История уличного искусства в России от Родченко и Малевича до Ради и Павленского

Игорь Поносов — художник и критик, которому московская уличная культура обязана многим. Он издал три альманаха про отечественные стрит-арт-практики, организовал множество выставок, в том числе и Паши 183, курировал проект «Стена» на «Винзаводе». Сейчас он готовит к выпуску свою книгу «Уличное искусство и город», которая станет первым изданием, рассказывающим об истории граффити и активизма в России — с экспериментами авангарда, советскими практиками, экспериментальными 90-ми, расцветом в 2000-е и протестной волной 2012-го.

В качестве самого первого прецедента я ставлю Малевича — у него был опыт оформления фасадов в Витебске, где он совместно с Лисицким и объединением УНОВИС сделал несколько фасадов в стиле супрематизм. Это было в 1920 году. А потом, через несколько лет, случился Моссельпром — мне показалось интересным его указать, ведь эта роспись восстановлена в 1990-е и сохранилась до сих пор, да и Родченко получил за нее в Париже премию «Искусство улицы». Так что Моссельпром — показательный и знаковый пример в контексте российского уличного искусства. Призывы выйти на улицу были и раньше — у Маяковского, Ильи Зданевича и других, но во многом это были лишь слова. Возможно, и были практические подтверждения, что художники того времени делали небольшие вещи на улице, но наиболее заметные изменения произошли в итоге с фасадами.

Уже позже, в 1970-х, появились концептуалистские группы «Гнездо» и «Мухомор». Конечно, это не то чтобы традиционное уличное искусство в современном понимании и совсем не монументальная роспись, скорее это были осторожные попытки выйти на улицу, потому что в то время по-другому было никак. «Мухоморы» спускались в метро, где проводили целый день, назначая там встречи и фиксируя свои эмоции. Участники группы «Гнездо» устраивали акцию «Забег в сторону Иерусалима», где участвовали многие московские концептуалисты того времени. Это были не столь заметные попытки, нежели у акционистов 90-х, которые буквально ворвались в город для того, чтобы сообщить людям о чем-то новом. Во многом это стало одной из наиболее ярких попыток освоения или даже завоевания публичных пространств. В нашей стране, как и во многих других странах, уличное искусство оказывается связано с протестами и социальными изменениями (изначально я хотел и книгу назвать «Уличное искусство: От протеста до профанации»).

Один голландский документалист приезжал в Москву уже в 90-е — и снимал фильм о московской хип-хоп-сцене, там есть несколько граффити-художников «второй волны» среди которых фигурируют Мэйк, Шухер, Шаман и другие. Сейчас, конечно, при этом изобилии брендов граффити-красок смешно смотреть, как они с такой грустью рассказывают, как им достается какая-то некачественная и просроченная краска из Европы. Они говорят, что держат в руках последнюю партию, а потом, возможно, граффити в России на этом закончится. Тогда даже в голову никому не приходило, что можно использовать кисть и другие материалы — настолько были сильны субкультурные каноны. В нулевых начался бум — появились специализированные бренды, которые стали приходить в Россию, привозить качественную краску, проводить фестивали с крутыми европейскими гостями. Это превратилось в самую настоящую индустрию.

Приехав в Москву в 2003-м, я увидел такое количество разных граффити, что это утратило какой-либо интерес с точки зрения распространения своего никнейма. Мне не хотелось интегрироваться в эту среду, я стал задумываться о том, какое развитие это может получить, и запустил сайт, где собирал разные формы уличного искусства (или нетрадиционного граффити), которые бы не содержали шрифт, — это могли быть рисунки, инсталляции, объекты. За год-полтора я собрал коллекцию и стал думать о том, чтобы издать книжку, это было в 2005-м. Через полтора года вышло уже второе издание, более качественное как в плане содержания, так и исполнения. Примерно в то время и стал появляться особый интерес со стороны СМИ. На тогда еще полузаброшенном «Винзаводе» прошла масштабная выставка-фестиваль. Магазины хотели устраивать какие-то коллаборации с уличными художниками. Помнится, я даже помог организовать выставку Паши 183 в кафе магазина «Республика» — там было странное оформление с розовыми стенами, совсем не под Пашины работы. Паша тогда распечатал фотографии, сделал видео, и пусть в том пространстве это и смотрелось странно, но это был важный опыт как для меня, так и для него. Еще мы делали какие-то коллаборации со скейтбордическими магазинами, расписывали виниловые игрушки. Все это во многом западные тренды, никак не подкрепленные местным контекстом, поэтому особо это не прижилось, но было интересно.

