Нигина Сайфуллаева: «Сейчас кажется, что и секс могут запретить»
В прокат выходит «Как меня зовут», запомнившийся многим на «Кинотавре» дебют Нигины Сайфуллаевой и еще одно доказательство того, что у российского кино началась новая — женская — эра. Антон Долин поговорил с Нигиной о том, каково быть женщиной на съемочной площадке.
- В этом году в отечественном кино произошел какой-то неожиданный прорыв: появилось целое поколение молодых режиссеров — женщин. К уже известным Оксане Бычковой, Анне Меликян и Валерии Гай Германике, снявшим новые фильмы, прибавились Наталья Мещанинова и вы. Совпадение?
- Поскольку я нахожусь внутри процесса, не могу оценить, как это происходило. Я шла тихонечко своим путем: училась, снимала короткий метр — и тенденцию, если она вообще существует, обнаружила уже потом. Вообще, эту самую тенденцию формулируют одни мужчины, которые, видимо, считают, что нормальный кинопроцесс — это исключительно мужское дело, забыв про всех вами упомянутых давно работающих женщин. Может, правда случайность?
- Понятие «женское кино» — оно что-то значит? Или пустые слова?
- Женщины чаще снимают про женщин, есть в этом какая-то логика и естественность. Хотя существуют прекрасные фильмы, снятые мужчинами, где героини — женщины… Все это условность, конечно. Мне сложно делить кино на мужское и женское, честно. Зато мужчины в один голос говорят, что мое кино — девчачье. Что они имеют в виду, непонятно. Наверное, им просто приятней отправить наше кино в какое-то гетто. Чтобы не чувствовать конкуренцию… Не знаю. На площадке сотрудники мне много раз говорили: «Блин, первый раз работаю с девчонкой — и нормально!»
- То есть женщина все-таки не равная? Пусть это даже выражено в форме шутки.
- Да, каждый считает своим долгом сказать: «Я думал, будет хуже». Но у меня комплексов нет. Меня это скорее подбадривает и веселит. Я чувствую себя особенной, пользуюсь правом женщины на легкомысленное поведение и требую нежного отношения к себе. В некотором смысле это даже удобно.
- Ладно, но появление Любови Мульменко — сценаристки «Как меня зовут» и «Еще одного года» — точно не было совпадением.
- Для нас всех это была случайность! Я долго искала соавтора, который бы мне подошел, — и как-то открыла текст Любы, в котором мне нравилось буквально каждое слово. Потом нашла ее через фейсбук, она тогда жила в Перми. У меня был сюжет, сценария еще не было. Люба ответила: «Интересная история, давай попробуем». Уже в процессе работы она сказала, что еще один сценарий сделала с Наташей Мещаниновой, а потом, когда я уже снимала, выяснилось, что они вместе пишут сценарий для Оксаны Бычковой. Оказалось, что нас — целая девичья банда. Хотя мы знакомы друг с другом не были, но вдруг объединились. Лично мне приятно быть частью этой команды.
- Что вообще приводит сегодня молодую женщину в кинорежиссуру?
- Я не мечтала с детства о режиссуре. Правда, мой папа когда-то занимался документальным кино, но я до определенного возраста была настоящая бестолочь и вообще не представляла, куда себя применить. Совершенно случайно первым моим занятием стало фотографирование, а потом так получилось, что мой опыт и знания не позволяли мне заниматься ничем, кроме репрезентации каких-то своих чувств и внутренних историй. Это вышло не целенаправленно. Лет пять назад я сформулировала, что хочу снимать кино. О том, что я девушка, при этом не думала. Просто начала работать, испытывая какой-то удивительный кайф от съемочного процесса. Мой первый восторг я очень хорошо помню. Мы снимали короткометражный фильм «Шиповник», и там есть момент, где Люба Новикова рассматривает волоски под мышкой. Мы создавали эту сцену как целый мир! Каждый волосок отдельно приклеивали и подсвечивали… Когда я впервые сама увидела это на экране, то почувствовала волшебство.
- Существует все-таки или нет какой-то материал, которым женщины-режиссеры в России владеют лучше мужчин?
