— Вы ведь когда‑то занимались литературной критикой, да и в СПбГУ учились на филфаке. Почему вы стали заниматься проблемами экологии и активизма?
— Я занимался интенсивным курсом русского языка для иностранцев, а для этого мне нужно было числиться на филологическом факультете. Да, когда я стал заниматься журналистикой — это было пять лет назад, — я занимался литературной критикой. Просто мои интересы чуть изменились. Мне кажется, что экология — это очень важно, и самые значительные вопросы сегодняшнего мира связаны с экологией. И как социолог я думаю, что мне надо иметь какую‑то позицию по этим вопросам.
— До того как вы в прошлом году приехали учиться в Россию, вы здесь не бывали?
— Нет, никогда.
— А к тому моменту вы имели какое‑то представление о вопросах, которыми стали заниматься?
— Да, конечно. Перед тем как поехать в Россию, я стал заниматься русским языком и еще давно стал читать разные русские газеты. И у меня всегда был интерес к гражданскому обществу — этим вопросом я занимался в других странах, делал исследование во Франции, например. Поэтому да, у меня было понимание [о вопросах], и даже был проект диссертации, которую я готовлю.
— Поездка в Челябинск (в Челябинске Лукас общался с активистами экологического движения «Стоп ГОК», которые борются со строительством комбината на окраине города. — Прим. ред.) была связана как раз с работой над диссертацией?
— Да.
— А до того как вам предъявили обвинения в связи с этой поездкой, вы сталкивались с российской полицией?
— Нет, никогда. Только раз я переходил улицу на красный свет, и тогда полиция меня остановила. Я им показал свой иностранный паспорт, им пришлось бы много работать, чтобы меня оштрафовать, поэтому они просто сказали: «Давай, иди».
— Вас обвинили в том, что вы занимались трудовой деятельностью без разрешения. Вы согласны с этим обвинением?
— Это сложный вопрос. Вообще, законы, которые касаются иностранцев в России, часто многозначны. Там очень много правил, которые ты можешь нарушать, не осознавая этого. У меня не было точного осознания, что я нарушил это правило [о трудовой деятельности]. Я знаю кучу иностранных студентов, которым просто нужно было заработать деньги, чтобы жить. И, конечно, никто не придет и не скажет им: «Это запрещено». Поэтому я считаю, что законы, которые касаются иностранцев в России, наверное, сделаны таким образом, чтобы можно было навредить человеку, если следственным органам этого хочется. Если бы они не нашли закона про журналистскую деятельность, я уверен, что они нашли бы какой‑нибудь другой закон, который я тоже нарушил.
Я это считаю несправедливым, я буду обжаловать это решение, меня представляет юристка из петербургской организации «Гражданский контроль». У нас есть разные аргументы. Например: между правонарушением и штрафованием прошло слишком много времени, больше двух месяцев. И еще нужно всегда думать про соразмерность наказания: юристка объясняет, что такой штраф несоразмерен. Есть, с одной стороны, закон про визу, а с другой стороны — конституционное право распространять информацию. Я считаю, что конституционная свобода слова гораздо важнее, чем правила работы журналистом для иностранцев.
— Вы брали интервью для своей диссертации и для блога?
— Я туда приехал с целью исследования для своей диссертации, и когда я там был, я написал редактору немецкой газеты Jungle World, с которым мы были знакомы, рассказал, что я там видел, и спросил, не хотят ли они небольшой репортаж про проблемы в Челябинске. Они приняли предложение, и впоследствии я для них что‑то писал. А после того как меня оштрафовали в Санкт-Петербурге, я опубликовал русский перевод репортажа.
— Эта публикация и стала формальным поводом для обвинения?
— Да. Если точно, у них была цель зафиксировать два правонарушения. Одно состоит в том, что я подготовил интервью в Челябинске, а второе — в том, что я сделал интервью. Это два разных штрафа.
— Два разных штрафа за одно интервью?