Все закончилось в 2008-м этой самой архивной выставкой, манифестирующей смерть уличного искусства. Помню, я нанял скрипачей, которые играли классическую музыку, кто-то принес цветы. Единственное, что гроба тогда не хватало, было грустно, но и хорошо одновременно, потому что я как-будто бы избавлялся от груза.

Сейчас в стрит-арте происходят определенные сдвиги, связанные в том числе и с политическими процессами. Появляется множество междисциплинарных проектов, например как наш «Партизанинг». Активисты используют улицу как медиа, а акционистские практики — в духе Павленского и Pussy Riot — дали определенный толчок к развитию. Но конечно, есть и коммерция, и интерес со стороны государства, этого никто не отменял.

Появилось много новых явлений, в том числе и пропагандистское граффити, которые заботят и возбуждают художников. Мне тоже очень интересно, во что это может трансформироваться — станет ли эта пропаганда подобием монументального соцреализма или просто останется мимолетным трендом, неприметным, как уличное искусство и граффити в его нынешнем состоянии.

Пропагандистское граффити связывает нас с проблемами и идеями прошлого — возможно, оно действительно является в некотором роде реинкарнацией монументального соцреализма. Его появление сейчас ставит вопрос, идем ли мы снова по тому же пути? Оно выносит эти вопросы на общественное обсуждение — в том числе и в фейсбуке. Появляются петиции с требованием это все закрасить. Я думаю, что такой публичный жест с определенным сообщением — это хорошо.

Граффити-фестивали на западный манер очень декоративны, они не задаются никакими вопросами и в общем-то неинтересны зрителю-горожанину. Многие их даже не замечают, потому что приравнивают эти образы к рекламе. Эти работы закрашивают, а на их месте появляется реклама — в некотором роде они сами подготавливают почву к этому. Хотя на месте пропагандистских граффити тоже может появиться все что угодно — но все равно они ближе к социальному контексту. Другой вопрос — о качестве их исполнения и визуальной составляющей, но анализировать это бессмысленно. Это не искусство, а пропаганда и агитация, причем достаточно дешевая.

Наше уличное искусство все еще не стало самобытным — и произойдет это только в тот момент, когда художники начнут учитывать социальный контекст, коммуницировать с жителями, которые и являются потребителями и зрителями. Сейчас же фасады не имеют никакого отношения к жителям — это навязанное изображение, в некотором роде интервенция. Конечно, есть единичные примеры — Кирилла Кто, Тимофей Радя или Женя 0331с, они работают на низовом уровне, но на фоне масштабных программ вроде «Лучшего города Земли» (граффити-фестиваль Департамента культуры Москвы — Прим. ред.) теряют свою значимость. Может быть, в этом и есть цель этих программ — затмить протестные и низовые инициативы. Организаторы называют это граффити, и вслед за ними это так же называют СМИ и жители — хотя это просто монументальная живопись, созданная согласованным образом. Происходит подмена понятий, но обычным людям кажется, что граффити уже не может выглядеть иначе.

В нашем городе происходит много улучшений — от велосипедной инфраструктуры до парков и других публичных пространств. Но пока непонятно, будут ли они работать в перспективе. Возможно, и они являются декоративным жестом, в некотором роде фальш-фасадом. Масштабная программа «Лучший город земли» должна заставить задуматься о ее мотивах. До нее не было запросов города и общественности, а потом одним махом появилось 149 росписей. Мне кажется, это хорошо иллюстрирует общий тренд европеизации.

