«Золушка» Кеннета Браны: как меня зовут

Просто смиритесь и поверьте на слово, даже если не собирались в кино: новая «Золушка» может побороться даже с великим советским фильмом Надежды Кошеверовой и Михаила Шапиро, не говоря о менее известном в России классическом диснеевском мультфильме 1950 года, от которого и отталкивались создатели версии 2015 года. Правда, побороться — не обязательно значит победить. Все-таки впечатления детства — самые сильные: молодость и очарование звезды «Аббатства Даунтон» Лили Джеймс не затмят неловкий шарм Янины Жеймо. Тем более старательные диалоги двух американцев, Элин Брош МакКенны (ее «Дьявол носит Prada» — чем не «Золушка»?) и Криса Вайца («Американский пирог», ого!), не сравнятся с выдающимся сценарием Евгения Шварца, с его мягчайшим юмором и чутьем на точные метафоры. Невзирая на это, для нынешних детей та «Золушка», как бы ее ни раскрашивали, — больше музейная ценность, а новая отвечает всем техническим требованиям к современному блокбастеру: это мощное, динамичное, в высшей степени зрелищное кино с превосходными спецэффектами. Разумеется, его главные достоинства — вовсе не в этом.

Создание очередной «Золушки» — задача не проще, чем экранизация Гомера, Данте или Библии. Поэтому лучшего режиссера, чем Кеннет Брана, для выполнения задачи отыскать было невозможно: театральный актер, который не побоялся изготовить шесть шекспировских экранизаций, периодически в них играя главные роли, да еще адаптировал для кино «Франкенштейна» и «Волшебную флейту», причем умудрился неплохо со всем этим справиться, как раз дозрел до картины по мотивам одного из основополагающих текстов в истории человечества. Тем более и со сказками он знаком не понаслышке — весь мир, невзирая на остальные заслуги, лучше всего знает Брану как профессора Локонса из «Гарри Поттера».

Однако на самом деле — ничего общего. Ни самолюбования, ни чванства, так свойственных режиссерам так называемого авторского кино, Брана не проявляет, его работа с материалом уважительна и корректна. Проникая в глубинный смысл старинной сказки, он читает между строк — но именно читает, а не фантазирует: даже намека на залихватское постмодернистское переосмысление, без которого, казалось, сегодня не обойтись, в фильме Браны нет. Напротив, больше всего его интерпретация похожа на старомодный и основательный театральный разбор.

К примеру, имя героини, в котором слышатся зола, бедность и грязь, — это судьба? Если так, то какой ценой дается перемена участи: это дар небес, вознаграждение за терпение, просто незаслуженное чудо? У Брана ее зовут иначе — Элла, а Золушка (Cinder-Ella) — придуманная злыми сестрами дразнилка. У нее отобрано имя, данное при рождении, а прозвище предопределяет последующую участь. Однако героиня с этим сражается, усилием воли вновь становясь безымянной: при каждой встрече с принцем она отказывается представиться, что и заставляет его искать ее по всему королевству. Сам принц, напротив, благодаря встрече с девушкой обретает имя — впервые он требует, чтобы окружающие называли его не Ваше Высочество, а Кит, как до сих пор звал его только отец. Неожиданно меняя сумрачную мину на растерянную детскую улыбку, Ричард Мэдден превращается из знакомого всем Короля Севера из «Игры престолов» в великовозрастного мальчишку, чье детство незаметно для него затянулось. Их история любви — это обмен истинными, скрытыми от непосвященных именами; магический смысл ритуала будет интуитивно понятен даже маленькому ребенку.

Тема глубинной связи с родителями акцентируется в фильме гораздо сильнее, чем во всех предыдущих экранизациях. Смерть матери Золушки — долгоиграющее испытание, результатом которого и становится замужество героини, ее восхождение на трон и таким образом превращение в символическую мать. Недаром и на бал Элла едет в перешитом по такому случаю мамином платье. Уходя в мир иной в начале картины, мать героини будто раздваивается: на прагматичную и жестокую мачеху (Кейт Бланшетт в роли, достойной еще одного «Оскара»), по версии Браны — не анекдотичную злую толстуху, а элегантную леди, которую сама жизнь заставила достигнуть незаурядных высот в искусстве лицемерия, и безалаберную, вызывающую воспоминания о детских играх фею-крестную (Хелена Бонэм-Картер). Оба отца — и Золушки, и принца, — тоже умирают, символически передавая детям ответственность не только за себя, но за дом (в случае Эллы) и королевство (в случае Кита). Конфликт чувства — желания сбежать и поступить по-своему — с долгом, вынуждающим исполнять данный обет, подводит молодых героев к совершению первого в жизни самостоятельного выбора; такой возможности у персонажей Перро и братьев Гримм, в сущности, не было.

Вообще, спросите себя: какие именно качества воплощает для вас Золушка? Безответную доброту? Христианское смирение? Прилежание в работе? Веру в чудо вопреки логике? Брана выдвигает свою версию: Золушка — это олицетворение чувства собственного достоинства, которое не способна унизить никакая жестокость, никакое небрежение, никакое равнодушие. Именно это, а не рабское положение в собственном доме заставляет героиню, несмотря ни на что, работать не покладая рук: это позволяет ей ощущать себя хозяйкой положения. Возможно, именно поэтому Лили Джеймс в какой-то момент — уже после бала — из обычной симпатичной блондинки превращается в актрису по-настоящему интересную. Этой трансформации не мешают даже переполненные штампами диалоги («Будь сильной и верь в добро», — твердит она раз за разом, хотя играет нечто большее и более сложное).

К разговору о трансформациях: обе волшебные сцены отыграны блестяще, и фирменная буффонада Бонэм-Картер подкреплена неожиданно комичными образами гуся-кучера и лакеев-ящериц (вообще, юмором эта «Золушка» не блещет). Но аттракционность эпизода с балом во дворце с всем причитающимся магическим обрамлением — лишь ритуальная дань голливудской традиции, как и ошеломляющие декорации Данте Ферретти или изобретательные, как всегда, костюмы Сэнди Пауэлл. По сути, весь этот шик-блеск, как и хрустальная туфелька, — лишь вишенка на торте. Пожалуй, сломленная фигура побежденной мачехи на лестнице в финале (параллели с «Бульваром Сансет» не идут из головы) производит более мощное впечатление. Наверное, поэтому эта «Золушка», сколь бы обязательно-сахаристым ни был хеппи-энд, все-таки оставляет у зрителя малую толику грусти. А так бывает только в очень хороших сказках.