— Идея выпустить аудиосериал на Storytel — ваша идея или идея самого сервиса?
— Storytel хотел запустить историю с оригинальным контентом, как у Netflix Original. А у меня давно была идея телевизионного сериала, но осуществить ее оказалось невозможно из‑за политических коннотаций: там история о том, как Россия в результате гражданской войны распалась на куски. Потом идея трансформировалась в графический роман, мы его даже выкладывали на Amazon. Все ждало своего часа и правильного партнера — и вот пришли ребята из Storytel.
— Чем аудиосериал отличается от аудиокниги?
— Книга изначально не очень предназначена для аудиоформата. Она подразумевает, что читатель может свободно перемещаться по тексту, если ему понравился какой‑то отрывок или если он что‑то забыл. В аудиоформате таких возможностей нет — это все-таки линейное прослушивание. Мне показалось интересным взять наработки теле- и кинодраматургии и применить их в формате аудио — в этом, собственно, и новинка.
Для меня это своеобразный эксперимент. Я хотел не просто хайпа нагнать: берем обычную книгу, зачитываем ее и называем аудиосериалом. Весь сериал построен так, чтобы в начале медленно стартовать, обволакивать, затягивать. Сначала нужно рассказать, что за мир, представить героев, а подлинный драйв и настоящий замес начинается к концу первого сезона.
— «К концу первого» — значит, планируется продолжение?
— Скажем так, сценарий написан таким образом, что это может быть и законченное произведение. Но, разумеется, плох тот сценарист, который не подразумевает продолжения с самого начала. Ты изначально должен иметь в голове более широкую картину и представлять, к чему ты поведешь. Чтобы в случае успеха тебе не пришлось что‑то выдумывать, приклеивать клеем-карандашом, прививать, как мичуринские веточки, какое‑то инородное тело к уже имеющемуся стволу.
— В чем сложность создания аудиотекста?
— Книга ни с чем не конкурирует: когда ты находишься с книгой в руках, это уже предполагает, что все остальное отложено. А сериалы, в особенности те, которые ты смотришь с компьютера или телефона, конкурируют с медиаокружением: мессенджерами, социальными сетями. Из‑за того, что идет конкуренция за внимание, они должны гораздо плотнее и жестче держать тебя. С точки зрения драмы и конфликта все должно быть более захватывающим, интенсивным, накал эмоций должен быть выше.
— Чтобы заинтриговать зрителя, создатели телесериалов выпускают трейлеры, анонсируют новые серии. Как вы собираетесь поддерживать интерес аудитории?
— В одной серии, допустим, 10–12 эпизодов — расширенных сцен. Каждая из сцен должна содержать конфликт: герой и антигерой или герой борется с обстоятельствами, со стихией. Это как раз прием, совершенно типичный для кинодраматургии, который в книгах совершенно необязателен. Конечно, каждый эпизод должен заканчиваться каким‑то жестким клиффхэнгером, так чтобы человек подумал: «А что будет дальше? Дальше-то что?!» и переходил на следующую серию.
— То есть ваша задача заманить читателя?
— Некоторые говорят, что литература в принципе не должна никого увлекать, это слишком низко: она никому ничем не обязана. Но я реалистично всегда был настроен. За сообщениями, которые валятся в телеграм, лентой фейсбука и картинками в инстаграме интереснее следить. Читатель не может долго концентрироваться на тексте, потому что ты читаешь-читаешь уже две минуты, а до сих пор никакого адреналинового вброса ты не получил.
— То есть слушать, по-вашему, легче, чем читать?
— Я думаю, что люди слушают при определенных обстоятельствах. Например, когда они занимаются спортом, гуляют или гладят белье. То есть ты слушаешь в тот момент, когда глаза у тебя чем‑то заняты, и ты готов себя в это время развлечь или образовать.
— А в таких обстоятельствах получается погружение в текст?
— Ну я на гребном тренажере слушаю «Зулейха открывает глаза». Нормально заходит. Тем более когда тебе некуда соскочить с гребного тренажера, еще час остался, вот случаешь, втягиваешься постепенно.
— Вы бы хотели, чтобы ваше произведение экранизировали или поставили на сцене?
— Да пожалуйста, оно практически для этого готово. Я думаю, что было бы забавно по этой штуке поставить спектакль. Тем более я в прекрасных отношениях нахожусь с Максимом Диденко, который ставил «Текст», у нас с ним полное взаимопонимание, я очень люблю его как автора, как режиссера.
