Научный журналист Михаил Шифрин: «Да ты скальпеля в руках не держал, что ты за редактор?»

Жила-была красивая девушка, которая вообще родилась мужчиной. Мужчина ты или женщина — это в твоем мозгу, это не первичные половые признаки, не усы над верхней губою, а именно то, кем ты себя чувствуешь. И в принципе операции по смене пола некорректно так называть — это, конечно, пластические операции, которые меняют твою внешность. Но в том-то и штука, что делать их начали только недавно, и эта операция была пятой по счету в мире и единственной на тот момент, где в самом деле у женщины убрали женские половые органы и сымитировали мужские: удалили груди, удалили матку, которая была вдобавок фиброматозная, — и тогда как раз возникли вопросы у психиатров. И если в Москве такая операция была совершенно немыслима, потому что здесь близко Минздрав, который, конечно, этого не даст (всякие манипуляции с полом были запрещены, и была статья за однополую любовь в Советском Союзе), — то в Риге можно.

В Москве жил Демихов — великий ученый, который придумал слово «трансплантация» и начал трансплантации делать, и он же придумал коронарное шунтирование — единственный массово используемый надежный способ хирургического лечения инфаркта и вообще ишемической болезни сердца. Так вот ему, конечно, развернуться не давали, и есть отдельная история о том, как его заподозрили в том, что он хочет остаться на Западе, и врачи устроили настоящее похищение, Джеймс Бонд просто отдыхает. Это никакие не органы, это не коварная партия, это именно врачи, старшие товарищи — министр здравоохранения Петровский, один из главных злодеев этой самой книги (кстати, в одной из историй он положительный герой, такое бывает), и тогдашний ректор Первого меда [Владимир] Кованов — просто похитили Демихова, не дали ему остаться в ФРГ. Да он и не мог бы остаться, потому что в заложниках здесь оставались его семья и его помощник, а это был не такой человек, который бросает своих в беде. Но Петровский ужасно завидовал ему, что тот может взять и собаке пришить вторую голову, и собака с этой второй головой живет. И когда Демихов позвонил и сказал: «Вот москвичка Инна хочет стать Иннокентием, сделайте, пожалуйста, вы можете, вы же великий хирург, я много о вас слышал», — была задета благородная амбиция: то, что до меня никто не делал — а я сделаю. И сделал же — в четыре приема была сделана эта операция, после чего [хирурга Виктора] Калнберза хотели запереть в психушке.

В те времена была у Министерства здравоохранения своя спецслужба — система карательной психиатрии, которая безо всякого суда и следствия, без постановления, без ордера на арест и обыск могла приехать к тебе с милицией, вломиться в квартиру, увезти тебя в психиатрическую лечебницу и там лечить. Так вот Петровский как раз напустил психиатра, который должен был засвидетельствовать, что у Калнберза вялотекущая шизофрения — и пора ему в Институт имени Сербского. А психиатр взял и перешел на другую сторону, потому что вся комиссия, которую из Москвы присылали, чтобы Калнберза раздраконить, перешла на другую сторону. И когда он спросил, а как же министр, ему говорят — он что: он говорит одно, делает другое, думает третье, завтра будет что‑нибудь другое. Люди не выполнили преступный приказ — и это было в Советском Союзе в 1972 году. А когда Петровский вызвал Калнберза на ковер и сказал: «Ты такой-сякой, ты как Солженицын, злодей, ругаешь наши порядки», — Калнберз ответил: «Да, меня как Солженицына могут поддержать».

Солженицын еще не был тогда выслан из Советского Союза, но уже все было ясно; причем выслали его именно после того, как он высказался по поводу карательной психиатрии на весь мир, когда сказал, что это — преступление советской власти, которое хуже, чем газовые камеры, потому что в газовой камере человек умирает за 20 секунд, а здесь он мучается много лет, здесь убивают его личность. И что те, кто совершил это преступление, будут судимы пожизненно и посмертно. Это заявление, очень опасное, — главная причина высылки Солженицына из Советского Союза.

Историю нельзя зачеркнуть, историю нельзя провернуть назад. Солженицын, оказавшись на Западе, свои гонорары за «Архипелаг ГУЛАГ» тратил на поддержку пациентов поневоле.

В том самом доме на Котельнической набережной, в котором жил академик [Андрей] Снежневский, который придумал вялотекущую шизофрению и по милости которого диссиденты оказывались в психушке, а с ними вместе и 760 тысяч человек, часто к политике вообще непричастных, с тем же самым таинственным диагнозом, — вот в том самом доме есть гастроном. И в этом гастрономе медицинский брат Александр Подрабинек, тогда еще не врач, сотрудник московской скорой помощи, покупал из‑под прилавка у знакомой продавщицы красную икру на деньги Александра Солженицына, которые тот переправлял в Советский Союз. Это были гонорары за «Архипелаг ГУЛАГ». Это взятки санитарам: не закалывайте пациентов лекарствами, не бейте их — там били, а кое-где даже убивали.

И я думаю, что это Александру Исаевичу нельзя забывать, это ему никогда не забудется. И я сделаю все, чтобы эта история никогда не была забыта.