— Можно это рассказывать с конца. Сейчас у меня запрет на въезд в Россию. Есть такой закон, что можно запретить въезд в Россию, если у человека было два правонарушения в течение года. И, наверное, просто надо было меня привлечь к административной ответственности два раза, чтобы запретить мне въезд. Поэтому они, видимо, сфабриковали аргумент, который не очень хорошо, но объясняет, почему я два раза нарушил закон.
— Когда вы вернулись в Берлин, в вашем родном университете как‑то отреагировали на происходящее?
— Да, в понедельник, [24 июня], в Институте восточноевропейских исследований [где я учусь] было кризисное заседание. Там со многими сотрудниками и студентами мы обсуждали, что произошло и как нам надо к этому относиться. И впоследствии они опубликовали позицию на странице института, есть и версия на русском.
В четверг мы обсуждали происходящее на уровне ректората, они сейчас не хотят высказывать позицию в СМИ, поэтому я пока тоже не хочу цитировать, о чем там была речь. Я им еще раз подробно рассказывал, что произошло, какова была роль СПбГУ. Они безусловно меня поддерживали и высказали позицию, что они в будущем будут отправлять в Санкт-Петербург студентов, у которых есть подобные исследовательские проекты. Они меня защищали, и я сказал, что ожидаю от них, что они будут разъяснять ситуацию, спрашивать у СПбГУ, что именно случилось и как именно взаимодействовали университет и следственные органы (заведение административного дела на студента не является основанием для отчисления студента. Тем не менее руководство СПбГУ заявило, что «Лукас Латц был отчислен приказом начальника Главного управления по учебной и методической работе на основании протоколов об административном нарушении от 28 мая». — Прим. ред.). Я надеюсь, что получу ответ на мои вопросы.
— Ваша высылка из России создаст проблемы для вашей диссертации?
— Конечно. Было бы гораздо проще работать, если бы я мог снова поехать в Челябинск. Но, несмотря на это, я продолжаю работу. Наверное, в конце года диссертация будет готова.
— Если предположить, что все разрешится, вас восстановят в СПбГУ и разрешат приехать в Россию, — вы готовы вернуться?
— Да, конечно, мои личные и профессиональные интересы сейчас очень тесно связаны с Россией. Я бы обязательно хотел вернуться.
— То есть эта ситуация вас не запугала настолько, чтобы вы решили держаться от России подальше?
— Ну нет, в России же не 1937 год.
— Вы жалеете сейчас о чем‑то из того, что вы сделали за этот год? Не хотели бы поступить иначе?
— Я ни о чем не жалею. Мне еще важно сказать, что иностранные социологи, которые занимаются протестными движениями в России, должны это делать. Мне некомфортно говорить, что я не делал ошибок, но я не считаю, что я совершал какие‑то ошибки. Конечно, когда ко мне пришли полицейские, я знал, что что‑то подобное может произойти, но еще я знал, что если они что‑то сделают, то это будет какой‑то беспредел. Я не ожидал, что они хотят такого скандала.
— Что главное для себя вы узнали за время, которое вы провели в России?
— Красивый вопрос. (Смеется.) Наверное, я раньше не знал, что такое страх. В течение последних недель, которые я был в России, мне было постоянно очень страшно. Я просто раньше не понимал, как работает страх. Например, после того как меня оштрафовали, я не знал, что дальше делать.
Я планировал опубликовать перевод своего репортажа в блоге, но в тот момент уже знал, что они за мной наблюдают и им это не понравится. Но я подумал, что ничего незаконного не будет, если я опубликую текст, и я это сделал. Но после того как уже не было возможности удалить текст, мне стало еще страшнее. Я знал, что снова провоцирую их. Каждый день я не знал, что может произойти — придут ли они ко мне снова, будут ли создавать мне проблемы. Люди часто говорят, что я очень смелый, но на самом деле мне каждый день было страшно. И это было, наверное, главное личное знание последних недель.
— Но сейчас по вам не скажешь, что вам страшно.
— Это интересно, я думал, после того как я приеду в Германию, это исчезнет, но на самом деле сейчас я думаю, что какая‑то маленькая часть этого страха навсегда останется со мной. Это очень сильное ощущение.