Раньше в городе было больше всего, в том числе и холл-оф-феймы, где происходило наслоение разных работ, а сейчас многие из них исчезли. Интересную концентрацию уличного искусства найти не так-то просто: на Арбате был прекрасный холл-оф-фейм, но сейчас его закрасили, оставили только верхушку. Сейчас даже трудно сказать, где мое любимое место. Также возникает вопрос, зачем приукрашать центр города? Здесь и так многим можно вдохновиться. Серые районы, наверное, требуют улучшения — но с этим тоже надо аккуратнее.

В качестве тенденции в стрит-арте я бы отметил, что у нас больше текстовых работ, но это верно не только для уличных работ — концептуализм, основанный прежде всего на тексте, у нас также очень развит, да и вся культура очень литературоцентрична.

Мне нравится очень много текстовых работ Кирилла Кто, всегда приятно их встретить в каком-нибудь переулке. Очень люблю находить и небольшие графичные произведения Стаса Доброго. Они выглядят очень органично — кажется, они всегда были на этой стене. Несмотря на то что сегодня все уличное воспринимается через призму интернета, мне нравятся лишь те работы, которые я могу увидеть лично. Это какая-то определенная аура встречи с произведением.

У Кирилла была очень хорошая выставка «Много букоф» в галерее, которой уже не существует. Смысл был в том, что он собрал книги определенного года — кажется, их было несколько тысяч — и затем в пространстве галереи собрал огромную стену из них. Потом он пригласил туда граффити-художников, которые их затегали. Кирилл пытался показать опыт современной текстовой культуры, которая пренебрежительно относится к нашему историческому наследию, показать огромное количество текстов, которые уничтожаются слоем современной культуры. Потом эти книги раздали всем, кто их хотел получить. В галерее XL у него была неплохая выставка, связанная с рекламными баннерами, там он акцентировал внимание на этих работах, на том, как они создавались.

Все очень привязываются к названию петербургского Музея стрит-арта. В самом деле, звучит довольно странно, но они развили в городе неплохую деятельность и приводят много лекторов, пытаются устроить достойные экспозиции. А название означает то, что они хотят сохранить амбиции музея, хотя мне кажется, что это просто невозможно коллекционировать. Правда, у нас скоро, может быть, придут к тому, что будут стеклом накрывать работы уличных художников. Хотя мне нравится, что все у нас закрашивается, все очень временно, как и должно быть.

Сегодня интерес к стрит-арту у меня снова угасает. Происходит слишком много всего, с чем я не могу согласиться. На мой взгляд, понятие стрит-арта себя дискредитировало так, что зачастую даже не хочется себя с ним ассоциировать. Ни с городскими фестивальными проектами, ни с декоративными стенами, ни со стрит-арт-премиями и фестивалями в том виде, в котором они существуют сегодня. Но как человек, как отдельная единица я не могу этому противостоять. Но история этого феномена интересна, интересно и поразмышлять о сегодняшней ситуации, именно таким размышлением и станет моя новая книга.

Сегодня исчез не только уличный протестный стрит-арт, но и вся протестная атмосфера и движение в принципе. Но несмотря на это, все же новые художники продолжают появляться — о них мы стараемся рассказывать в рубрике «Новые нескучные» на сайте «Партизанинга». Это в основном социально-политические художники, работающие не только в России, но и в Казахстане, на Украине, в Армении, Белоруссии. Можно сказать, что подрастает новое поколение, осмысляющее уличное искусство с точки зрения инструментария и тактик. В Киев сильная сцена, есть несколько мощных художников, например, дуэт муралистов «Iнтереснi казки», которые делают по-настоящему качественные и живописные работы. Экспериментируют с практиками и медиумами такие художники, как Вова Воротнев и Саша Курмаз, которые, пожалуй, являются граффити-пионерами украинской сцены.

Россия же, конечно, интересна на Западе с точки зрения политической повестки — у них есть определенное видение того, что у нас происходит, есть определенная пропаганда, и им хочется видеть альтернативный взгляд на это через искусство, которое бы реагировало на политические и социальные процессы.