«Режиссеров-мужчин пока больше как минимум потому, что до недавнего времени их больше поступало [в театральные вузы] и выпускалось. А больше их поступало, потому что девушкам задолго до первого тура рассказывалось, что режиссура — не женская профессия. Точнее, что вообще руководители из женщин никакие, сиди, играй в куклы. Так что отбор происходил (и во многом происходит) не на вступительных испытаниях, а где-то между младшей и средней группой детского сада. Какая нафиг режиссура, если нужно быть тихой, послушной и желательно — женой и матерью?
Сейчас ситуация меняется, студенток-режиссерок все больше и больше, на некоторых курсах уже прямо-таки поровну. Если через полвека мы будем жить в абсолютно свободном от патриархальных установок обществе, а успешных режиссерок все равно будет мало, то я кротко съем свою шляпу и соглашусь, что есть какие-то еще причины для такого дисбаланса. Но для начала надо проверить.
А в целом в российском театре пока парням чуть проще — их охотнее зовут работать в театры, их быстрее слушаются актеры, особенно старшего поколения. Но мне кажется, это просто оттого, что девушек всегда [в этой профессии] было меньше и стереотипы очень живучие. Когда конкретная режиссерка уже пришла в конкретный театр и начала нормально работать, ее редко кто будет прямо гнобить по гендерному признаку. То есть проблема на входе есть, а в процессе последние лет семь точно все проще и проще».
«Мне кажется, что сейчас ситуация меняется. Я все больше вижу режиссерок, чем режиссеров. Раньше и про драматургию говорили: «мужская профессия». И художницы людьми не считались. Сейчас редко услышишь подобные выражения. Возможно, в моем кругу это не принято. И ведь есть женщины в профессии, которых мы знаем. Например, Кэти Митчелл — я в восхищении от ее работ. Я очень уважаю Анну Меликян и Авдотью Смирнову. Хотя это кино — но тоже режиссура.
Я могу ответить на вопрос, почему успешных женщин вообще мало в различных профессиях. Когда тебе сызмала рассказывают, что ты принцесса и должна сидеть нормально, что ты не самостоятельная личность, а ждешь принца, думаю, это не приучает к ответственности и способности принимать решения. А любые профессиональные подвиги требуют как раз этого — способности взять на себя ответственность.
Мне кажется, общество меняется. Но я не могу сказать это с большой уверенностью, потому что в регионах все еще на скрепах и «традиционных ценностях». «Вик, а ты что, режиссер? И как это — командовать всеми?» Вообще, это же тоже стереотип — режиссура из-под палки. Если находишь товарищей в творчестве, то повышать голос не приходится. Да, нужно иметь силу воли, решительность и голос. Но с агрессией это не связано».
Листовка с демонстрации французских феминисток в Авиньоне.
В этом году фестиваль был посвящен теме гендера в театре. Протестующие возмущены несоответствием заявленной темы и программы фестиваля, основную часть которого составляют спектакли режиссеров-мужчин по пьесам драматургов-мужчин. Авторы листовки обращаются к женской аудитории фестиваля: «Вас, зрительниц, — 75%. Вы пришли смотреть спектакли на французских сценах, придуманные и воплощенные в жизнь 89% мужчин».
Активистки обвиняют фестиваль и правительство в цензуре и дискриминации по гендерному признаку: «Художники-женщины существуют, их много. Сценографов, художниц по свету и звуку много. Вы ничего о них не знаете, потому что их запирают в маленьких залах, на маленьких периферийных сценах c маленьким бюджетом, минимальным пространством для самовыражения и минимальной «видимостью». И тем не менее они создают. Везде. Уникальные, мощные произведения искусства вне стандарта, которые ускользают с проторенных дорожек господствующих эстетик».
«Принято считать, что режиссер — это неженская профессия, как крановщик, — будто бы там есть некие «половые» требования. Воля, умение кричать, собрать коллектив под крыло, властная мужская рука, некое мужское пресловутое структурное мышление. Все мы читаем книги о мозге и знаем, что все это глупости: никаких специальных мужских нейронов или мужской префронтальной коры нет.
Ситуация меняется, но не то чтобы прям как-то стратегически, скорее общее течение цивилизации тому виной. Я помню, как женщинам как будто было делегировано право быть детским режиссером — вроде бы «тетешкаться» с детьми у них лучше получается, ставить сказки (это тоже миф и глупости). Потом как будто женщины лучше ставят церемонии — якобы лабильность и гибкость дает им право договариваться с кучей людей.
