Дмитрий Волкострелов работает режиссером, но думает как современный концептуальный художник: цель его спектаклей — анализировать природу театра, а не рассказывать увлекательные истории или поражать публику зрелищем. Он исследует рутинную жизнь заурядных героев наперекор законам драматического искусства, не дает артистам шуметь и махать руками вопреки традициям отечественной сцены. Отказывается от роли авторитарного лидера в пику привычным театральным порядкам.
Волкострелов основал питерский театр post — одну из самых интересных независимых команд в стране, входил в «Группу юбилейного года» — коллектив, ответственный за нестандартное 50-летие Театра на Таганке, а в 2013 году на пару с художницей Ксенией Перетрухиной получил спецприз жюри «Золотой маски».
В январе 37-летний режиссер возглавил Центр им. Мейерхольда — едва ли не главную на сегодня столичную площадку, заточенную под авангардный театр. Он сменил на этом посту Виктора Рыжакова, ушедшего работать в «Современник». Семь лет назад Волкострелов приходил сюда как слушатель «Школы театрального лидера»: проектом по подготовке новых театральных кадров руководили Рыжаков и арт-директор ЦИМа Елена Ковальская. Теперь Ковальская стала директором ЦИМа. В интервью «Афише» Волкострелов и Ковальская строят воздушные замки будущего театра.
— Предлагаю начать с банального. Когда мы в январе общались с Еленой, она говорила, что в ЦИМ, вероятно, назначат худрука.
Ковальская: Режиссера. Вероятно, белого цисгендерного мужчину. Русского.
— Но кто это может быть — было неизвестно. Дима, ты тоже не знал ничего? Как все случилось?
Волкострелов: Это было так. Я в Дрездене, в гостинице, после завтрака. У театра post были гастроли, мы там уже показали спектакль «Поле», вечером другие спектакли, и с ними вроде все в порядке, я валяюсь в номере в гостинице Marriott после завтрака. Идти уже особо некуда, потому что Галерея старых мастеров была закрыта на реконструкцию, а Галерею новых мастеров я уже посетил. И вот я дремлю, и все у меня хорошо. А еще у меня сломалась сим-карта, но, в принципе, я в Европе, зачем она мне нужна. Кому нужно — напишут в соцсетях.
И вдруг начинает разрываться телефон, звонки в мессенджер фейсбука, смотрю — Виктор Рыжаков. И, если честно, в тот момент я подумал: «Виктор Анатольевич, ну что, наверное, постановка в «Современнике»? Я перезвоню, а вот сейчас ну никак не могу ответить». А через какое‑то время раздается стук в дверь номера, и я понимаю, что, вероятно, что‑то случилось. Понимаю, что, видимо, меня очень сильно ищут. И в этот момент начинаю нервничать. В моей жизни было такое, и это были не самые хорошие ситуации и события. Я открываю дверь, и Леша Платунов (руководитель международного отдела Александринского театра, участник театра post, один из авторов спектаклей «Диджей Павел» и «Два перстня». — Прим. ред.) говорит: «Дима, позвони Рыжакову. Он разыскивает тебя. Срочно». Я перезваниваю — я бы, конечно, и так бы это сделал, — и Виктор Анатольевич говорит: «Было бы интересно вам такое предложение?» Не могу сказать, что это был длинный разговор. Виктор Анатольевич привел все аргументы, которые ему кажутся важными и нужными, и я со многими согласился. После этого я позвонил Лене [Ковальской]. И после разговора с Леной я принял решение.
— То есть за один день.
Волкострелов: Да. Вечером я сообщил эту информацию театру post. В промежутке между спектаклями «Я свободен» и «Диджей Павел». Это был сложный момент, конечно. Но сейчас, я надеюсь, все эти сложности поняли и пришли к какому‑то общему знаменателю и пониманию этой ситуации.
— И следующий по популярности вопрос после новости о твоем назначении. Что будет с театром post? Он становится резидентом Центра имени Мейерхольда? Он находит нового художественного руководителя?
Волкострелов: Во-первых, я не являюсь художественным руководителем театра post.
— В какой момент ты перестал быть художественным руководителем?
Волкострелов: Да никогда я не был художественным руководителем театра post.
— Так-так-так. Всегда же писали про тебя «художественный руководитель, основатель театра post».
