Новый «Годзилла»: человек и амфибия

В 1999 году на Филиппинах японский ученый (Кен Ватанабэ) с помощницей (Салли Хокинс) разглядывают колоссальный скелет, обнаруженный под землей. Тут же имеется что-то вроде яиц и след, ведущий к океану. В Японии тем временем американский инженер Броди (Брайан Крэнстон), работающий на атомной электростанции, в свой день рождения спешит на службу, поскольку из-за подозрительной сейсмической активности объявлена тревога. Станция взрывается, жена инженера (Жюльетт Бинош) гибнет.

Спустя 15 лет в Сан-Франциско Броди-младший (Аарон Тейлор-Джонсон) возвращается к жене (Элизабет Олсен) и сыну из армии, где он служил сапером, но, не успев толком раздеться, улетает в Японию — отца, все эти годы убежденного, что со взрывом дело было нечисто, задержали в зоне карантина. Выясняется, что в развалинах электростанции власти стреножили гигантского радиоактивного комара и изучают его.

Чтобы добраться до собственно Годзиллы, пришлось бы пересказывать фильм до середины: заглавный герой впервые появляется в кадре ровно через час после титров. То, что действие стартует в 1999-м, может показаться ниточкой к предыдущей американской версии, всеми осмеянному фильму Роланда Эммериха 1998 года, но это не так: Гарет Эдвардс начинает с чистого листа и даже корректирует Годзиллову мифологию. Из метафоры атомного века, продукта ядерных испытаний и бомбардировок Японии, монстр у него превратился в нечто прямо противоположное — воплощение сил природы, которой, как терпеливой домохозяйке, приходится убираться после устроенной неразумными гостями вечеринки, правда, задевая иногда подолом еще неразбитые бокалы.

Эдвардс прославился несколько лет назад фильмом «Монстры» — снятой примерно на бюджет премьерного банкета «Годзиллы» фантастической мелодрамой о парочке, которая пробирается из Мексики в США через зону, кишащую инопланетными чудищами. Самих чудищ при этом практически не видно, от чего фильм только выиграл. И если в тот раз остроумный минимализм можно было списать на отсутствие денег, теперь уже понятно, что это осознанная режиссерская стратегия. Эдвардс все время норовит засунуть монстров куда-то на задний план, а если показывает, то, как правило, через призму человеческого восприятия, в панике, с земли. Это не «Монстро», конечно, но уж точно и не «Тихоокеанский рубеж». Фильм из-за этого, может быть, выглядит менее парадно — города вдобавок рушатся в неизменном полумраке, — но не менее эффектно. Несколько сцен «Годзиллы» — в общей сложности минут 15–20, например, коллективный парашютный прыжок — сделаны по-настоящему здорово.

Но фильм, к сожалению, идет не 15 минут, а все 120. И на остальные 105 минут свежее видение автора не распространяется — это обычная голливудская штамповка, которая заставляет задаваться обычным вопросом: почему нам приходится ради нескольких ярких эпизодов терпеть все эти тягомотные предварительные ласки? Ясно, что совсем без «развития характеров» не обойтись, но тут есть две стратегии. Первая — Эммериха: девушка видит парня по телевизору, тут же понимает, что это ее судьба, и действие спокойно мчится дальше. Вторая — Спилберга: война миров — ничто по сравнению с тонко прописанными отношениями дочери и ее блудного отца. Обе по-своему хороши (и эммериховская «Годзилла» на самом деле — море удовольствия), но Эдвардс выбирает промежуточный и самый унылый путь. Как бы предлагая нам сопереживать героям, однако ровным счетом ничего для этого не делая. Все человеческое здесь — механистичное, предсказуемое и, если уж на то пошло, унизительное для участников. Зачем фильму Бинош, крупнейшая европейская актриса, которая гибнет еще до того, как опоздавшие рассядутся по залу? Зачем британская звезда Хокинс, номинантка на «Оскар», с тремя ничего не значащими репликами? Дэвид Стратэрн в служебной роли без начала и конца стоит в военной форме и говорит что-то вроде «мы прищучим эту тварь», Кен Ватанабэ щурится и теребит молескин. Главный герой, Тейлор-Джонсон, полтора часа просто переезжает из одного места в другое с одним и тем же пресным выражением на лице.  

Это барское, расточительное отношение к талантам — такой же элемент голливудской гигантомании, как злоупотребление спецэффектами, которые Эдвардс по мере сил старается притушить, приспособить к реальности. Нежелание или неумение дать собственным героям живые реплики и подлинные эмоции — признак то ли высокомерия, то ли творческой беспомощности. Это фильм, который благородно хочет, чтобы гигантская рептилия не загораживала человека, но в результате вызывает ровно обратную реакцию: парень, подвинься, из-за тебя Годзиллу не видно.