«Ты разговариваешь со мной?»: 20 лет «Ненависти» Матье Кассовица

Утром 6 апреля 1993 года Макоме М’Боволе, 17-летний француз, родившийся в Заире, вместе с парой приятелей был задержан полицией на севере Парижа: они украли в табачной лавке два блока сигарет. В середине дня инспектор по имени Паскаль Компен решил повоспитывать Макоме, пристегнутого наручниками к батарее, направил ему в лицо пистолет и случайно нажал на спусковой крючок. 

В Париже начались волнения: сотни демонстрантов дрались с полицейскими и требовали возмездия. (Суд над Компеном прошел только через два года — его осудили на 8 лет, что мало кого устроило). 25-летний Матье Кассовиц пришел к продюсеру, с которым они как раз заканчивали его дебютную комедию «Метиска», и сказал, что у него есть идея для следующего фильма.

Послевоенная Франция, нуждавшаяся в рабочей силе, охотно принимала иммигрантов. После Алжирской войны, в 60-е и 70-е, этот поток вырос многократно: из Северной Африки в бывшую метрополию переехало больше миллиона человек. Их дети, которые начали подрастать в 80-е, оказались в рабочих пригородах больших городов, так называемых cité, — живущие с братьями и сестрами в убогих квартирах социального жилья HLM, не имеющие возможности продолжить образование или устроиться на работу, разрывающиеся между традиционным укладом жизни родителей и нормами современного общества, в которое им вроде бы полагалось интегрироваться. Сите постепенно превратились в гетто; регулярно вспыхивали беспорядки, иногда с жертвами. Трещина в обществе росла с каждым годом. «Национальный фронт» от выборов к выборам улучшал свои результаты. Выиграл от этой ситуации разве что хип-хоп: IAM, MC Solaar, Assassin и другие к началу 90-х стали звучать из каждого французского утюга.

Матье Кассовиц не ездил в город на разрисованной электричке: его отец эмигрировал во Францию из Венгрии после событий 1956 года, однако быстро адаптировался и стал телевизионным режиссером. Отец Венсана Касселя, сыгравшего в «Ненависти» главную роль, и вовсе был кинозвездой. Но французская молодежь — тем более творческая — исторически была левой: в борьбе нищих пригородов с МВД и электоратом Ле Пена они оказывались на единственно возможной стороне баррикад, в том числе и буквально.

«Ненависть» вышла в прокат 31 мая 1995 года в атмосфере невероятного ажиотажа. Накануне закончился Каннский фестиваль: Жиль Жакоб взял фильм в основной конкурс, и жюри под руководством Жанны Моро присудило Кассовицу приз за режиссуру. Герои были на всех обложках, Кассовиц с утра до вечера давал интервью — приходя на респектабельные телепрограммы в бейсболке с изображением каннабиса и дипломатично замечая: «Нет, конечно, бывают и хорошие полицейские…» Полиция не осталась в долгу: в Каннах жандармы, охранявшие фестиваль, при появлении съемочной группы демонстративно повернулись к ним спиной. Неделей раньше в стране подошла к концу 14-летняя эпоха социалистов; президентские выборы выиграл Жак Ширак. Новый премьер Ален Жюппе едва ли не первым делом организовал показ «Ненависти» для членов своего кабинета: врага надо знать в лицо.

«Ненависть» была не первым фильмом о жизни пригородов — хотя его предшественников в мечтательном французском кино можно пересчитать по пальцам, — но первым, которому удалось поймать энергию исторического момента. Это висело в воздухе: почти одновременно вышел еще десяток лент схожей тематики. Кассовиц был ярче, смелее и талантливее всех. Он заговорил на языке американских независимых — Спайка Ли, Джармуша, раннего Скорсезе — в стране, где оглядываться на США считалось дурным тоном. А молодая аудитория, воспитанная в век видеомагнитофонов, хотела именно этого: цитата из «Таксиста» в фильме предназначалась, конечно, не критикам из «Кайе».

