Неделя страха «Я жду, когда хоррор по-настоящему выйдет за рамки»: знатоки обсуждают жанр

Этот материал впервые был опубликован в октябрьском номере журнала «Афиша»

Ростоцкий: Для начала хочу отметить, что хоррор по многим параметрам стоит особняком от других киножанров. Например, у вестернов тоже есть свои поклонники, но никакого глобального сообщества они не образуют. Ни с одним другим жанром кино не был связан такой расцвет самиздатовской журналистки, как с хоррором: десятки фанзинов как в Америке, так и в Европе, количеством и качеством вполне сравнимые с аналогичными рок-журналами тех же лет. Думаю, что причина в том, что, несмотря на, казалось бы, метафизическое ядро хоррора, он предельно вещественен. Неслучайно именно вокруг таких одиозных образов, как Фредди и Джейсон, существует мощная индустрия, которая репродуцирует ощущения от фильмов через вполне конкретную сувенирную продукцию, которую можно использовать как оберег или амулет, чтобы справиться со своими страхами. Поэтому мне кажется, что настоящие поклонники ужасов хоть и возвышенные и мятущиеся натуры, но на земле стоят прочно. Именно по части собирательства и даже скопидомства.

Караулов: Я как-то нашел любопытное исследование того, как юмор животных развивается от простейших форм до высшего сознания. Вот у горилл до момента, пока их не обучат языку жестов, существует один-единственный тип шутки — пикабу. Это когда тебя напугали, а потом сказали: «Да я пошутил!» Страх первичен, и просмотр хоррора — это проникновение в свое обезьянье нутро, в первобытную зону психики. Я не хочу сказать, что фанаты хоррора примитивны, они скорее, наоборот, находятся в тесной и глубокой связи со своим глубинным началом. Возможно, отсюда и идет этот интерес к ужасу, собиранию сувениров, стремление к повторному просмотру — фанаты жанра часто пересматривают однажды напугавшие их картины. Это попытка вызывать у себя ровно вот это чувство — сначала страх, а потом облегчение, потому что это не всерьез. Весь хоррор на этом строится, все ради этих качелей.

Колядинцев: А я не соглашусь, мне, например, нравится не столько момент, когда пугают, сколько то, что ему предшествует, — саспенс, который в иные моменты страшнее кульминации. Мне запомнилась фраза в одной из рецензий на фильм современного мастера саспенса Джеймса Вана, что он настолько отодвигает этот момент «Бу!», что ты в какой-то момент уже хочешь, чтобы он наступил. Балансировать на этой грани, на мой взгляд, могут только режиссеры с хорошим чувством вкуса, стиля и ритма. Для меня идеальный фильм ужасов — это скорее тот, который обходится вообще без крови и монстров на экране, потому что придуманный в твоей голове образ всегда страшнее, чем то, что ты увидишь. Поэтому для меня важны такие фильмы, как «Заклятие», «Мертвая тишина», первая часть «Синистера», «Мрачные небеса» Скотта Чарлза Стюарта.

Хвалеев: Мы провезли наш фильм «III» по хоррор-фестивалям в разных странах, и я теперь могу точно сказать, что западное комьюнити можно разделить на тех, кто предпочитает ужасы, и тех, кто любит слешеры, то есть вообще все кровавое, «Пилу», к примеру…

Ростоцкий: На хоррор-фестивалях вообще удивительная атмосфера. Например, там считается совершенно естественным громко комментировать происходящее на экране, кричать, обращаться с репликами к героям. Это общепринятые правила игры.

Хвалеев: …сказать, что фанаты слешеров фрики, — это еще мягко сказать, всем своим видом они демонстрируют любовь к резне. Лоренс Харви (актер, появляющийся в двух частях трилогии «Человеческая многоножка». — Прим. ред.) их абсолютный кумир, а «Человеческая многоножка» — дикий культ. Меня кровь и кишки не цепляют совершенно, мне интересен страх только в отношении чего-то необъяснимого, причем даже не духов или паранормальных явлений, с которыми все понятно, а чего-то лежащего за гранью всяческих представлений.