— В этом проекте вы и писатель-сценарист, и режиссер, и актер, — первую серию вы озвучили полностью…
— Я зачитываю весь текст, весь сезон. Это не моя идея, потому что я о своих актерских способностях очень невысокого мнения. Это предложили ребята из Storytel. Я это воспринял как челлендж: я ни одну из своих книг сам не озвучивал. У меня был эксперимент с «ВКонтакте», когда я публиковал по главам книжку «Текст». Мне предложили делать стримы и читать это все. Но я просто сидел и по бумажке читал. Здесь меня привели в студию, сказали, что я буду заменять собою всех актеров, включая и женщин, и глухих персонажей, и полковников, и сорокалетних цыганок. Я решил, что если я восприму это как вызов себе и своим ограниченным возможностям, то, может, у меня что‑то и получится.
— Вы сами уже послушали, что получилось? Довольны собой?
— Да, семплы мне присылали. Вообще, я редко бываю доволен собой.
— А как Storytel мотивировал свое желание, чтобы именно вы зачитывали всю книгу?
— Они хотели сделать режиссерскую версию в авторской начитке. А я люблю делать все новое. Смешно, наверное, звучит от человека, который выпустил четвертую постапокалиптическую историю. Но она на «Метро» совсем не похожа.
— Как раз хотели спросить: зачем после суперреализма возвращаться к постапокалипсису?
— Это не значит, что я сейчас взял и вернулся в фантастику, постапокалиптику как жанр, просто я хочу оставлять за собой возможность свободного поиска. Мне хочется иметь возможность без оглядки на ожидания читателей и издателей делать то, к чему в данный момент лежит душа. Недавно я закончил пьесу, которая рассказывает о еврейском гетто в городе Лодзь во время Второй мировой войны. А следующая вещь, к которой я перехожу, — роман про современную Россию, семейная драма. Это никоим образом не фантастические произведения, а реалистические.
Мне хотелось бы вообще все ярлыки посрывать. Допустим, у меня есть книга, которая каким‑то образом оказалась очень популярной и здесь, и за рубежом. Значит ли это, что я должен оставаться заложником этой популярности, чтобы не растерять читателей? Мне кажется, что эксперимент — это единственный способ будоражить себя. Когда ты идешь по накатанной, очень сложно вызвать те самые чувства и ощущения, которые ты испытывал впервые. И когда ты занимаешься повтором этих вибраций, этого тока высоковольтного не ощущаешь.
— «Пост» позволил ощутить эти эмоции, вибрации?
— Да-да, особенно под конец меня прямо потряхивало! Как только я начал делать то, чего я до сих пор не делал, начались настоящие эмоции. Такой способ завести себя — заступить на территорию, где ты еще ничего не осваивал, где ты не уверен в себе.
— Какой месседж у «Поста»?
— В моих книгах тема двигает сюжет: то есть сначала «о чем», а потом «как». Я знаю авторов, которых ведет герой и для которых тема является вторичной. Американский драматург Дэвид Мэмет сказал, что у истории, как у шутки, вообще нет идеи, а есть просто коллизия, из которой что‑то рождается. Я с этим не очень согласен, для меня на первом месте всегда была тема.
Подъем правого популизма, пропаганда ненависти к другим группам. Если вы дослушаете сериал до конца, то поймете, о чем я говорю.
— У аудиосериала есть группа «ВКонтакте». В комментариях многие пользователи писали, что ваша новая работа — «очередное политическое заявление». Какое место политика сегодняшнего дня занимает в вашем творчестве?
— Я же политический журналист, новостник, колонки пишу на политические темы, так что это все связано. Я пишу о тех событиях и процессах, которые разворачиваются в обществе. Тем более мы в такие интересные времена живем — времена какого‑то глобального притворства, бесконечной постмодернистской игры… Мы постоянно косплеим прошлое, совершенно в нем запутавшись и переврав. В конечном счете мы оказались в каком‑то историческом тупике. Про Москву так, может быть, не скажешь, тут все благоустроено, сыто, никого особенно не зажимают, но все равно есть ощущение кризиса жанра, и очевидно, что происходит застой. Застой, с одной стороны, не самая бесчеловечная из форм, которые у нас были, но, с другой стороны, это абсолютная неопределенность по поводу будущего, отсутствие концепции.
— Саундтрек к вашему сериалу записал Тима Белорусских. Почему он?
— Да, дело в том, что главный герой сериала, 17-летний парень Егор, практически сверстник Тимы. И он тоже сам себе певец, сам себе музыкант. Я не скажу, что Тима — протестный рокер, потому что весь протест у нас за рэп-движением…
— Тогда почему не Фейс, например?
