«В гражданском обществе нет такого понятия, как «мусорнулся»

(Имена изменены по просьбе героев. — Прим. ред.)

Елизавета: Прошлым летом на «Стрелке» мы решили пойти покурить косячок достаточно большой компанией. Нашли укромный уголок, спокойно стояли, курили через трубку. В нужный момент из‑за угла к нам вылетают четыре мента и застают нас реально врасплох. У нас ничего не было, все, что мы курили, было в трубке. Мы с собой ничего не везли, и это очень важно.

Я пережила в этой истории очень жесткий моральный прессинг. Мне было страшно, меня «принимали» первый раз. Сашу отвели в сторону, потом он прошептал мне на ухо, что нужно 60 тысяч. Всех ребят увезли, со мной остался один мент, который спросил: «Ну ты же никуда не уйдешь отсюда, ты же не оставишь своего парня одного, ты же будешь ждать?» Ну конечно, я буду ждать, я понимаю, что мне сейчас нужно искать деньги и что‑то срочно делать.

В течение часа я звоню друзьям, прошу денег и совета, он мне говорит: «Ну что, не хочешь, чтоб твой парень вышел, хочешь, чтоб твой парень сел, хочешь, чтоб он посидел подольше — побольше денег найди! Вот этот друг тебе не дал денег? Он тебе больше не друг, шли его на ***». Какие‑то друзья мне говорят, чтобы я попросила удостоверение, спросила, из какого он отделения. Он отвечает: «Это неважно, ищи деньги, ты же хочешь своего парня вытащить». Естественно, кто‑то из друзей мне пытался промыть мозги, сказать, как нужно себя вести, но в той ситуации, когда понимаешь, что это судьба твоего близкого человека и ты можешь на нее повлиять только деньгами, ты начинаешь их искать. К счастью, мы все нашли, все закончилось хорошо, но осадок остался до сих пор.

Саша: В моих руках была трубка, когда нас задержали, но в ней тоже ничего не было. Поэтому, наверное, было принято решение договориться. Люди в погонах не представились — ни отделения, ни удостоверения, — обшмонали без понятых, человека, которому стало плохо, посадили в машину и начали жестко прессовать, угрожать, что мне что‑то подкинут: «Ну ничего нет и нет, но у нас остался с предыдущего задержания пакетик, хочешь присесть лет на десять?» История продолжалась в течение часа.

Саша: Хочется верить, что‑то меняется, но нужно, чтобы люди хотя бы чуть-чуть что‑то делали. Рассказывали, делились своими историями, находили силы поговорить с родителями о своем опыте (даже связанном с травкой). Надо, чтобы это освещалось в медиа. Чтобы люди поняли: все это происходит не только с какими‑то далекими «наркоманами со шприцами», а может задеть и близкого человека.

Елизавета: На данном этапе я готова идти на митинг, подписывать петицию. Разочарована тем, что не могла пойти на митинг сегодня, потому что работала и была за городом на съемке. Но я пойду 23-го числа на согласованный митинг на проспект Сахарова.

Саша: Я думаю, это будет какой‑то долгий процесс. Учитывая условия в нашей стране, не думаю, что это будет завтра или через полгода.

Елизавета: Видишь, как забавно меняется динамика нашего рассказа. Мы начинали со своей истории, и как только пошли вопросы о том, что будет дальше, — стали мяться. Потому что мы реально не знаем. Мы хотим надеяться, что что‑то поменяется, но мне кажется, в ближайшие лет пять, не меньше.

Я постоянно становлюсь жертвой случайных обысков на улице, меня это нервирует. Хочу, чтобы это изменилось.

Я скептически отношусь к этому шуму. Шум поднимается и опускается, и ничего не меняется. Конечно, сейчас говорят, что Госдума собирается смягчить наказания по 228-й, но мне кажется, что пока система не изменится в целом — надежды мало.

Нам надо жить своей жизнью, наслаждаться жизнью и не обращать внимания на государство. Оно рано или поздно само себя сожрет и исчезнет.

Павел: Я из Балашихи, там полицейские дежурят у парков, высматривают молодежь типа меня, которая приехала туда за чем‑нибудь, и берут всех на выходе из парка.

Полина: Однажды мои друзья сидели на чердаке. Пришли полицейские, спрашивают: «У вас есть алкоголь?» Друзья отвечают, что нет. «А наркотики?» Тоже нет. «Ну а сейчас будут». Ребятам пришлось отдать все свои деньги, чтобы их не забрали.

Полина: Я очень надеюсь на перемены, что не только Голунова выпустят, но и других людей, которые попали в такую ситуацию. Очень злюсь, когда такое вижу, а я стараюсь вообще не читать новости. Надеюсь, что это мероприятие поможет мне быть более осведомленной.

Павел: Нет, у меня есть надежда сесть на трактор и уехать за бугор.

Полина: Да, вот у меня тоже.

Полина: Быть осведомленными о законах. Нужно быть собой и ничего не бояться. Нельзя загонять себя в рамки из‑за того, что такое происходит.

Арсений: 17 раз задерживали. Хулиганил немного.

Диди: Я постоянно читаю новости и понимаю, какая у них власть, что они могут творить. Выясняется, что я не могу выйти с футболкой «Я/Мы Иван Голунов», потому что меня заберут и посадят.

Арсений: Сегодня мы были на митинге, со всех сторон кого‑то ловили. За просто так.

Диди: То, что они творят, насаждает в людях страх. Ты вечно слушаешь это все. И в итоге люди боятся уже не только силовиков, а, например, начальство — что тебя уволят за политическую активность, за посты в сетях какие‑то.

Арсений: Нас пытаются убедить, что все вокруг чужие, что мы маргиналы и такие одни. На самом деле, это совсем не так. Страха нет на самом деле.