В истории про Венса, Юбера и Саида была изящная простота и законченность притчи: время действия, ограниченное сутками, герои, представляющие три цвета кожи, маршрут — в Париж и обратно, классическое чеховское ружье, поместившееся у Венса за поясом. Кассовиц огромное внимание уделил форме: что-то сразу бросалось в глаза — скажем, пижонское ч/б (хотя фильм на всякий случай сняли на цветную пленку) и стремление не разбивать сцены монтажом, что-то работало скорее на уровне подсознания. Например, если эпизоды в пригороде сняты широкими мазками, с обилием воздуха в кадре, вплоть до знаменитого вертолетного плана, то в Париже, где герои чувствуют себя не в своей тарелке, пространство становится клаустрофобичным, почти сюрреалистическим со всеми этими зеркалами, лестницами, переходами метро, гигантской головой возле церкви Сент-Эсташ.

И в то же время «Ненависть» пульсировала живой реальностью, так или иначе знакомой в тогдашней Франции, кажется, всем, кроме кинорежиссеров. Герои разговаривали на верлане — сленге, в котором слоги меняются местами (прокатчики всерьез раздумывали пустить к фильму французские субтитры). Они жили в мире граффити, рэпа, бокса, дурацких телепрограмм, хот-догов на крыше, заначек с гашишем, швейных машинок для мамы, которые нужно достать, а не купить в магазине, одолженных кому-то мелких денег. И, конечно, в мире, где детей — а Кассовиц предельно ясно говорит, что по сути они еще дети, — в любую минуту могут обыскать, огреть дубинкой или отвести в участок, чтобы обучить пыткам новичка-полицейского. «Это история общества, которое падает вниз»; трудно представить другой фильм, в котором подобный финальный монолог не выглядел бы дико, — в «Ненависти» он был абсолютно на своем месте.

Десятилетие картины Франция встретила беспорядками, каких не бывало очень давно, — после того как два подростка, спасаясь от полиции, погибли в трансформаторной будке. Кассовиц обменялся в интернете в меру оскорбительными открытыми письмами с Николя Саркози, тогда еще министром внутренних дел. Все эти десять лет рейтинг «Национального фронта» продолжал расти, уровень безработицы (20%) и преступности в пригородах — тоже. Массовые поджоги машин стали ежегодным новогодним развлечением. При этом в шлюз, открытый «Ненавистью», хлынула новая волна социального кино. Если поначалу это были преимущественно иммигрантские драмы, со временем появились и комедии, и, например, фильмы про женщин (которые в «Ненависти» фактически отсутствовали). У пригородов появился свой арт-хаус: в «Увертке» Абдельлатифа Кешиша подростки репетировали в школе Мариво, но все равно регулярно клали руки на капот. И свои блокбастеры: предприимчивый Бессон поставил на поток боевики про крутизну гетто — вроде «Ямакаси» и «13-го района».

Общество продолжало падать. Фильмы становились все лучезарнее — вплоть до всенародного хита «1+1», где витальные пригороды слились с парализованной буржуазией в сентиментальных объятиях. Новая «Ненависть» уложилась в семь минут — теперь она называлась «Стресс». Клип для электронного дуэта Justice поставил сын режиссера Коста-Гавраса Ромен — ему, как и Кассовицу в момент его триумфа, было 26. Герои «Стресса» уже не мучились экзистенциальными вопросами, а просто громили все вокруг. Мир гопников середины 90-х выглядел по сравнению с этим адом милой утопией. В финале клипа доставалось и оператору: вполне недвусмысленное заявление.

Очередной юбилей «Ненависти» останется во французской истории годом расстрела «Шарли Эбдо». Ко всем проблемам, которые не смогли решить ни правые, ни левые правительства, добавился радикальный исламизм — легко заполнивший вакуум, столь явно присутствовавший в жизни Венса, Саида и Юбера. В январе, сразу после парижской бойни, Кассовиц обмолвился, что готов написать продолжение «Ненависти». Уже в апреле в телеинтервью он слегка сдал назад: «Проблема в том, что «Ненависть» была комедией — и именно поэтому понравилась людям. Сегодня очень трудно представить «Ненависть-2» в форме комедии».