Корнев: Я только что понял, что балабановский «Груз 200» для меня страшнее всех перечисленных вами фильмов. Меня пугает хаос, который вторгается в реальность. Как резня в Кущевке, когда вообще непонятно, как такое могло случиться. Классические хорроры в этом смысле часто терапевтически объясняют ужас, вот тут, к примеру, у маньяка детская травма, а там месть. Успокаивают зрителя, объясняя, что у абсурда есть подоплека. Мне кажется, что это интересный ход, когда 70% сюжета вам не объяснят никогда. Когда в фильме вешают двенадцать ружей и стреляет одно, второе, третье, но два не выстреливают — это классно и, может быть, реалистично, а вот когда не выстреливают 10 из 12, то у зрителя просто мозг взорваться может.

Ростоцкий: Вы знаете, последние лет десять хоррор даже не подразумевает то или иное погружение в страх и катарсис в финале, а является предельно постмодернистской конструкцией. Это один из немногих, если не единственный жанр, который зациклен на себе. Когда вышел первый «Крик», я сломал невероятное количество критических копий, доказывая, что это чудовищно вредное кино, низводящее метафизику до викторины в духе «Угадай цитату». Не могу сказать, что с годами мне больше стал нравиться «Крик», но теперь я все-таки признаю, что в исходных позициях Уэс Крейвен был прав.

Колядинцев: Станислав, если вам так «Крик» не по душе, то что же вы думаете о «Хижине в лесу»?

Ростоцкий: В «Хижине в лесу» можно найти, если придираться, огромное количество совсем нижепоясных приемов, но они сделаны по правилам игры и с таким отчаянным драйвом, что фильм абсолютно не оставляет впечатления формалистической затейки. Это качественная деконструкция представления о хоррорах и крайне редкое обращение к лавкрафтианской теме в жанре. Напомню, что даже в фильме «Хранители» по великому комиксу Алана Мура финальное пришествие гигантских щупалец заменено на ядерную войну. Уж не знаю, по каким причинам все обходят образ Ктулху, возможно, чтобы лишний раз не призывать. Поэтому смелость Джосса Уидона, сценариста «Хижины», ничего, кроме восторга, вызывать не может.

Корнев: А мне все эти постмодернистские танцы не близки, я жду, когда жанр хоррора по-настоящему выйдет за рамки. Или вы считаете, что все состоялось сто лет назад и остается только хохмить на эту тему?

Ростоцкий: Насчет рамок вы правы, у профессионалов киноиндустрии ужасов существует такая вилка — либо постмодерн, либо чистое ремесленничество. Во втором пути нет ничего плохого, тот же ранее упомянутый Джеймс Ван — ремесленник в самом лучшем смысле. В плане поджанров, правда, все уже давно стерлось, кроме, может быть, самых элементарных направлений — фильмов про зомби и вампиров. Я советую для поиска чего-то вне рамок ориентироваться не на поджанры или страну производства, а на конкретные имена. Показательно, как много сегодня снимают альманахов: это и «З/Л/О», и «Азбука смерти», и замечательные корейские «Истории ужасов». По сути, это делается, чтобы зрители начали обращать внимание на конкретных постановщиков. А они уже, в свою очередь, объединяются в могучие кучки, альтернативные студиям, — вот существует же компания Splat Pack по аналогии с Rat Pack Синатры и Хамфри Богарта, в которую входит талантливый режиссер Тай Вест и еще штук семь славных ребят.

Колядинцев: А с другой стороны, весь этот калейдоскоп в виде хоррор-альманахов в интернет-кинотеат­рах тотально обезличен. Нужно откатиться обратно к тотальному авторскому хенд-мейду. Сейчас вот огромное количество хоррор-вещей производится для YouTube, там люди находят новые микрожанры и приемы. Например, Scary Goat, козел в маске, который под жуткую музыку просто ходит туда-сюда, но оторопь это вызывает. Для таких штук даже отдельное слово есть — «крипово», вот это именно про весь авторский интернет-хоррор, из которого, я думаю, масса вещей перекочует на киноэкран со временем.

Ростоцкий: Возможно. Но я как человек достаточно консервативный, в том числе и в хоррор-привязанностях, переход жанровых моментов в область виртуальности не могу приветствовать. То есть, конечно, пусть расцветает сто цветов, но ужасно хотелось бы, чтобы оставались еще и традиционные хорроры. Пусть они даже будут не очень страшные. Прекрасный пример — это продюсерская компания Dark Castle. Не могу сказать, что у них сплошь шедевры, но все это крепко сделанные картины, от которых спокойно становится на душе. Понимаешь, что не прошли даром времена Universal Studios 1930‑х годов и Hammer Pictures 1950‑х, что все это кто-то помнит. А это жанру только на пользу.

