«Русская мода — копия западной»: интервью с Машей Jahnkoy, возрождающей ремесленничество

— Вас давно не было в Москве, а тут внезапно устраиваете показ новой коллекции, выставку и воркшоп. Что случилось?

—Во-первых, в России проходил чемпионат мира по футболу, и как раз под его закрытие мы решили сделать показ. Все как-то сложилось в единое, и музей тоже согласился (во Всероссийском музее декоративно-прикладного и народного искусства проходил показ Jahnkoy, а до 27 июля здесь будет работать выставка художницы. — Прим. ред.). Эта коллекция больше о России, чем предыдущая, и, естественно, должна быть показана здесь. Я хотела еще в Новосибирск поехать, но не получилось.

— Сколько вы не были в родном Новосибирске?

— Я приезжала прошлым летом, но уже 5 лет не живу в России.

— А родители следят за тем, что вы делаете?

— Да, во «ВКонтакте» следят, но немножко не понимают. Им тяжело, потому что они выросли в другой культуре. Родители были совсем далеки от традиционного ремесла, и им внушалось, что это не ценность.

— Родители не разделяют вашу любовь к традиционной одежде?

— А почему у нас вся страна ходит в джинсах и майках? Тренды — очень сильная вещь, поэтому ты не всегда понимаешь, что тебе нравится другое. Мне кажется, вся красота ценностей и знаний заложена в традиционном костюме — все эти орнаменты, узоры, их значение. А сейчас как будто ничего нет.

— Откуда у вас вообще взялась любовь к русскому колориту?

— Она никуда не девалась. Просто мы росли, не видя истоков. Меня всегда тянуло к древней культуре, я очень любила журнал National Geographic про Африку и Индию. Я стала изучать историю традиционной одежды в африканских народах и поняла, что европейское влияние распространилось на все страны мира.

— А что случилось с африканской традиционной одеждой?

— Начиная с колониализма вся традиционная одежда запрещалась. Считалось, что все должны были выглядеть как европейцы — это стало стандартом красоты. У американских народов традиционная одежда вообще жестко вырубалась, и все переодевались в пиджаки.

— Расскажите про новую коллекцию. Насколько я понял, она вдохновлена актуальной политической ситуацией в мире.

— Я не знаю, что такое политика, я говорю, что чувствую. Моя работа основывается на восстановлении культуры и традиционного ремесла. Коллекция называется «The Deceived: No More», или «Заблужденный: Больше не». Она затрагивает деление культуры на «мою» и «твою». Был момент, когда я спросила себя, что такое «моя культура» и куда она делась. И разделила ее на четыре группы.

Первая — это красное, белое, черное: революционеры или посланники культуры; такой светский стиль. Вторая группа — уличная культура, на которой я росла и которая сейчас доминирует. Третья группа — потерянная культура. Она включает в себя детей, которые выросли на пластиковых автоматах, «Диснее» и природном мире, который превратился в игрушку. Последняя группа — отсылка к нашей традиционной культуре: как она позиционировалась в моем детстве и что от нее осталось. Я росла на MTV и Америке, а традиционная культура не считалась актуальной, крутой и не вызывала интереса. В общем, я так разобрала по кусочкам «мою культуру» и поняла, что вот оно так и исчезло, а теперь время это восстанавливать.

— Неделей ранее эту же коллекцию показали в Нью-Йорке. Чем нью-йоркское шоу отличалось от московского?

— Разная хореография, разные люди — наверное, больше всего этим. Ну а концепция не изменилась. Шоу в Нью-Йорке прошло в рамках New York Fashion Week Menswear в совете модельеров CFDA. Это было закрытое помещение, но было довольно много места, поэтому мы сделали большой подиум в виде улицы. Получился такой большой театр.

В Москве хотелось размаха — показать широту души, свободы, улиц и парада как часть того, на чем мы выросли. В Москве на шоу пела группа «Комонь». Это ребята из Гнесинского училища, которые учились народному пению под руководством Юрия Колесникова. Когда я полтора месяца назад приехала встречаться с руководством музея, как раз попала на выпускной вечер Гнесинки. Я была просто в восторге, что такие молодые ребята все это изучают и поют. Вот получилось посотрудничать как раз с выпускниками этой школы.