Волкострелов: Ну да, писали и пишут. Но слово «основатель» вообще появилось из шутки: когда мы только начинали, ребята печатали всем визитки, и на моей было написано «основатель, режиссер». А с другой стороны перевод на английский — founder. Все очень смеялись, что я в театре post — фаундер. От того, что я художественный руководитель театра post, мы всячески открещиваемся. Ну я название, может быть, придумал. Точнее — предложил, и все согласились.
Но в театре post все происходит коллегиально и все решения принимаются совместно. Когда мы собирались недавно и обсуждали планы на сезон, мы поговорили и о том, что мы можем предложить Центру им. Мейерхольда. И вот сейчас мы будем эти предложения совместно рассматривать.
Ковальская: Ура.
— Елена, а ваша реакция какая была, когда вам сообщили, кто будет худруком? Была возможность у вас сказать: «Ой, а есть варианты?»
Ковальская: После назначения Виктора Рыжакова в «Современник» меня назначили временно исполняющим обязанности директора. Время спустя у Департамента культуры появилась идея введения должности худрука в ЦИМе (Виктор Рыжаков был директором. — Прим. ред.). У Рыжакова спросили, кого бы он мог посоветовать. Насколько я знаю, у Департамента культуры и мэрии кандидатов было много. Рыжаков назвал имя Волкострелова, и я обрадовалась, потому что идея отличная. 3 февраля Диму и назначили худруком, а меня директором.
Волкострелов: Для меня это было в большей степени неожиданно, потому что я был уверен, что арт-директором ЦИМа будет Лена. Мне казалось это очевидным и логичным развитием событий.
— Как будет происходить распределение обязанностей?
Ковальская: Я директор согласно трудовому договору, но какое‑то время продолжаю формировать художественную программу совместно с Димой и Катей Алексеенко. Катя Алексеенко — заместитель директора, но по объему работы — директор. Дима — худрук, который входит в дела. Нам еще предстоит найти какую‑то конфигурацию, в которой каждый из нас смог бы развиваться. Хорошо, если это будет челлендж для каждого из нас и для команды ЦИМа. Виктор Рыжаков стремился строить в ЦИМе горизонтальные отношения — разделения компетенций, но совместных решений. Подобные отношения мы предложили и Диме.
— Назначение случилось в середине сезона. Сезон вы доживаете без каких‑то изменений? У вас есть лаборатория для молодых художников Blackbox, победители которой получают возможность постановки, есть компании-резиденты, есть образовательные проекты — режиссерская магистратура, кружки. Есть спектакли Рыжакова…
Ковальская: Особенность ЦИМа — то, что это площадка без труппы. Когда мы с командой Виктора Рыжакова пришли работать в ЦИМ семь лет назад, здесь проходило около 200 мероприятий в год — в основном фестивали и аренды. От нас требовалось создать репертуар. Мы хотели, чтобы площадка работала каждый день и чтобы она служила эксперименту и независимым компаниям.
Семь лет назад программа была солянкой из театра, танца, музыки — будь то панк или новая академическая, — лекций и выставок. Мы думали, аудитории разных искусств будут смешиваться: люди придут впервые в ЦИМ на выставку, в другой раз — уже на театр. Но это было ошибкой. Аудитории не смешиваются. Тогда мы остановились на междисциплинарном театре. И развитии аудитории с помощью коротких кружков с публичным показом итоговой работы.
В этом году мы откроем новую площадку. Виктор Рыжаков начал ее строительство на втором этаже, где прежде был банк. Валерий Фокин создал площадку поискового театра. Рыжаков увеличивает возможности поиска почти вдвое. И он продолжит руководить строительством, это его обет. Поскольку возможности расширяются, к прежним компаниям-резидентам — «Мастерской Брусникина», «Июльансамблю», «Эскизам в пространстве», «Антикварному цирку», ТО9, постоянно игравшим в ЦИМе, — в этом году присоединяются Михаил Плутахин с Петром Волковым, «Второе действие» Евгении Петровской и Дарьи Вернер, питерское Творческое объединение Ильи Мощицкого и Марии Слоевой. И театр post.
Волкострелов: Надеюсь, и театр post.
Ковальская: Театр post обязательно. В прошлом году мы пытались сговориться про прокат или показ спектаклей театра post в ЦИМе, но не сложилось.
Волкострелов: Мы тоже хотели. Странная ситуация. Все хотели, но почему‑то не получалось.
Ковальская: Теперь это вопрос принципа.
