«Мы коллекционируем билеты в бессмертие»: Филипп Дзядко о «Реликве»
Филипп Дзядко, запустивший в этом году просветительский сайт «Арзамас», открыл сайт «Реликва», на который каждый может добавить снимок предмета, важного для его частной памяти, — и рассказать о нем. По просьбе «Афиши» о «Реликве» с Дзядко поговорил автор проекта «Прожито» Илья Венявкин.
- Relikva — что вообще это такое? Это социальная сеть, музей, манифест?
- Честно говоря, я не знаю, что это. И мне это нравится. Манифест — это хорошая гипотеза.
- И что бы он должен сообщить миру?
- Как любой манифест, он сообщает миру некоторый набор банальностей, который мир и так знает, но, будучи очень занят, забывает про эти самые важные вещи. Изначальная идея была проста: я всегда очень любил собирать разный хлам — то, что называется «эфемеры». И я давно коллекционирую свидетельства чьей-то конкретной жизни (здесь была женщина в деревенском платье, здесь был мальчик в пижаме, здесь был офицер в кителе со знаком полка, уничтоженного в 1916-м), которые вместе с тем представляют историческую ценность. Такие документы и артефакты, дорогие и понятные только близким, есть почти в каждой семье. Это не обязательно документы или фотографии, это может быть кресло, в котором сидела прабабушка, когда прадедушка сделал ей предложение, может быть зуб старшего брата, выбитый в потасовке с младшим братом. Они хранятся где-то на антресолях, и ты про них вспоминаешь в специальных случаях: годовщина какого-то события, например. С каждым годом выясняется, что эти вещи могут все меньше и меньше рассказать историй, они становятся немыми. С этим надо что-то сделать, эти вещи чего-то от нас хотят. Вот Relikva — это попытка найти ответы на то, чего они от нас хотят. Мы решили вместе с Данилом Перушевым, Юрой Остроменцким, Дашей Яржамбек создать площадку, где такие свидетельства могут начать жить новой жизнью.
- Получается, что вы делаете такую электронную антресоль, чтобы твои реликвии всегда были под рукой?
- С одной стороны, да, это такая банковская ячейка, которая позволяет тебе просто сохранять и каталогизировать дорогие предметы. Но это о том, что такие реликвы могут жить дальше. Есть несколько пользователей Relikva, которых я никогда в жизни не видел, но я про них знаю больше, чем про моих хороших приятелей. Потому что через вещи ты можешь очень многое о себе рассказать, даже если ты рассказываешь про своего деда, ты все равно рассказываешь про себя. Мы называем это музеем каждого, я считаю, что каждый человек заслуживает своего музея и внимания к своей истории. Так вот на антресоли вещи молчат, а в Relikva разговаривают.
- А откуда в Relikva появились первые люди?
- Первые полгода мы существовали в закрытом режиме, предлагали знакомым стать первыми пользователями, тестировать сервис, а авторам реликв давали возможность приглашать своих знакомых. Так за несколько месяцев у закрытого «манифеста» появилось около двух тысяч пользователей. И еще у нас есть важнейшие авторы — волонтеры, наши любимые герои, которые отозвались на наше приглашение: они регулярно пишут, публикуют реликвы, придумывают разные кейсы. Например, c ними вместе мы придумали мой любимый сериал: это твоя биография, рассказанная через предмет. Первый документ — бирка в роддоме. У одного нашего волонтера, девушки, ровно такая же бирка, как и у ее матери, — и в этой картинке с двумя бирками разных лет сразу открывается очень многое и про страну, и про этого человека. А еще с нами сотрудничают Политех, Еврейский музей, «Мемориал», они публикуют истории из своих запасников.
- А свои реликвы ты туда загрузил?
- Да, постепенно публикую. Я старался загружать самые разные, потому что реликвой может быть все что угодно. Вот наш сегодняшний ужин: если ты на салфетке мне напишешь «Не звони мне больше», это будет реликва сегодняшних наших с тобой отношений.