- Мне кажется, что женщине легче работать с эротикой. Все-таки здесь все идет от женского персонажа, женского тела. Эротический образ — это, как правило, женщина, и нам легче с этим работать. Сексуальные сцены у нас получаются менее стыдливыми и более естественными, чем у мужчин. Как-то меня не смущает, если зритель видит грудь героини: это нормально, это красиво. И актрисы чувствуют себя более спокойно, чем когда их снимают мужчины.
- Когда была произнесена апокрифическая фраза, что секса в СССР нет, наверное, имелось в виду именно то, что его нет в кино, нет в массовой культуре. А если есть, то совсем мало.
- Сцена в фильме «Москва слезам не верит» была почти сенсацией… Было кое-что, но чуть-чуть.
- А актеры с трудом пошли на это? Эротическая сцена всегда испытание.
- Я на кастинге спрашивала девчонок, готовы они или не готовы раздеться. Это был принципиальный момент, а ведь в сценарии эротики было больше, чем в итоге на экране. Некоторые актрисы отказывались наотрез, и я с ними на этом сворачивала разговор. Это был важный вопрос, мне была интересна реакция. Я спрашивала: «Почему? Это же часть актерской работы, твое тело — это как костюм, инструмент, в котором работает не только лицо!» Но их это травмировало. Да и практики не было, они не привыкли. Инструмент для них — только лицо, а тело всегда спрятано. Никто и не знает, какое оно. А предлагают раздеться — срабатывают комплексы. Нашим двум актрисам, Саше Бортич и Марине Васильевой, повезло: они молоденькие, у них прекрасные тела, им даже, наверное, хотелось их запечатлеть. Хотя позиция у них была разная. Саша сказала: «Никаких проблем». А Марина — ну у нее сначала даже и в сценарии никаких сцен с раздеванием не было. Она сама меня спросила, почему я пробую ее на роль Оли, а не Саши. Я говорю: «А ты готова голая выбежать из моря, выпить водки и поцеловаться с незнакомым мужчиной?» Она ответила: «Конечно, нет!» Но потом у нас была создана на съемках такая атмосфера — свободы и близкого дружеского общения, — что мы написали новую сцену. И показали Марине: «Что думаешь?» А она говорит: «Ну раз так написано в сценарии…» Сцены мы сняли, хотя я сама очень волновалась.
- Известно, что Ларс фон Триер, чтобы актеры как-то расслабились, в первый день съемок «Идиотов» пришел на площадку голый. Правда, они не расслабились, для порносцены все равно пришлось приглашать статистов-профессионалов.
- Мы репетировали, чтобы на площадке не случилось неприятного сюрприза. Мне было интересно посмотреть, как актеры выглядят, чтобы понять, как их снимать. Мы зашли в нашу комнату репетиционную, и Сашка начала стесняться — о, думаю, не зря я репетицию устроила, — но Кирилл (актер Кирилл Каганович. — Прим. ред.) поступил как Триер, взял и разделся. Саша сказала: «Ну ладно» — и тоже разделась, а мы сняли на камеру две обнаженные сцены. Я, правда, была одетая, но была готова раздеться, если бы понадобилось. Не понадобилось, они оказались лихие ребята. Мы много снимали репетиций, чтобы актеры не боялись камеры и зрителей, я же понимала, что на площадке будет пятьдесят человек! И все получилось. Кирилл чувствовал себя свободно, девчонки ему нравились, они были товарищами и смеялись друг над другом. Естественно, все было не по-настоящему, но они дотрагивались друг до друга. Все, что вы видите на экране, происходило на самом деле.
- Интересный момент, что эротические сцены всегда освещают фильм, будто прожектором, высвечивая его в ином ракурсе. Как с «Жизнью Адель» получилось: из трех часов фильма сцены секса не занимают и десяти минут, но все запоминают именно их. «Как меня зовут» не эротический фильм как-никак. С другой стороны, вырезать эти сцены без ущерба для результата было бы невозможно.