— Но будет ли здесь ставить Волкострелов?
Ковальская: Постановки Виктора Рыжакова были исключением из правила, но они были для нас принципиально важными. Спектакль ЦИМа — это спектакль, созданный на средства ЦИМа, то есть на деньги, которые мы заработали своими ручками. Строго говоря, единственный спектакль Рыжакова, который был создан на средства ЦИМа и принадлежит ЦИМу, — это «Саша, вынеси мусор» по пьесе Натальи Ворожбит. Он был сделан в 2015 году в разгар войны в Украине и стал нашим антивоенным манифестом. Если и когда мы поймем, что пора манифестировать ценности ЦИМа и выразить их может только Волкострелов, мы будем просить его создать спектакль для ЦИМа и на наши средства.
Пока нашей миссией остается поддержка эксперимента, новых имен, негосударственных компаний. А художественная программа задает контуры будущего. Мне нравится думать, что театр может не только отражать реальность, а создавать человеческий опыт, который еще в действительности невозможен.
Волкострелов: То есть менять реальность.
Ковальская: Спектакли Волкострелова — пример такого театра, считаю. Думаю, что твои представление о театре, твоя мысль и твои спектакли, помещенные в сердце ЦИМа, будут делать свою работу, явно или неявно.
Волкострелов: Не мои. Спектакли театра post.
Ковальская: Спасибо, что поправил. Спектакли театра post.
— Театра, а не Волкострелова? После года жизни с независимым спектаклем я согласна с простой идеей: кто ставит подпись — на том и ответственность.
Волкострелов: Это очень показательная ситуация. Несколько последних спектаклей театра post выпущены коллективно. В программке написано: «Авторы спектакля». И меня удивляет невнимательность твоих коллег, которые про эти работы продолжают писать, что это спектакли Дмитрия Волкострелова.
Ковальская: Мне кажется, что большинство рассматривает это как кокетство.
Волкострелов: Я понимаю, что, возможно, есть такая мысль. Но мне кажется очевидным, что в спектаклях театра post видно, где я был в роли режиссера, а где мы распределили роли иначе.
— Одно дело, когда все делят ответственность за решения в независимой компании, другое — в подведомственном городу театре.
Ковальская: Какого рода решения? Ты пугаешь меня выбором, который еще перед нами не стоит.
Волкострелов: Это у нас, вероятно, происходит тренинг.
— Да, меня к вам заслали. Я давно слежу за театром post, и есть ощущение, что в отличие от многих независимых режиссеров, у тебя всегда были соратники, которые с тобой делили организационную, финансовую ответственность. В ЦИМе ты планируешь вникать в скучные вещи театрального производства?
Волкострелов: Кажется, не бывает скучных вещей.
— Для меня, например, ужасно скучно разбираться с тем, сколько налогов мы заплатим после спектакля.
Волкострелов: Да, действительно я этим не занимаюсь, но мне интересно, как это происходит, и, в принципе, я в курсе. Это же интересно — знать, как это устроено и работает. Разве нет? Интересно же, какие прожектора как светят.
— Свет имеет непосредственное отношение к тому, что ты делаешь как режиссер. А сколько налогов я заплачу после спектакля — ну такое себе отношение.
Волкострелов: Ну как не имеет отношения? Имеет.
— Какое?
Волкострелов: Прямое. Это часть нашей жизнедеятельности. Туалетная бумага имеет отношение к нашей жизнедеятельности?
— Кстати, ты будешь интересоваться вопросом, какая в ЦИМе бумага?
Волкострелов: Я интересуюсь и этими вопросами тоже, да. И зачастую это очень показательно.
— Понятно про театр?
Волкострелов: Про жизнь. Не только про театр. Про жизнь, про государство, про страну, про систему, которая может обеспечить разовый хороший ремонт раз в десятилетие, но не может обеспечить хорошую туалетную бумагу каждый день.
— Так все-таки. Ты представляешь, как будет выглядеть твоя работа худруком ЦИМа?
Волкострелов: Мы втроем только сейчас начинаем разговаривать друг с другом и работать. Моя работа будет выглядеть так же, как работа Лены, Кати, как работа всех остальных работников ЦИМа: наша работа, а не моя.
Мне кажется, уместнее было бы спрашивать про художественную политику, если бы мы пришли втроем в ЦИМ, после конкурса, с какой‑то программой, которую бы мы написали заранее. Тогда мы могли бы сказать, вот, это сейчас выглядит вот так, а будет выглядеть вот так.