Караулов: Я все-таки думаю, нет ничего страшнее темноты и тишины. Это тот самый первобытный страх — когда у тебя в пещере вдруг погас огонь. Сейчас мы живем в такую эпоху, когда все отовсюду нам огоньками да подмигивает, микроволновка часами светит, телефон мерцает, холодильник уютно урчит, с улицы фонарь в комнату достреливает — а вот если представить, что все перестало работать, то становится жутко. На эту тему, правда, уже есть фильмы «Фантом» и «Спуск» — но чем больше, тем лучше. Вот наш фильм «Диггеры» — он отчасти об этом: о том, как ты садишься в поезд, а он, не открывая двери, везет тебя мимо конечной станции в неизвестном направлении, и везет очень долго. Это такая тема предательства повседневных вещей, того, чем мы привыкли пользоваться и в чьей безопасности уже не сомневаемся.

Колядинцев: Согласен, реальность все-таки задает основной лейтмотив. Недаром в послевоенное время появлялись фильмы о ядерной войне, когда люди полетели в космос, то появились спейс-хорроры и так далее. И тот же «Убрать из друзей» в этом смысле фильм абсолютно соответствующий своему времени. Интересно представить, куда этот жанр виртуального хоррора, целиком происходящего в сети, может двинуться дальше.

Караулов: Я чуть-чуть про другое, мне кажется, что движение хоррора вслед за развитием технологий — это тупиковая ветвь развития. Были уже хорроры про телевизоры, сейчас про интернет, но через пятьдесят лет все они встанут на полку, куда будут заглядывать культурологи, но не те, кто хочет по-настоящему испугаться, а зрители по-прежнему будут смотреть момент из «Малхолланд-драйв», когда из-за стены высовывается бродяга. А такой эпизод можно было снять и в 1930 году, и в 2030-м.

Хвалеев: А вы, кстати, знаете, какие российские хорроры знают за рубежом? «Сталкера» Тарковского и «Ночной дозор» Бекмамбетова — это всё. Никаких других наших фильмов ужасов просто не знают. При этом и в России мало кто воспринимает жанр как индустрию, даже потенциальную. У нас был смешной опыт, когда мы сделали закрытую премьеру «III» в Нижнем Новгороде, пригласили туда Министерство культуры и объяснили заранее, что это будет фильм ужасов. Они ушли где-то через 25 минут, причем две женщины покрестили экран напоследок. Потом меня позвали на беседу и спросили, почему хоррор, а не фильм про войну? Если бы фильм про войну, то на День города бы показали.

Ростоцкий: В определенных кругах специалистов на Западе, как это ни странно, неплохо знают «Вия», особенно в Италии, хотя это все, конечно, не сравнимо ни с одной европейской и даже с некоторыми восточноевропейскими индустриями. Можно говорить о своеобразной чешской школе хоррора, но если ограничиваться СССР, то мы упираемся в пять названий, включая даже плодотворные девяностые. Наша хоррор-традиция не то что молодая, она только начинается. Я из перестроечных скрытых жемчужин горячо и нежно люблю фильм «Прикосновение» Альберта Мкртчяна, поразительный.

Колядинцев: Ни один фильм ужасов не пугал меня, кстати, так, как роман «Десять негритят». Такие фанаты хорроров, как я, которые превыше всего ставят саспенс, это же фактически любители детективов, только с крепкими нервами. В своей книге «Формулы страха» Дмитрий Комм вывел два принципа для любого сюжета: формулу Конан Дойла и формулу Уилки Коллинза. Согласно его теории, тайна приравнивается к болезни, а расследование — к лечению. Поэтому в случае с Конаном Дойлом мы все знаем, как устроено: Тайна + Расследование = Выздоровление. У Уилки Коллинза интереснее, потому что человек, расследующий преступление, в итоге сталкивается с разгадкой, которая страшнее самой тайны. Получается Тайна + Расследование = Безумие, и именно это, мне кажется, формула всех хороших фильмов ужасов. После хеппи-энда легче забыть о произведении, чем после шокирующего финала. Это как раз новый тренд сейчас, хеппи-эндов во всем кино и в сериалах становится все меньше и меньше. В этом смысле редкий контрпример — это «Бабадук» Дженнифер Кент, глубокий, жуткий и со своеобразным счастливым финалом, который еще не все таковым считают.