- Нам надо до этого еще нужно будет дойти. Смотри: с одной стороны, мы видим, как сейчас появляется много небольших независимых медиапроектов, которые вызывают очень теплую реакцию, а потом затухают или сталкиваются со стандартными финансовыми проблемами. Вы считаете Relikva бизнесом? Как он может зарабатывать?
- Тут могут быть разные сценарии. Мы будем продавать корпоративные аккаунты, сотрудничать с музеями, что мы уже делаем. Это может быть и рекламная модель, возможны и отдельные платные сервисы. Мы с Даней, сооснователем Relikva, думаем о ней как о сообществе частных музеев, о современной мультимедийной истории. Сейчас готовим английскую версию. То, что вы сейчас видите на сайте, — это одна сотая того, как мы хотим его развивать. Это сделано из любви к идее, друг к другу. Во многом, это предложение и пользователю, и потенциальным инвесторам.
- История сейчас все больше и больше втягивается в почти пустую сферу публичной политики и все больше становится зоной острого конфликта. Пока Relikva еще маленькая и почти все истории показаны глазами твоих единомышленников, друзей и знакомых, то понятно, что ваши частные истории могут вполне мирно существовать рядом друг с другом. А ты уже думал о том, что будет с проектом, когда вы наберете масштаб и окажется, что, условно говоря, фотография расстрелянного дедушки соседствует со значком заслуженного чекиста и для разных пользователей и то и другое будет легендарными семейными реликвиями?
- Могу сказать, что здесь не будет публикаций, разжигающих ненависть, нарушающих закон. Но делать очередную резервацию для сторонников тех или иных взглядов вообще не хочется. Одна из наших глобальных проблем состоит в том, что все друг про друга очень мало знают и все друг про друга все время что-то придумывают, исходя из разных презумпций. Один из инструментов, который позволяет все это починить, это рассказ друг о друге — старательный и неконфликтный. Я думаю, что история страны должна быть написана через частные свидетельства, а большая история должна состоять их историй частных, которые потом будут снабжены статистикой, датами и прочими «объективными данными». Я допускаю, что у нас могут быть реликвы, которые расскажут о судьбе людей, стоявших по разные стороны колючей проволоки. У нас страна такая.
- Я тебя об этом спрашиваю, потому что у меня была такая история. Я в своем проекте «Прожито» устраиваю читки — раздаю людям в зале листочки, и мы все вместе читаем отрывки из разных дневников, отобранных по какому-то единому тематическому принципу. В какой-то момент у тебя возникает ощущение торжества, когда понимаешь, что ты можешь прийти с этим абсолютно ко всем. Хочешь рассказывать про врачей, или про музеи, или про прогулки в парке, ты берешь любую тему, и получается, что через нее можно с помощью частных голосов рассказать историю страны. А потом в какой-то момент меня позвали выступить на конференции в Польше, и я подумал, что тоже могу им какую-то подборку предложить. Посмотрел — и действительно нашел в нашем корпусе дневники советских солдат, которые входили в Польшу в 1939 году. И дальше я понимаю, что это все не какие-то палачи или мерзавцы, а обычные военные и они описывают свою частную историю: получили приказ, меняем дислокацию, входим в Польшу, тщетно ждем организованного сопротивления, добиваем каких-то последних офицеров, гуляем с симпатичными местными девушками. Так что частный опыт есть, но я совершенно не понимаю, зачем бы я мог о нем рассказать польской аудитории: эти истории отдельных людей делают рассказ о большой истории более человечным, но все равно не помогают разрешить большие конфликты.
- Я не очень понимаю, где здесь вопрос, чтобы найти на него ответ. В вашем случае, наверное, многое может решаться за счет комментария, предваряющего публикацию. А мы по сути дела, представляем из себя такой огромный муравейник с тысячами открытых дверей, из каждой двери что-то доносится, иногда плач, иногда игра на виолончели, иногда вой. И вот наша модель не предполагает подводку к каждому высказыванию.