Издательство «Альпина Паблишер» выделило мне одного из лучших своих редакторов Антона Рябова, плюс еще у меня были два замечательных научных редактора — врач и историк, которые с большой нежностью ко мне отнеслись. Хирург Бадма Николаевич Башанкаев, один из моих читателей, заведующий хирургическим отделением GMS, лучшей частной клиники Москвы, три месяца, несмотря на свою адскую занятость, читал рукопись. Нашел 20 проблем — в основном терминологического свойства. И когда он их нашел, мы с ним сели в моем офисе и давай править текст.

Он говорит: тут в истории номер один про Амбруаза Паре один из главных героев помирает от разлития желчи, это что такое? Я говорю: ну так и так, желчный перитонит. Что причиной, холецистит? Я говорю — да, вот у меня мама мучается от холецистита, иногда у нее приступы. Он говорит — а приводи. Привожу мать на УЗИ, он говорит — а у вас там камень три сантиметра, ложитесь. Я ее уломать не мог на операцию, а он ее уговорил в два счета и прооперировал. Иметь таких редакторов, как медики, — это одно удовольствие.

Если при мне кто‑нибудь начинает выпендриваться, говорить: «Я знаю о редактуре все», — я отвечаю: «Да ты даже скальпель в руках не держал, что ты за редактор?»

Я не историк и не врач, но имел наглость написать книжку по истории. Я влюблен в историю с восьми лет, считаю, что это царица наук, что это ключ к решению очень многих проблем и что в истории можно найти ответы на многие вопросы, которые нас мучают. Эта книжка — протест против того, как сейчас историю учат. Я считаю, что к ней относятся варварски. Историю мы заучиваем как перечень имен и годов жизни разных начальников, которые якобы принимали какие‑то решения. Ну конечно, они принимали эти решения, пока у них не случалось дыхание Чейна — Стокса («периодическое (Чейн — Стоксово) дыхание» упоминается в бюллетене о состоянии здоровья Иосифа Сталина от 5 марта 1953 года. — Прим. ред.).

Вообще нам преподносят историю как историю войн, историю вождей, и мы должны их знать. Более того, история — это такая наука, о которой все имеют свое мнение, каждому кажется, что он историю знает, только оттого, что он выучил год, когда началась Великая Отечественная война — и когда она закончилась. А я думаю, что историю надо мерить не временами, когда жил Иосиф Виссарионович или когда царствовал Николай Второй, как нам ее впаривают. Потому что дети правда не могут понять, зачем знать, что там думал и хотел Иван Грозный.

Человек — патологический убийца и клиент психиатра, да еще и отравленный маленько. Интересно, что в то время жил великий врач Амбруаз Паре: если бы не он, не было бы современной европейской хирургии, люди бы ожоги не умели лечить, люди не умели бы лечить раны, люди бы не понимали, что если ты что‑то узнал, это надо тут же опубликовать и всем рассказать. У нас еще до сих пор очень многие люди в России живут так: если что‑то узнал, чему-то научился, учи только родного сына, больше никого. Писатели у нас не умеют писать, врачи не умеют лечить, учителя не умеют учить, чиновники не умеют управлять — по той причине, что тот, кто что‑то узнал, никого не учит. А почему никого не учат? Конкуренты! «А вдруг меня уволят и вместо меня моего ученика возьмут».

И вот тому, что когда был молод Иван Грозный, в это время жил Амбруаз Паре, в школах и надо учить. Это время Амбруаза Паре. А мы с вами живем в эпоху Нэнси Векслер. Есть такая гениальная американская женщина, совершенно отважная и самоотверженная, которая организовала первую команду генетиков, работающих удаленно. Вообще сама мысль, что ученые могут работать за гонорар, как работают артисты, — это тоже надо было додуматься. Что один ученый может исследовать молекулу ДНК в одном городе, а другой на компьютере изучать в другом. У нее мать погибла от болезни Гентингтона, она подозревала, что она тоже больна этой болезнью. Это страшное нейродегенеративное заболевание, которое есть во всех странах мира, им болеют все народы в одинаковой степени. По симптомам это все равно что боковой амиотрофический склероз, Альцгеймер и Паркинсон одновременно: ты все забываешь, ни черта не помнишь, тебя трясет и парализует, и ты деградируешь как личность.

Найти генетические маркеры нейродегенеративного заболевания и наконец сделать лекарство, которое в 2019 году начинают испытывать, в том числе в России: то, что Нэнси это сделала, — она реально перевернула всю медицину. Именно после ее открытия стало очевидно, что надо расшифровывать геном человека, что это ключ к массе заболеваний, которые вызваны наследственностью. Вот мы с вами имеем счастье жить в ее эпоху, а не в эпоху такого‑то президента такой‑то страны.

21 августа в летнем кинотеатре «Пионер» в «Музеоне» Сергей Сдобнов обсудит с театроведом Павлом Рудневым его книгу «Драма памяти. Очерки истории российской драматургии. 1950–2010-е». Вход свободный, по регистрации.