Арсений: Я очень рад, что вышло много людей. Что бы там «Медуза» ни говорила, не надо убирать голову в песок. Лозунг «Мы здесь власть» супердебильный, но правда: мы выходим — что‑то меняется, мы сидим дома — ничего не меняется. Давайте выходить!

Арсений: Я надеюсь, что больше моих друзей станут политизированы. Я зову куда‑то друзей, они говорят: «Фу, политика». Но все вокруг — политика: ЖКХ — политика, цены на продукты — политика.

Арсений: Государство пытается рассказывать, что мы маргиналы, а есть какие‑то 86 процентов. Самое важное — выходить и говорить, что мы тоже здесь есть.

Диди: Читать и быть в курсе, думать об этом. Понимать, что ты не один.

Сталкивалась, конечно, некоторым моим друзьям тоже подкидывали наркотики, как и Ване. Одних удавалось отбить большими взятками, другой знакомый сидит по этой статье.

Честно говоря, несмотря на весь скептицизм от «бывалых» людей, именно сейчас я почему‑то верю в то, что все можно изменить. Я не знаю почему, может, дух времени просто. Со всех сторон вижу какие‑то неявные сигналы того, что сейчас наступает момент предела. И для этой [228-й] гребаной статьи, которая уже настолько репрессивная, что выходит за все возможные рамки допустимого. Даже для этой власти.

Подавать пример этой своей убежденностью. Если мы сами не верим в перемены, то и люди вокруг будут это видеть и перенимать наш скептицизм. Если мы будем убеждены в том, что мы можем все изменить, — наша вера проломит эту стенку и мы действительно чего‑то добьемся.

Меня задержали на пикете у суда в субботу. Полицейские тогда угрожали: «Вот, ты теперь не поступишь никуда, головой надо было думать».

Как минимум люди станут более осведомленными о наркополитике в России. Как минимум все будут вести себя осторожнее. Если ты знаешь законы, ты вооружен.

Перестать терпеть, больше говорить о том, что было с нами. Сейчас вышел список осужденных по 228-й — мы должны форсить его так же, как форсили Голунова.

Лично — нет, но друзья и знакомые сталкивались. Например, моего приятеля посадили, не разобравшись, виновен он или нет. Он сидит семь лет по совсем надуманным обвинениям.

Пример Ивана, то, как огласка помогла его спасти, конечно, вдохновляет и может изменить события в будущем. Я думаю, что все идет к этому. Несколько лет назад никто не мог представить, что можно вытащить человека вот так.

Не бояться говорить и быть активными.

Из своего опыта я ничего не расскажу, мне просто как‑то везет всю жизнь. Но я слышу все, конечно. Эта проблема насущная, как и статья народная. Каждый просто думает, что это его не коснется. Меня вот пока не коснулось. Но это как с заболеваниями какими‑то, нельзя думать, что это тебя никогда не коснется, рано или поздно эта проблема придет в твой дом. Я просто хочу тут жить, я хочу, чтобы страна была лучше, и не хочу бояться «бобиков».

Сто процентов. Это уже вектор движения, и меня это очень радует. Те, кто говорит, что надо просто сидеть и ждать, — ну это булшит. Я тоже, конечно, диванный аналитик, но надо быть активным, это поможет.

Мы должны впрягаться за любые здравые движения, а кто в силах — организовывать эти движения. Ни в коем случае не сидеть дома. Кому‑то это все кажется бесполезным, но по мне — всегда лучше что‑то делать.

Однажды меня взяли полицейские на улице. Обшмонали полностью, потом я оттолкнул одного из них, получил пару раз в живот. Запихнули в тачку, отвезли в отделение, завели в «обезьянник», ********* [избили], там я просидел еще часа три. Потом выпустили.

Еще были истории, когда я сидел в «обезьяннике» ночь: мне не позволяли ни выйти пописать, ни позвонить. Из‑за драки.

Меня конкретно ******* [избивать] будут меньше только в том случае, если я сам буду меньше *******[разговаривать]. Если общую ситуацию рассматривать, то очень приятно осознавать, что у нас кое-как формируется гражданское общество и люди начинают учиться стоять друг за друга и отстаивать права не только самого себя, но и всего социума в принципе. Но на самом деле это все выглядит как одна большая клоунада, потому что, если выйти на те же самые митинги и посмотреть по сторонам, можно понять, что большую часть присутствующих составляют школьники. С одной стороны, это уже говорит о том, что не справились старшие — справятся их дети. Но дело в том, что они пока абсолютно не осознают, что происходит, просто нагоняются какими‑то вышестоящими чуваками, которые, предположительно, занимаются какой‑то оппозиционной деятельностью.

Мы можем распространять информацию, продолжать посещать пикеты, можем писать в сети, приходить на такие концерты — просто не молчать, продолжать говорить.

Понятно, что мы действительно в жопе. Гражданское общество строится не только с одной стороны. Не только мусора должны относиться к нам как к людям, но и мы должны научиться относиться к ним как к людям. Сейчас люди больше боятся ментов, чем ******** [малолеток] с бутылками пива в подворотне. Потому что они хотя бы по понятиям живут, а мусора просто игнорируют все. Система такая: когда она гниет, человек в ней гниет изнутри. Могут быть какие‑то реально положительные цели у человека, когда он идет в правоохранительные органы, но в большинстве случаев у нас туда идут абсолютно отбитые люди, которым очень хочется дорваться до власти и отомстить тем, кто их обижал в детстве.

При этом у нас вся страна живет по понятиям. У нас все еще считается, что, если ты вызвал мента, когда находился в проблемной ситуации, ты мусорнулся. В гражданском обществе нет такого понятия, как «мусорнулся», потому что это специальный орган, который должен тебя защищать.