Я сейчас довольно много разговариваю с людьми, родившимися в 1920–1930-е годы. И понимаю, что и у них, и у их детей, и у их внуков, вообще-то, очень мало возможностей для рассказа о себе, о своей личной истории — не через призму идеологических конструкций каких-то, люди вообще не привыкли, что они кому-то могут быть интересны. Мы как-то говорили с Леной Нусиновой об этом, о необходимости услышать человека из очереди. Советский Союз — это вообще одна длинная очередь: очередь за продуктами, очередь в Театр на Таганке, очередь с передачами в тюрьму, описанная Ахматовой. Мы почти не знаем этих голосов — там же всякие люди были. И солдаты, о которых ты рассказывал, они не плохие, вернее, они всякие и действуют они в логике очереди, иногда не понимая, за чем стоят.
- Но все равно получается, что простого параллельного существования голосов недостаточно. В самых разных ситуациях приходится делать выбор, давать оценку. Вот сейчас было голосование по поводу переименования «Войковской» и, наверное, от того, что в публичном пространстве звучат разные оценки Войкова, твое отношение к нему вряд ли может поменяться, а существование станции, носящей его имя, станет более морально оправданным.
- Ну по счастью, мы не занимаемся в Relikva раздачей моральных оценок. Мы всего лишь даем инструмент для рассказа о себе и о своей стране — я предлагаю людям рассказать про себя через предметы, которые их окружают. На Relikva у меня есть несколько любимых пользователей. Например, пользователь, который очень красиво, очень художественно фотографирует шишки. Он ездит много по миру и фотографирует в каждом городе шишки и подписывает их: «Шишка. Тбилиси, 2013 год». Другой человек опубликовал фотографию плохого качества, снятую на пленочный фотоаппарат, три подростка под елкой. Реликва называется «Это был стремный Новый год», и подпись: «Мои стремные друзья и я. Это был стремный год». И все. Но за этим сразу какой-то космос открывается, рассказ о чужой жизни, странной, смешной, дикой. Интересно, какой будет Relikva через год, это почти целиком зависит от пользователей. Я буду счастлив, если кроме шишек, которые там скорее исключение, на «Реликве» будут жить, как сейчас, пронзительные семейные истории. Вроде истории о моряке, набившем тысячу металлических пластинок с именем своей жены, — в каждом порту, где он плавал, он бросал в воду пластинку «Галя, я тебя люблю». Это маленькие романы с иллюстрацией: страница текста, старая фотография — и вот ты уже прочитал роман, действие которого разворачивается на фоне истории XX века. Это история, которая страшно меня вдохновляет: есть люди, которые так живут и так любят, — а ты обсуждаешь в фейсбуке, хорошо ли перекрашивать аватар или нет. И мне важно — чтобы такая история, такая фотография стояла рядом с экспонатом из Пушкинского музея. Потому что салфетка с признанием в любви, с которого началась твоя семья, так же бесценна, как экспонат из музея. И они будут вместе в твоей ленте, на одних правах.
Смысл нашего манифеста в том, что самое классное, самое важное — это то, что касается конкретной человеческой жизни, что в ней нет лишнего. Только она — ценность. Вот та банальность, которую я хотел бы прокричать сегодня. Судя по тому, где мы оказались к декабрю 2015 года, нам нужно снова открыть для себя эту банальность, чтобы что-то изменилось. Потому что страны, которую я хотел объединять через частную историю, кажется, уже почти не существует. Есть ее территория. Все, что осталось, — хранить и делиться свидетельствами человеческого — тогда, когда его вокруг почти не осталось.
Но вот много лет хранится как закладка в книжке билет в театр, куда моя мама ходила до моего рождения и где была счастлива, значит эта эфемера нужна для чего-то. Или — пока я жив, живы люди, которых я знаю, как говорил мой дедушка. Я думаю, эти реликвы, короткий рассказ и фотография, — это билеты в бессмертие минувшей ситуации или человека. Так вот, мы коллекционируем такие билеты, продлеваем состояние, в котором все живы и ничто не напрасно.