Но мы пока находимся в другой ситуации. Раздался телефонный звонок, и вот я здесь. ЦИМ — это место поиска, новаторства, современного театра, разговора о нашем сегодня современным театральным языком. Мы будем продолжать развивать это направление. Для нас это самое важное, что есть в театральном искусстве.
— Хорошо. Что ты будешь делать с толпой молодых, которые тебе начнут писать? Мне уже говорят: «Напиши Волкострелову, пусть пустит нас».
Волкострелов: Уже пишут, да. Я пока отвечаю: «Дорогие друзья, мне кажется, что в этом месте все будет устроено чуть-чуть иначе».
Ковальская: Времени для планирования у нас не было. Будем планировать, когда Дима войдет в курс дела, увидит, как все устроено, посмотрит спектакли. И мы же не работу в театре работаем, мы жизнь живем. Вот поживем — увидим. Потом будем планировать.
— Как будете договариваться? Например, вам нужно закрыть спектакль, который не приносит кассовых сборов.
Волкострелов: Это очень простая вещь. Люди разговаривают и принимают совместные решения.
Ковальская: Нас трое. Менеджер Алексеенко, режиссер Волкострелов и критик Ковальская. Три взгляда на одну вещь. Три больше, чем один.
Волкострелов: Я понимаю, что мне будет достаточно сложно, потому что я режиссер, междисциплинарный художник и так далее и мне редко что‑то нравится. Раз в пятилетку в театре бывает такое, что я смотрю и думаю: «Я бы тоже так хотел». Раз в пять лет — это хороший улов.
Ковальская: Я тоже раз в пять лет вижу вещь, которая меня удивляет. И Катю Алексеенко, которая родом из современного танца, тоже ничем не удивишь. Но у ЦИМа и нет задачи удивлять руководителей. Нет перед нами задачи и самовыразиться через ЦИМ.
Волкострелов: Конечно.
Ковальская: Мы даем возможность людям, у которых есть какие‑то гипотезы и интуиции, проверять их публично.
Волкострелов: Два раза в театре post как бы худруком я приходил на премьеру спектакля в свой театр. В эти два раза я, пожалуй, высказывал свое мнение — что мне кажется по этому поводу как режиссеру, какие у меня возникают вопросы к этой работе. Но с другой стороны, я понимаю, что люди работали, они понимают это вот так, они видят вот так, и мои мелкие вопросы — это мелочь несущественная, потому что главное — сам факт работы, и сама изначальная интенция. А тот факт, что я в силу ряда причин пропустил репетиционный процесс, который привел театр к такому спектаклю, — так это факт, по поводу которого мне нужно сожалеть, а не создателям спектакля и театру, частью которого я являюсь.
— Если в театр post придет два зрителя — это проблема театра post.
Волкострелов: Это общая проблема, и зрителей, и театра.
— Отлично. Вы как независимый театр никому по этому поводу ничего не должны. ЦИМ — все-таки государственная площадка.
Ковальская: По поручению Департамента культуры мы должны исполнить три спектакля в год бесплатно для москвичей по праздникам — в Ночь театра, День Победы и День города. Мы не обязаны показывать рост числа зрителей или мероприятий. Но зритель нужен нам самим. Если театр создает небывалое переживание, опыт, то хорошо, если его получат как можно больше людей. Значит, нужно потрудиться, чтобы люди узнали о такой возможности.
— Дима, а ты раньше говорил, что у вас со зрителем несколько параллельные процессы происходят.
Волкострелов: Бывают разные ситуации. Лена описала свой опыт нахождения в полупустом зале, а у меня все несколько иначе, я, наоборот, в этот момент расслабляюсь. Думаю: «А, ну ладно, наверно, какая‑то то необязательная вещь будет, ну давайте». И я чувствую, что все так же расслабляются и хороший покой в зале повисает. Энергия переполненного зала требовательно качает, а в этой ситуации покоя и необязательности есть хорошая атмосфера. Каким‑то спектаклям это идет, каким‑то спектаклям это не идет. Но время меняется, и это мое переживание себя в полупустом зале может быть чем‑то из прошлого. Сегодня как‑то совсем уже по-другому смотрят спектакли театра post. Наши спектакли поменялись. Зрители поменялись. Мы поменялись. Страна и мир поменялись. Я не могу сегодня сказать, что нам пустой зал безразличен. Нет, наверное, это не так.