— Слоган «Засуньте пушки себе в зад» правда не политический?

— Ну это социальное больше. «Засуньте пушки себе в зад» — песня группы «Ноль». Пока я готовила эту коллекцию, много слушала их песни. Это моя любимая группа с детства, поэтому куча слов из их песен превратились в надписи для коллекции — часть из них пошли на декорацию улицы, часть — на одежду.

— Вы родились в Новосибирске, закончили «Британку» в Москве, дальше переехали в Лондон, а затем в Нью-Йорк. Выходит, что слоган «Нету дома, нету флага, мама» — ваша личная история?

— Да, все слоганы связаны со мной и как бы олицетворяют меня. «Нету дома, нету флага, мама» — песня группы 5nizza. Песня отражает оторванность и отсутствие культурных корней.

Я в целом смотрю на восстановление культуры, это для меня не только возрождение русской культуры. Вот сейчас мы все живем вместе, особенно в Нью-Йорке. Все страны мира в одном городе — и соответственно нельзя так просто вернутся назад, можно только идти вперед. «Вперед» — это вместе восстанавливать знания, которые мы потеряли, делиться ими и как бы по кусочкам складывать.

— В русских медиа о вас заговорили после того, как Jahnkoy отметили в шорт-листе LVMH. Прошел год, у вас выходит вторая коллекция. Упоминание LVMH вам как-то помогло? Имеет ли конкурс какую-то силу на практике?

— Ну конечно. Вот вы говорите, что в России заметили, помогло значит. Это работает просто как пиар — встречаешься со всеми лидерами модной индустрии.

— Почти во всех интервью вы говорите о себе как сибирском, а не российском дизайнере. С чем это связано?

— Не знаю, мы просто всегда о себе говорим «Я из Сибири». Да, на Западе понимают, где это, говорят, что холодно. Сибирь, наверно, ассоциируется со ссылкой, но кто-то путает ее с Сербией.

— Вы же закончили «Британку». Она как-то вам помогла?

— Она дала мне глоток свежего воздуха, там я могла полностью творчески себя реализовывать. «Британка» дала мне базу, азы дизайна, цвета композиции. Считаю, мне очень повезло, что я была всего лишь на втором выпуске фэшн-дизайна — у меня была русская школа конструкции и шитья и английская школа дизайна. Но для меня это было только начало: чтобы чему-то научиться, нужно много времени. Как нам говорили в «Британке», чтобы освоить фэшн-дизайн, десять лет нужно. То есть после четырех лет в Британке тебе нужно еще шесть лет обучения.

— Вы выступаете против быстрой моды и продвигаете ручное производство. Почему вас так волнует сохранение ремесленнических техник?

— Мне кажется, что это в первую очередь работает как исцеление людей, твоей души. Очень важно, когда ты делаешь что-то руками. Гармония, баланс, связь с предками через руки так же, как песня и поэзия. Идет выход энергии, и ты можешь закладывать значение в одежду и защиту. Прямо вышиваешь узоры и заговариваешь. [Заговорам] я только начинаю учиться, потому что реальные знания не лежат на поверхности.

— Тяжело продавать этно-одежду?

— У меня нет маркетинга, я художник. Делаю все в одном экземпляре, но эту коллекцию мы планирует продавать. Я начала сотрудничать с ремесленниками из Индии, потому что раньше мы все сами шили.

В этом году меня пригласили участвовать в программе CFDAʼs Elaine Gold Launch Pad. Благодаря ей я сотрудничала с Nest — организацией, которая связывает ремесленников со всего мира с дизайнерами. Я также ездила в Индию при поддержке American Accessories Council и смогла наладить контакт c местными ремесленниками. Там мы сделали ботинки и аксессуары, а тесемки привезли из Белоруссии. Теперь, надеюсь, это будет продаваться.

