вордсворта». Себя он описывал как «яйцо, вылепленное из топленого жира, с напяленными сверху очками».

В начале 1940-х гг. Ларкин учился в Оксфорде, где сдружился с Кингсли Эмисом: их сблизили любовь к джазу, неприязнь к модернизму и пристрастие к выпивке.

Позже их дружба разладилась, после того как в 1954 г. вышел роман Эмиса «Счастливчик Джим». Хотя книгу предваряло посвящение Ларкину, в ней содержались прозрачные намеки на его отношения с Моникой Джонс, что очень рассердило поэта.

Еще при жизни Ларкина было широко известно, что его связи с женщинами носят несколько своеобразный характер. Он полагал неприятие собственно интимной стороны дела необходимым условием для творчества: «Секс — слишком хорошая штука, чтобы делиться им с кем‑то». Тем не менее в его жизни был период, когда он ухитрялся одновременно жонглировать связями с тремя дамами. Хотя Филип время от времени ходил налево, Моника Джонс все эти годы хранила ему верность.

Они познакомились в Университетском колледже Лестера в 1946 г., когда обоим было по 24: Ларкин работал в библиотеке, а Джонс читала лекции на филологическом факультете. Их интеллектуальные интересы оказались сходными, вдобавок Моника с не меньшим энтузиазмом поглощала джин с тоником: у нее дома этот напиток подавали в кубках размером с небольшой аквариум.

Их переписка началась в 1950 г.: Ларкин переехал в Ирландию, где работал библиотекарем в Королевском университете Белфаста. К тому времени они уже стали любовниками. Их отношения продлятся больше 40 лет, до самой смерти поэта.

Ларкин часто обращался к Монике «Дражайший крол»: явная отсылка к кроликам Беатрис Поттер, чьи сказки они оба любили. Кроме того, по всему этому эпистолярию разбросано множество упоминаний о выпивке вообще и о джине в частности:

Кроме того, Ларкин выражал в стихах экзистенциальную тоску по поводу бессмысленности своих трудов (во всяком случае ему они явно представлялись таковыми):

В более поздние годы он принимался пить, едва вернувшись домой из Халлского университета, где работал директором библиотеки. Ему нравилось проводить вечера и ночи в одиночестве, слушая любимые джазовые пластинки. В одном из примечаний к сборнику «Весь этот джаз» (1985), куда вошли многие написанные им для The Daily Telegraph рецензии, Ларкин отмечал: «Слушание новых джазовых записей в течение часа под пинту джина с тоником — лучшее среди известных мне лекарств, приводящих в чувство после рабочего дня».

В стихотворении «Симпатия в белом мажоре» (1974) он даже приводит инструкцию для приготовления идеального джина с тоником:

Ларкин всегда опасался, что умрет, как и отец, в 63 года. Так и произошло. В надгробном слове Эмис кратко описал его как замкнутого человека, «считавшего Вселенную мрачным и негостеприимным местом, ясно осознававшего неприглядные реалии человеческой жизни, особенно то страшное, губительное действие, которое оказывает время на все, что мы имеем, на все, что мы есть».

Сухой закон, действовавший в США с 1920 по 1933 г., загнал производство джина в подполье. Поскольку джин легко изготовлять и, в отличие от виски, можно пить сразу же, он стал пользоваться большой популярностью среди бутлегеров, и именно его чаще прочих спиртных напитков предлагали в нелегальных забегаловках, именуемых speakeasy («говори тихо»).

Повышенный спрос привел к появлению так называемого «джина из ванны»: его делали в частных домах для внутреннего употребления и продажи в подпольные бары. Для изготовления джина требовалось много воды, и здоровенные бадьи, где смешивали ингредиенты, не помещались в кухонную раковину, поэтому использовали кран над ванной.

Производители, не отличавшиеся особой щепетильностью, заменяли этанол (продукт перегонки зернового сырья) более дешевым и токсичным техническим спиртом вроде метанола. Это подпортило репутацию «джина из ванны»: в эпоху сухого закона около 10 000 человек погибли, отравившись некачественным спиртным.

В 1910–1920-е гг. был широко распространен коктейль «Бронкс» (джин, вермут и апельсиновый сок), дальний родич столь же популярного коктейля «Манхэттен», в основе которого ржаное виски. Как утверждал писатель Уильям Дюбуа, умение отличить друг от друга эти два напитка свидетельствует о питейной эрудиции человека и о его общественном и экономическом положении. В книге «Сумерки рассвета» (1940) Дюбуа описывает хорошо одетого белого священника, который «превосходно играет в гольф, иногда покуривает травку и способен отличить «Бронкс» от «Манхэттена».

Пожалуй, первой жертвой джина в эпоху джаза стал американский поэт Максвелл Боденхейм. Приехав в Нью-Йорк в 1915 г., он быстро снискал успех. Его стихи появлялись в литературных журналах наряду с произведениями Эзры Паунда и Эдгара Ли Мастерса. Вскоре он приобрел репутацию распутника и сластолюбца, которого частенько спускали с лестницы.

За ранним взлетом последовал период быстрого падения. К концу жизни он часами просиживал за любимым столиком в кафе San Remo на Макдугал-стрит, торгуя своими стихами, чтобы на вырученные деньги заказывать джин.

Последняя его книга, вышедшая уже посмертно, называется «Моя жизнь и мои любови в Гринвич-Виллидж» (1954); собственно, ее сделали за Боденхейма другие: записав, отредактировав и собрав вместе его пьяные бормотания.