Караулов: В детстве меня очень напугал чешский фильм «Турбаза «Волчья», там была сцена, в которой подростки занимаются как бы петтингом в снегу, и я долго не мог понять, что же там у них происходит. Потому что в принципе сам процесс вот этой вот возни — он для ребенка непонятен и пугающ. Кто-то кого-то ест, или кто-то кого-то убивает. Хоррор как жанр всегда эксплуатирует эту страшную сторону сексуальности. К тому же у подростков только начинают формироваться первые неврозы на эту тему, и их легко этим припугнуть. Кстати, в «Малхолланд-драйв» этого жуткого бомжа, выглядывающего из-за стены, играла актриса. Линч долго не мог найти взгляд, с которым она должна смотреть в камеру. Он ей нравился, поэтому женщина отчаянно флиртовала на съемочной площадке. Так вот, в какой-то момент режиссер ее взгляд поймал и говорит: да, вот так нужно смотреть. Это был взгляд с максимумом похоти, который только может быть. Неслучайно в хоррорах представлено такое количество сексуальных девиаций. Это Эрос и Танатос, тут я думаю, мы ничего нового не придумаем.

Ростоцкий: Пришел на ум, по-моему, абсолютно подходящий к вашей истории анекдот: «Мама, мама, смотри, дядя тетю ест!» — «Да нет, сынок, это они целуются. Хотя нет, действительно ест».

Колядинцев: Это готовая заявка на фильм ужасов.

Ростоцкий: Любопытно все-таки, что при том, как бурно мы тут с вами хорроры обсуждаем, напряженного противостояния между хоррор-гиками, как в среде любителей сайфая, где воюют уже десятки лет поклонники «Звездных войн» и «Звездного пути», не наблюдается. Фанаты весьма гибко себя ведут, и даже между обожателями «Кошмара на улице Вязов» и «Пятницы, 13‑е» нет распрей, как между сторонниками разных футбольных клубов. Хотя при этом я могу себе представить большую, оголтелую, с переходами на личности дискуссию — кто круче, Фредди или Джейсон.

Корнев: А вы как думаете?

Ростоцкий: Это вопрос сложнее, чем про коку и пепси и даже чем про Шварценеггера и Сталлоне. Потому что, на мой взгляд, по труднообъяснимым причинам Джейсон — это скорее пепси и Шварценеггер, а Фредди — это скорее кока и Сталлоне. Ну и, безусловно, Фредди — это скорее представитель цивилизации Левиафана, а Джейсон — это вот Бегемот. Они все хороши на своем месте.

Колядинцев: Есть такая книга, у нас она пока еще, к сожалению, не переведена, называется «Как выжить в фильме ужасов», написал ее Сет Грэм-Смит, сам, кстати, сценарист. Среди прочего он раскладывает по порядку всех известных маньяков, и Фредди там оказывается в категории остряков-трикстеров, а Джейсон — это такая молчаливая машина для убийств. Поэтому если говорить о страхе, то Джейсон, наверное, страшнее, потому что Фредди тут пошутит, там афоризм выскажет, ну и вообще все как-то интересно обставит, а Джейсону все это чуждо.

Караулов: Мне кажется, что вот этот разлом, раздел между мистическим и не мистическим хоррором — это же, в сущности, спор о Боге, есть ли он или его нет. И в этом смысле меня лично Фредди пугает сильнее, потому что он из той вселенной, у которой есть свой смысл, он отвечает за ужас навязчивой мысли, которая вдруг материализуется и может убить.

Ростоцкий: Правильный ответ на вопрос «Джейсон или Крюгер?» — это, конечно же, Майк Майерс.

Корнев: Если говорить о фобиях и о том, кто страшнее, то я скажу, что страх снять собственное кино в хоррор-гике на самом деле куда сильнее, чем страх перед всеми кинозлодеями. Хотя бы потому, что он понимает, с кем ему придется состязаться, с какими мастерами жанра. Это вот то, от чего человек просыпается ночью в холодном поту, — что он снял свой фильм и он плохой, и не хороший плохой, а плохой плохой.