В прошлом году у меня все было очень кутюрное и соответственно я никак не могу это продавать — очень дорогое производство. Сейчас специально разработала линейку разной ценовой категории. Есть разный уровень ремесленного труда, который применим к одежде. Чем его меньше — тем дешевле, чем больше — тем дороже. Хочется привлечь внимание разных людей, чтобы они заразились идеей поддержки ручных техник.

— Мне кажется, что современная мода превратилась в сплошной мерчендайз. Истории стали важнее одежды, а чтобы стать дизайнером, достаточно просто придумать емкую фразу на футболке. Вас это бесит?

— Сейчас все стали делать одинаковые майки, но меня не бесит ничего. Мне просто немножко смешно наблюдать за тем, как мы восхищаемся этим и потребляем с большим желанием. Но опять же, надо просто делать что-то другое и показывать пример.

— А с чем связаны такие перемены? Это кризис — или люди просто больше не хотят сложных вещей?

— Если считать, что жизнь идет волнами, то сейчас мы уже дошли до низа и теперь нужно идти в обратную сторону. Потому что уже проще футболки с принтом ничего нет. Ну сколько можно их делать, покупать, любить, носить? Сейчас всем нужна быстрая и дешевая одежда. У нас на районе [в Бруклине] продаются вещи за 99 центов — непонятно, кто их сделал, откуда пришла ткань, кто ее покрасил, как сшили. Люди просто не хотят покупать ничего, что долго носится. Из-за этого вымирает все ремесло. И даже в странах, где оно развито, например в Индии, качество становится очень низким. Молодое поколение не хочет носить сложную одежду, оно не видит ценности в традиционной культуре. И в этом весь ужас ситуации.

— Но дома моды с историей тоже клепают футболки, и стоят они далеко не 99 центов.

— Им тоже надо оставаться современными. Дома моды — единственные, кто еще делает кутюр и крафт; через них создается хорошего качества ремесло. Но они все стараются походить на уличную моду, потому что этого хотят потребители.

— Критики из сезона в сезон хоронят тренд на кириллицу, но в вашей новой коллекции много русских надписей. Почему?

— Я же русская, поэтому мне в голову приходят русские слова, несмотря на то, что, живя за границей, начинаешь забывать родной язык. А возможно, мне просто надоел английский, хотя его я тоже использую в творчестве.

— Кириллица очень популярна у зарубежных хайпбистов.

— Я вообще не смотрю блогеров и не слежу за трендами. Я еще использую древнюю азбуку — славянский язык, который мы потеряли и забыли. Это тоже меня сейчас сильно интересует: куда делся этот язык и что эта потеря значит для культуры. Раньше наши буквы обозначали звуки и послания. Когда читала азбуку, было интересно смотреть на иероглифы, которые я даже не знаю и не представляю, как были созданы. Я их просто добавила на одежду, потому что сама азбука — это уже послание.

— Что вы думаете про Гошу Рубчинского и Демну Гвасалию, которые стояли на восходе тренда на все постсоветское? Что из их работ вам нравится?

— Я особо не слежу за ними. Они очень популярны, все носят их одежду, молодцы. Мне кажется, в мире на все есть свои потребители. Я внутри себя живу. Меня еще в школе учили не смотреть на других дизайнеров, иначе ничего не хочется делать, потому что кажется, что все уже есть. Нужно создавать продукт, искренний в первую очередь для тебя. При этом я не то чтобы совсем в вакууме существую. Я через себя перерабатываю какие-то образы.

В целом русская мода — это уже копия. Не знаю, какую ценность она несет. Если ты русский дизайнер и хочешь как-то поддержать страну, то производить должен здесь и ткани закупать здесь же. А сейчас достаточно просто написать русское слово и все. Считаю, что необходимо внедрять что-то хорошее. Но опять же, тут нет никакого «хорошо» и «плохо». Никто не имеет права никого осуждать. Но я стою за то, чтобы русские дизайнеры восстанавливали свое производство и свои ткани.

— А какие ткани вы привозите из России?