Ковальская: Ты сказал, что раз в пять лет тебя что‑то удивляет. Какие вещи тебя удивляют?
Волкострелов: Я не про удивление. Я про то чувство, когда смотришь спектакль и понимаешь: «Это мое». Какой‑то одной крови с тобой вещи. У меня было такое чувство на спектакле Swamp Club Филиппа Кена. Они такие ходят, что‑то там болтают, Шостакович играет. Мы смотрели театром post и потом обсуждали: «Да, кажется, они похожи на нас, бюджет только сильно больше». Это было важное для нас событие.
Ковальская: Интересно. Мы же редко говорили про театр.
Волкострелов: Да. Ну вот сейчас мы начнем общаться про искусство. Наконец-то у нас появился официальный повод за зарплату говорить про искусство.
Вот с Кеном было у нас совпадение. Для меня, на самом деле, часто это еще и вопрос интонации. Возможно, это связано с моим психотипом, но я, допустим, не очень люблю, когда кричат. Такие простые критерии у меня. Просто не близко, когда кричат.
Ковальская: Думаешь, кому‑нибудь близко?
Волкострелов: Многим людям нравится, когда в них со сцены херачат из всех стволов. А мне, наоборот, нравится вычитать. Мне кажется, мы всегда притаскиваем на сцену, в театр, очень много лишнего. Пытаемся сказать все, что только можно сказать, сказать и выразить все максимально, так, как будто сейчас это твое последнее слово, а дальше будет тишина и дальнейшее молчание. А мне иногда кажется, что тишина и молчание уже наступили, и важно своей работой их дополнить, обогатить и разнообразить, а не нарушить и разрушить. Но это я уже начал как гуру вещать.
— Вещай, интересно.
Волкострелов: Не уверен, но если коротко, то мне кажется, нужно в театре лишнее убирать. Экономия энергии. Мы же в жизни очень много тратим энергии, и, возможно, в театре надо ее экономить.
— Если к Дмитрию Волкострелову образца 2020 года придет Дмитрий Волкострелов образца 2014–2015 года с «Лекцией о нечто» (спектакль для 12 зрителей, в котором с помощью пульта управления влияют на звуковую и визуальную картинку, которые видят их соседи. — Прим. ред.) — что Дмитрий Волкострелов двадцатого года скажет на предложение такой постановки?
Волкострелов: Я тогда буду бегать по ЦИМу и кричать, как Некрасов кричал про Достоевского: «Новый Гоголь явился». Ну как? Как я могу себе это представить? Для меня спектакль «Лекция о нечто» не является опытом прошлого, он продолжает оставаться опытом настоящего. Не бывает, мне кажется, прошедших этапов. Если это был настоящий, подлинный этап в твоей жизни, то он не проходит. Если у тебя были отношения с человеком, глубокие, важные отношения, а потом они закончились — как то, что было важно может закончиться? Ну как вы можете разойтись в разные стороны и никогда больше друг с другом не видеться? Внезапно перестали быть друг другу важны? Возможно, такое бывает. Не совсем здесь, наверно, нужен пример с человеческими отношениями. Но существенная часть твоей жизни — тем более спектакль — продолжает жить, пока остается твоим опытом.
— Даже если ты этот спектакль не играешь?
Волкострелов: Даже если. В театре post у нас нет официально приказов о закрытии спектаклей. Мы можем любой спектакль взять и сыграть.
— У вас там в принципе приказов нет.
Волкострелов: Тоже верно, да. Когда в ТЮЗе им. Брянцева появился приказ о снятии спектакля «Злая девушка» (по пьесе Павла Пряжко. — Прим. ред.), это был такой момент… Спектакль был в идеальной форме. Гораздо лучшей, чем на премьере. Зачем его нужно было закрывать? Просто производственная необходимость. В театре post нет такой необходимости.
Ковальская: Дима, вот ты сказал, что спектакль живет, пока этот опыт с тобой. А у тебя бывало, что ты как‑то воспринимаешь вещь, а потом понимаешь, что она тебя цепляла по какой‑то иной причине. И эту причину ты понял гораздо позже. Театр может создавать новые способы восприятия.
Волкострелов: То есть театр поменял способ твоего восприятия жизни?