У нас в ЦИМе есть спектакль-акция «Хочу ребенка» о феминистке Милде, это пьеса 1927 года драматурга Сергея Третьякова, так и не поставленная Мейерхольдом. Пьеса планировалась мастером как дискуссия — так мы и сделали по заветам. В финале спектакля выходят сегодняшние молодые активистки феминистского движения. Рассказывают о насилии в семье, о слатшейминге, о ненависти в соцсетях, о социальной работе с потерпевшими от насилия, о бытовой дискриминации. И вот тут в театральном зале — заметьте, не в бирюлевском ДК дело происходит — начинается ад. Мужчины стонут: «Зачем так агрессивно вы себя ведете, вы же девушки! Я жизнь прожил, но никакой дискриминации не видал! А уж у нас в театре и подавно». И тут встает драматург Наташа Боренко и говорит: «Но ни одна режиссерка не получила «Золотую маску» за режиссуру или за лучший спектакль, я изучала». И вот тут мы задумываемся о нашем экспертном — религиозном — сообществе. А там ведь сплошные женщины. И на этом мысль останавливается».
«Было такое выражение: «женская режиссура». Имелось в виду какое-то страдательное соплежуйство, которое женщины ставят и женщинам только может быть интересно. И вот ты слышишь это все время и думаешь: «Только бы случайно не сделать женскую режиссуру!» И это зажимает очень сильно. Ведь когда говорят «мужская режиссура», то это, скорее всего, про что-то классное. Еще были всякие шутки про то, что курица — не птица, Польша — не заграница, женщина — не режиссер. То есть вторая опасность — это превратиться в парня, как будто работая режиссером, ты теряешь обаяние, женственность, превращаешься в бесполое существо. Все эти разговоры вокруг сильно давили.
Сейчас я вижу, что это какая-то полная ерунда, но, пока я училась и делала первые постановки, это сильно выбивало. Не получается в режиссуре — а, ну это потому, что я женщина. Не получается в личной жизни — а, ну это потому, что я хочу стать режиссером. А! И приговорки все: если работа не получилась у женщины, то это потому, что режиссер — не женская профессия, а если у мужчины, то тут, конечно, нужно разобраться, в чем дело.
Один раз зашла на репетицию к парню-режиссеру и вдруг увидела, что он что-то предлагает — и все все делают. А мне нужно приложить в пять раз больше усилий, просто чтобы мне поверили и попробовали, чтоб я сама себе поверила. Это меня поразило. Но в целом мне очень повезло, потому что сразу после выпуска я встречала много мужчин, которые были давно в профессии и относились ко мне без всяких стереотипов — говорили серьезно, предъявляли требования, звали на лаборатории и постановки. И женщин, которые были примерами (хотя их было мало, конечно)».
Читка пьесы Ольги Шиляевой «28 дней» на фестивале «Любимовка-2018» — античная трагедия с хором про менструальный цикл.
«Мне бы не хотелось говорить о режиссерской профессии в категориях «мужского» и «женского» — это какая-то условность, пережиток прошлого. Вопросы гендера тут, на мой взгляд, совершенно не при чем — режиссура требует определенного типа личности, внутреннего состава, системного мышления; это одна из самых интеллектуальных профессий, предъявляющая одинаковые требования и к мужчинам, и к женщинам.
Разумеется, Россия по-прежнему продолжает оставаться во власти патриархальных представлений о «мужских» и «женских» профессиях — у нас очень инертное общество, и преодоление этих архаичных стереотипов — процесс, конечно, очень долгий и трудный. Но мне бы совершенно не хотелось огульно обвинять коллег-мужчин в том, что они препятствуют работе женщин на режиссерском поприще. По крайней мере, на своем пути я никогда не сталкивалась с какими-то притеснениями, гендерными предубеждениями — я встречала только поддержку и отношение на равных. Возможно, мне просто повезло.
Поэтому было бы странно допускать саму возможность мысли о том, как это трудно — быть женщиной-режиссером. Да, я очень рано осознала, что для того, чтобы тебя воспринимали на равных, нужно совершать в два-три раза больше усилий, чем коллегам-мужчинам. Но я отношусь к этому спокойно — это держит тебя в тонусе, бодрит.
В 2016 году я получала премию «Прорыв» за лучшую режиссуру за спектакль «Братья» — это была работа, что называется, на пределе возможностей, потребовавшая невероятных усилий и с моей стороны, и со стороны артистов и всего театра «Приют комедианта». И вот ведущие вскрывают конверт, называют мою фамилию, я выхожу на сцену. Но вместо того, чтобы [позволить мне] насладиться моментом, авторы церемонии надевают на меня каску и вручают тяжеленную кувалду. Согласно сценарию, я должна была в прямом смысле слова совершить прорыв, пробив тяжеленным инструментом стену из ДСП на пути к сцене. Эта анекдотическая ситуация навсегда отпечаталась в моей голове как очень точная метафора: ты ни на секунду не можешь расслабиться, ты всегда должен пробивать себе дорогу. Сетовать на то, что у тебя недостаточно сил и выносливости, бессмысленно — таковы правила игры».