— Ну слушайте, это человек, который спел песню про бургер… То есть сначала ты поешь, как едешь в магазин Gucci в Санкт-Петербурге, а потом записываешь что‑то политическое. Я не уверен, что это тот самый голос протеста, осмысленный и интересный людям. Конечно, он суперпопулярный чувак, но к музыке и к поэзии имеет очень мало отношения. В случае с Тимой решающую роль сыграло абсолютное попадание в героя. Если послушать его песни, то они как раз созвучны Егору: его герой, как и мой, подчеркнуто аполитичен, он не хочет разбираться во всем наследии, ошибках прошлого.
— Сейчас многие молодые люди, наоборот, интересуются прошлым: не зря же у фильма Дудя про Колыму 7 миллионов просмотров.
Да, и, мне кажется, это определенный сдвиг — вот эти 7 миллионов человек, посмотревших Колыму. Но, к сожалению, есть и те представители поколения Z, которые говорят: «Да нам совершенно наплевать, что делали наши бабушки и дедушки. У нас есть Патриаршие пруды, ЦПКиО и крафтовое пиво, мы знаем, что телик врет, и не смотрим его. Все, что было до нас, не имеет к нам отношения, поэтому отстаньте от нас и дайте жить своей жизнью».
И это тоже одна из важных тем книги — все, что сделали бабушки и дедушки и продолжают делать папы и мамы, очень на нас влияет. Например, те же репрессии, на которые закрывали глаза, прощали их, потакали им, отказывались осуждать наследников КГБ и отдавали себя им во власть.
Само по себе оно не может исчезнуть. И детям придется отвечать за то, что сделали их родители. У нас не ведется никакой работы по признанию и честному разбору нашего сомнительного прошлого, и пока мы не разберемся с прошлым, у нас не будет будущего.
— У нас получится когда‑нибудь отойти от нашего прошлого?
— Отойти совсем не получится — оно пойдет следом. Смотрели хоррор «Оно идет за вами» («It Follows», в русском прокате назывался «Оно». — Прим. ред.)?
— Нет, страшно.
— Ну и правильно. Наши люди вообще хорроры не любят, потому что ночью к метро выйти или за МКАД поехать — уже зомбиленд. Это фильмы для жителей благополучных стран, у которых жизнь скучная и распланированная.
— Дмитрий, вы как‑то говорили, что настоящий русский писатель в большей степени оракул, чем коммерсант. Вы себя оракулом считаете?
— Я говорил, что писатель должен быть оракулом. Я построил свою жизнь таким образом, чтобы не зависеть от государства или любого другого источника финансирования и говорить то, что я думаю, без оглядки на цензуру — коммерческую, политическую, цензуру формата. Как и артисты, художники, писатель должен стараться говорить правду.
— Не всем художникам это удается: на многих оказывают давление.
— Гораздо большее количество художников обольстили, нежели подавили или заглушили. Разговор с Воландом, Мефистофелем, Сталиным — вечные темы. Именно потому, что художник обладает определенным моральным авторитетом, власть старается его привлечь и использовать в своих целях. Писатели и художники — это конкурирующие с официальной идеологией смысловые центры. Они являются альтернативной точкой зрения и, не будучи политически ангажированными, пытаются помочь обществу осмыслить происходящее. Именно поэтому власти так важно их запугать и спрятать. Но, перед тем как спрятать, их пытаются завлечь наградами, титулами, привилегиями: дать мигалку, посадить в совет по культуре.
— Вас тоже пытались обольстить?
— Неоднократно. Несколько раз звали в Совет по культуре и в Совет по правам человека, приглашали на какие‑то встречи. Но я уклонялся.
— У Storytel есть идея выпустить ваш сериал в Европе. Как вы думаете, он будет понятен европейскому зрителю?
— Думаю, да. Проблемы ненависти и языка вражды понятны во всем мире. Сейчас все притворяются, играют. Но эта игра в итоге снимает определенные рамки и легализует реальные явления, начинает оправдывать их. Какие‑то немецкие неонацисты играючи подвергают сомнению Холокост и заново требуют права ненавидеть евреев. Трамп пропагандирует нетерпимость к людям с другой точкой зрения, отказываясь реагировать на какую‑либо конструктивную критику.
Все построено на вранье. Мы превращаем день памяти жертв войны в милитаристский шабаш какой‑то. В принципе, антиамериканская и антизападная риторика, которая ведется по всем федеральным каналам, пропагандирует ненависть и нетерпимость к другим. Это как будто шутки и цирк, а завтра все будет другое, но за этим происходит отвлечение народа от реальных экономических проблем. И эта упрощенная картина мира, которая делит все на черное и белое, на своих и чужих, может повернуться против кого угодно и привести к чему угодно.
— Надеяться ли нам на жизнеутверждающий конец сериала «Пост?»
— Нет, я жизнеутверждающие книги не пишу. Но я думаю, что это будет очень хорошая встряска.
