«В бедности есть свобода — это вам скажет любой бомж»
В прокат выходит «Шопинг-тур» — малобюджетный хоррор Михаила Брашинского про маму и сына, попавших в Финляндии на праздник, где каждый финн должен съесть иностранца. «Воздух» поговорил с Брашинским о том, чем фильмы, снятые почти без денег, отличаются от обычных.
Михаил Брашинский считает, что независимое кино возникает из необходимости мириться с малым бюджетом.От вашего предыдущего фильма «Гололед» до «Шопинг-тура» прошло десять лет. От премьеры «Шопинг-тура» до начала его проката — год и четыре месяца. Такие временные масштабы — это специфика независимого кинопроизводства?
- Ну, это не мой выбор, разумеется. У каждого свой путь, и каждый идет им как умеет. В Америке, скажем, независимое кино — это нормальная и полноправная часть киноиндустрии. Независимым там называют кино, созданное вне больших кинокорпораций. А у нас другая ситуация — независимое кино появляется потому, что не всем удается вписаться в рамки официальной киноиндустрии. У меня, например, нет своего продюсера и большой кинокомпании, с которой я постоянно бы работал. Я пытался долгое время запуститься с разными продюсерами с другим проектом, более дорогим и «взрослым». Из невозможности снимать кино, которое хочется снимать, и потребности это делать — возникает независимое. Как вынужденное решение. Так, в частности, возник «Шопинг-тур».
- А этот зазор между премьерой и прокатом — он насколько объясняется независимостью?
- Ну, с прокатом как раз пока все у нас неплохо. Такой фильм, как «Шопинг-тур» — необычный, неформатный, странный, может быть, — имел мало шансов попасть в широкий прокат. Мы — попали. И это удача — хотя, впрочем, еще не успех, успех — это когда на твой фильм пришли люди.
- Получается, что «Шопинг-тур» — едва ли не первый случай работающей системы независимого кино. Когда фильм снимается за относительные копейки, а потом не остается в своеобразном гетто, а попадает в прокат, доходит до широкой публики. Есть шанс, что в России такая схема станет нормальным явлением — а не чем-то из ряда вон?
- Я не думаю, что все повернутся в какую-то одну сторону. Это было бы неправильно, но то, что без государства можно обойтись, — это факт. Просто считается — и в Европе, кстати, тоже, — что «взрослое» кино без государства делать невозможно. Как показывает наш, в частности, опыт — это не так. Но это не значит, что всем надо броситься снимать малобюджетное независимое кино. Надо просто знать, что это возможно. Но трудно — бедность, конечно, не порок, но препятствие. Чего-то ты не можешь себе позволить, кого-то ты вынужден о чем-то просить. Но, кроме неудобств, у бедности есть одно громадное преимущество перед богатством и зависимостью от денег. Бедность дает свободу — это вам скажет любой бомж на улице. Это освобождает от многого. Кроме необходимости принимать решения. Только тебе не нужно ни перед кем отчитываться и никого убеждать в том, что они правильные. Я, конечно, никому не пожелаю снимать фильм за 70 тысяч долларов. Это происходит от необходимости, а не от сознательного выбора. Это трудный путь, но по-своему очень освобождающий.
- Ну, а эта бедность, независимость и свобода выбора — они влияют на цель, на результат? Или только на средства?
- Не влияют никаким образом. Кинопроизводство — это всегда процесс, который начинается с одного и того же: один приходит на площадку и выставляет свет, другой проверяет, хватит ли заряда батареи в камере, третий репетирует свои реплики. Все, кто делает кино, живут в одном мире — просто некоторые более защищены от внешних бурь, а некоторые — ну, менее защищены, что ли. Независимое кино не нужно считать единственным выходом. Оно должно быть частью спектра, где на одном конце — Федор Бондарчук, и это прекрасно, такое кино обязательно должно быть, а на другом — Вася Пупкин, который нашел у мамы в комоде 100 рублей и снял на них кино. А результат ничем не отличается — разные деньги и принцип трат только. А в итоге — или кино, или не кино. Либо твои движущиеся картинки трогают зрителя, либо нет.
- Кстати, про средства — а фильм в итоге все-таки был снят на телефон?
- Это, пожалуй, единственный вопрос, на который я не стану отвечать. Конечно же, он снят на телефон. Поскольку это главное правило игры, в которую мы вовлекаем зрителя, зачем же я буду раскрывать наши тайны? Я могу сказать одно: фильм снят героем, и для меня было принципиально, чтобы способ съемки был честным. Наш герой, мальчик, Тимофей Елецкий, держал съемочный аппарат. А его руку держал оператор-постановщик Александр Симонов. И вот они вдвоем — Симонов и мальчик — ходили по площадке и водили камерой. Когда мы с Симоновым говорили о том, как снимать фильм, он сразу сказал, что ему придется стать актером. Потому что оператору здесь придется переживать те же эмоции, что и герою, — раз уж фильм снят героем.
- Раз мы начали говорить о деталях — а правда, что вы сценарий писали конкретно под Татьяну Колганову, которая играет маму?
- Да. Каждый сценарист или режиссер, когда пишет сценарий, имеет перед глазами такой dream cast. Важно кого-то представлять перед глазами — будь то Де Ниро или Колганова. Я давно знаком с этой актрисой, и, когда придумывал свою историю, я уже знал, что она — идеальная мама для моего героя.
- Я как раз недавно вспомнил, что была история с музыкой в фильме еще во время съемок: вы искали попсу подходящую, чтобы она в автобусе играла — и не надо было платить авторские певцам, которых крутят по «Дорожному радио» или «Шансону».
- Когда мы начинали снимать, мы даже объявили конкурс — чтобы присылали музыку, которая могла бы звучать в автобусе. У нас же не могло быть такого, чтобы, как в «Брате», герой идет по городу, а за кадром играет «Наутилус Помпилиус».
- Там это, кстати, оправданно всегда — он эту музыку слушает в плеере.
- Ну, у Балабанова не было такой задачи — там нормальная закадровая музыка, только это не Майкл Найман, а русский рок. То, что режиссер наложил на изображение. В общем, мы в итоге обошлись без всякого конкурса — и я очень доволен тем, что получилось. В итоге группы «Два самолета», «Зимавсегда», Олег Гитаркин из Messer Chups просто подарили нам свою музыку, чтобы она звучала как будто бы из радио. Плюс еще веселые финские парни и девушки добавили своей.
- Если возвращаться к сюжету — вы изначально знали, что это должен быть хоррор? Это же, в общем, самый очевидный вариант малобюджетного партизанского кино…
- Мне кажется, ничего очевидного тут нет. Идея была сделать не хоррор, а фильм без денег. Ну, или почти без денег. Просто далеко не каждую историю можно снять так — «Сталинград», например, нельзя. Есть история, которая требует средств, — а для меня история является самым важным, что есть в кино. Это моя профессия — рассказывать истории. Но мы не придумываем истории, мы их находим — я бы так сказал. А в истории уже заключено все — вплоть до ракурсов камеры и бюджета. Надо только услышать, чего она от тебя требует: какой интонации, каких средств. И хоррор в этой истории возник как прилагательное, а не как существительное. Ну вот, скажем, зачем снимать психологическую драму на телефон: сидят двое и разговаривают — будет скучно, в этом нет никакого изюма, парадокса. А вот ужасы на телефон — это уже интересно. Чем невероятнее, отвязнее, безбашеннее история, тем интереснее погрузить в нее зрителя, чтобы он чувствовал, что находится внутри этого — того, чего в принципе не может быть. Так интереснее просто — делать все неочевидным образом.