Ковальская: Ну, например, самой дерзкой политической акцией, в которой я участвовала, был тихий спектакль театра post, где зрители-участники произносили по очереди фрагменты текста, а ты записывал речь на магнитофон, воспроизводил и снова записывал, пока речь не становилась белым шумом.
— «Я сижу в комнате» Элвина Люсье.
Ковальская: У меня было чувство, что меня саму растворяют. Но нет, меня так просто не растворишь! Я уронила телефон на пол, и грохот вошел в запись, шум перестал быть белым.
Волкострелов: Для тебя это было так? Возникла энергия протеста?
Ковальская: Да, во мне поднялся протест. Почему я волнуюсь оттого, что мы можем работать вместе. Потому что твои — хорошо, не твои, театра post — спектакли [для меня] иногда были приходом, открывали новые способы переживания.
Волкострелов: Я поначалу очень переживал, что я не могу посмотреть наши спектакли как, в хорошем смысле этого словосочетания, случайный зритель.
Ковальская: Очень тебе сочувствую.
Волкострелов: Сейчас я уже смирился с этим. Но не окончательно.
Ковальская: Где ты сам получаешь эти чувствования? Их же не изобретают, не помысливают, это опыт. Иногда ты практикуешь вещи, про которые уже известно, что они создают определенный опыт.
Волкострелов: Да, это практика. Ведь то, что мы делаем, — это в какой‑то степени культуртрегерство. И иногда везет оказаться с другой стороны.
У меня есть пример с «4’33’’» Кейджа. Я много читал про это произведение, эту идею, смотрел видео, и вроде все было понятно. И вот на лаборатории в Свияжске один из участников нашей команды предложил исполнить «4’33’’». Мы выяснили, кто из актеров на каких инструментах играет, нам эти инструменты привезли. И на центральной площади три раза в день по расписанию мы исполняли «4’33’’». И мне вроде было все известно про эту историю — я книжки читал, видео смотрел, но… Я дохожу до этой точки, сажусь как зритель и мир для меня начинает по-другому звучать. И это все происходит со мной. Это было невероятно. Не абстрактное и интеллектуальное понимание этого произведение, но чувственное переживание его здесь и сейчас.
В смысле, «я знаю идею, она классная, все здорово, хороший спектакль». И я был, мягко говоря, удивлен, что есть люди, которые имеют возможность пережить этот опыт, но заранее себе в этом отказывают.
— Вернусь к своим вопросам не про великое.
Волкострелов: Мне кажется, мы сейчас не про великое.
— Может быть, вы пофантазируете про будущий сезон?
Ковальская: Может, про будущее пофантазируем?
— Мне кажется, все так быстро меняется, что фантазировать про будущее — это слишком сложная задача.
Волкострелов: Мне кажется, только этим и надо заниматься. Не только этим, конечно. Но этим — если мы говорим про театр.
— Итак, будущее.
Ковальская: Я социалист, и мой идеальный театр будущего будет полисенсорным, многоканальным — разные люди будут воспринимать его доступными им способами. Никто не будет чувствовать себя ущемленным, обделенным — ни умник, ни особый человек. Каждому свое — кинестетику, визуалу, аудиалу, рационалисту — и всем вместе.
Волкострелов: И еще он должен никогда не заканчиваться. Бесконечный.
— У вас же был с Александровским и Вартановым спектакль-музей из 16 пьес «Shoot/Get treasure/Repeat». Ты можешь уйти — а пьесы продолжат идти и экспонироваться.
Ковальская: Опыт свободы — то, чего русскому человеку остро не хватает. Но есть и другие опыты.
Волкострелов: Опыт осознанности. Опыт ответственности.
Ковальская: Или опыт справедливости. Опыт партнерства, например. В ЦИМе есть коллаборативный спектакль «Кариес капитализма». Его создательницы взялись каждое решение — и художественное, и организационное — принимать совместно. Они признаются, что на это уходит очень много сил и очень много времени. Но этот их опыт, их способ работы стал частью содержания их спектакля. Подобно тому содержанием ЦИМа может стать наш способ работать. Не брать на себя все решения, делить ответственность, не умирать, если не по-твоему вышло.
Волкострелов: Не хлопать дверью, а аккуратно ее закрывать.
Ковальская: Не скрипеть зубами, если не нравится.
Волкострелов: Не раскачиваться на стуле, а то можно упасть.
— Не хлопать дверью?
Волкострелов: Не надо громко.