- Конечно, эти сцены очень важны. Это ведь центральная часть взросления, на этом табуированном, волнующем и раздражающем моменте построено многое — в том числе взаимоотношения с папой. А для определенной публики это демонстрация развратной молодежи! Обычно для немолодых женщин прогосударственных воззрений. Я, конечно, чувствую себя обескураженной, когда звучат такие обвинения. Ведь очевидно, что фильм — о другом. Наша история не о том, как Саша делает минет на корабле, а Оля в клубе занимается сексом с Кириллом. В Польше, Испании, Швейцарии мы показывали фильм, долго общались с публикой и критиками — никто про эротику даже не спрашивал.
- А в России для запрета фильма или даже принятия какого-то нового абсурдного закона, кажется, может хватить одного доноса от разгневанного зрителя.
- Сейчас кажется, что и гетеросексуальный секс могут запретить. Через какое-то время. По меньшей мере в кино.
- Когда кто-то пустил шутку о запрете Госдумой орального секса, все поверили!
- В нас заложена мощнейшая самоцензура. По себе чувствую. Смотрю какой-то материал, радуюсь и думаю: «Как же такое разрешили и выпустили?» Это отвратительно, когда возникают подобные вопросы, надо в себе это уничтожать. И когда я снимала свой фильм, спрашивала себя о том же. Ведь у нас было на экране видно чуть больше, чем в итоге осталось в картине. Во время съемок я специально целыми сутками слушала группу «Кровосток» — они заряжают смелостью и оголтелостью. Освобождают от дурацких табу. Но в итоге какие-то вещи сама потом убрала, чтобы они не привели к ограничению нашего проката. С другой стороны, они действительно не являются центром фильма.
- А кто, кроме «Кровостока», вдохновлял? Мне вот кажется, что ларец Пандоры в новейшей России открыли Pussy Riot.
- Они настоящие крутыши. Может быть, они задали нам всем подсознательный уровень свободы. Не столько даже своей акцией, сколько последующим своим поведением и высказываниями. Когда это случилось, их панк-молебен? Ну да, мы тогда как раз сценарий писали.
- Общество у нас патриархальное. Собственно, и в фильме же это выражено через персонажа Константина Лавроненко. Отец и господин.
- Ужас в том, что и во мне это заложено моим восточным происхождением. Идеологически я сама приверженец того, что мужчина — главный. Мне нравится, когда муж мне чего-то не разрешает. Хотя при этом рвусь действовать, управлять, решать вопросы, зарабатывать деньги. Думаю, что я не единственная такая — с дуальным сознанием. Нет у нас этого огромного европейского феминистического дискурса. Мы просто не думаем об этом, нет рефлексии на эту тему.
- Так как все-таки создавался образ отца, которого играет Лавроненко? Он будто пришел из «Возвращения» Андрея Звягинцева, хотя стал другим человеком.
- Это романтический образ папы из мира подросткового переживания. Мой папа — веселый, яркий, женский угодник, нежнейший человек. А в фильме образ, далекий от реализма, обобщенный отец — он должен быть и жестким, чего-то не разрешать, но в то же время любящим… Лавроненко появился у нас в последний момент. Я о нем даже не думала, он казался мне холодным. Но ни один другой актер не ответил так, как он, на наш запрос — одновременно жесткости и ласки. Притом что он еще очень привлекательный, а ведь папа должен быть красавцем! Лавроненко улыбался иногда, и эта улыбка казалась ценнее, чем если бы он улыбался постоянно. А холод я, вероятно, ощущала не от актера, а от фильма Звягинцева. Лавроненко не такой в жизни, как в кино, хотя само его лицо от «Возвращения» неотделимо.
- А почему Крым? «Как меня зовут» отныне исторический фильм: он выходит в России, частью которой уже считается Крым, а снят он в украинском Крыму.
- Мы хотели просто, чтобы было море и солнце, чтобы нам было кайфово снимать, а папа был какой-то близкой культуры — хотя дистанция территориальная тоже была необходима. Близко, но далеко, и чтобы разговаривать на одном языке. Крым — самое подходящее место. С другой стороны, знакомые с Украины мне сказали, что там мой фильм, возможно, показывать не будут: выйдет так, будто это картина о двух москвичках, захвативших украинского папу. На подсознательном уровне людей это будет раздражать. Хотя политики в моем фильме нет. Наоборот, мы снимали с ощущением, что мы с украинцами близки и между нами нет особой разницы.