— Вот платки привезла наши павлопосадские. Мы их включили в нашу следующую коллекцию. У нас в Академгородке (город в 20 километрах от Новосибирска. — Прим. ред.) есть маленький магазин в подвале с кусочком русской культуры. Там я купила ткани: в основном это ткани с принтами и орнаментом, потому что вручную никто не плетет.

— Вы говорите, что вы в первую очередь художник, а Jahnkoy — это арт-проект. Почему хотите уйти от образа просто конструктора одежды?

— Я — художник, просто делаю не картины, а одежду. Но эта одежда — результат большого исследования. Она несет в себе более глубокое значение, поэтому включает в себя шоу, перфоманс, звук, свет, большое количество людей.

Проект «The Deceived: No More», который будет продаваться как ready to wear (повседневная одежда. — Прим. ред.) нацелен на восстановление ремесла. Как раз в Бруклине я начала заниматься проектами для поддержания ремесленников. На выставке вы сможете ознакомиться с деталями работ, а также посмотреть финальную выпускную коллекцию «Displaced», которая была своего рода предложением того, как можно улучшить систему моду и продукции.

— Один из китов, на которых держится Jahnkoy, — мультикультурализм. Вы используете этнику разных народов. При этом в СМИ постоянно появляются скандалы из-за культурной апроприации. Это обосновано, либо это просто попытка придраться?

— Вся мода есть апроприация. Все тренды считываются с людей вокруг, потом копируются и продаются другим людям. Культура — сложное понятие. У нас в стране нет такого «моя-твоя культура»; по крайней мере, я не выросла на таком понимании. Есть слово «культура», и ты либо культурный, либо нет. Вся наша музыка — это культурная апроприация западной, и получается, мы не имеем права этого делать? Если ты слушаешь рэп, ты вырос на рэпе — это твоя культура уже.

Я считаю, что нужно разговаривать о другом. О том, что культуры вообще нет — ни в Китае, ни в России, ни в Индии, — и ее нужно восстанавливать. Есть одна массовая культура, которая показывается по телевизору. При этом возмущение, которое вызывает культурная апроприация в сфере моды, очень необходимо. Важно, чтобы люди поняли, что они покупают, кто это сделал и какая ценность у продукта.

— Вы считаете, что активистам нужно не так агрессивно реагировать на апроприацию?

— Агрессия создает проблемы в обществе, и это уже страшнее. Начинается: ты это не носи, это не твое. Очень многие культуры из-за этого были истреблены: людям говорили, что так не надо одеваться, это некрасиво, плохо и примитивно. Мы сами выбираем дорогие зарубежные бренды вместо локальных. И если они сделают что-то вдохновленное Россией, то мы пойдем и купим; нам будет казаться, что это круто. Проблема в потребителе. Говорить, кому чем вдохновляться, очень неправильно.

— Обе ваши коллекции сделаны в коллаборации с Puma. Насколько комфортно работать с брендом? Не было такого, что руководство диктовало, что нужно делать?

— Мне очень повезло, что я их встретила. Они поддерживают меня и доверяют. Это очень редко и ценно. Puma предоставляет изделия, с которым я работаю, а также поддерживает показ.

— У вас большая команда?

— Пару месяцев назад нас было трое. Сейчас мы приехали с командой из десяти человек: двое занимаются музыкой, один фотограф, остальные ребята — продюсеры и швеи.

— Когда ждать выход коллекции? Где ее можно будет купить?

— Пока не знаю, посмотрим, кого она заинтересует. Тираж будет не масштабный — ограниченный, под заказ.

— Каким вы видите будущее моды?

— Я вижу будущее в сотрудничестве домов моды с ремесленниками, потому что одно без другого не может существовать. Вместе мы должны восстанавливать потерянное наследие.

А еще людям стоит покупать меньше и больше ценить вещи. Это главная проблема. Тренды на самом деле не меняются, а повторяются. Молодое поколение растет и думает: «О, это круто, это новинка». Хотя это никакое не новое, оно было и 30 лет назад тем же самым. Поэтому, мне кажется, потребление должно остановиться.