Берлинале-2014 Медитация в IMAX, компромиссы Ыунпуу и Уэльбек с цыганами

На Берлинале гениальное нововведение. В мультиплексе Cinestar, что внутри Sony Center на Потсдамер-плац, кроме множества залов есть еще IMAX. Так вот, теперь решено показывать там не видовые документалки и голливудские блокбастеры, а фильмы из основной фестивальной программы. Причем не какого-нибудь Клуни — это было бы предсказуемо и бессмысленно, — а самый настоящий авангард из параллельных программ. Придешь на канадский полудокументальный фильм о рабочих на фабрике, а места остались только в первом ряду. Машины размером с пятиэтажный дом ухают, стучат, пульсируют: чувствуешь себя как в космическом корабле, и неважно уже, хорошее ли кино.

Именно там состоялась мировая премьера нового фильма выдающегося тайваньско-малайзийского режиссера Цай Минляна «Путешествие на Запад». «Стоп, — перебьют знающие люди. — Ведь только что, в сентябре, он показал в Венеции своих «Бродячих псов» и заявил, что уходит из кино. Выходит, врал?» Нет, Цай действительно ушел из кино — в какую-то сферу, которая должна называться иначе. 56-минутное «Путешествие на Запад» лишь условно называется фильмом, однако уместнее всего было бы показывать его в режиме нон-стоп в музеях актуального искусства. 

Это завершающая часть долгоиграющего проекта «Идущий», до сих пор состоявшего только из короткометражек. Суть его очень проста: любимый и главный актер всех фильмов Цая, Ли Каншен, в ярком и простом одеянии древнего буддистского монаха, со сложенными в медитативном жесте пальцами рук и опущенной головой невероятно медленно — со скоростью черепахи или улитки — идет по улицам современного города. В данном случае — Марселя. Никаких диалогов, никакого развития, никакого действия в традиционном понимании: только едва заметное движение, заставляющее зрителя в буквальном смысле слова впасть в транс. Соучастником монаха-путешественника становится другой актер-фетиш — альтер эго Леоса Каракса, фактурный трагический клоун Дени Лаван. Очевидно, если Ли играет легендарного Сюаньцзана из древнекитайского романа «Путешествие на Запад», то прототип Лавана — его спутник, обезьяний царь Сунь Укун.  

Вот еще одно оправдание существованию фестивалей: это грандиозное увеличительное стекло, позволяющее осознать подлинный масштаб культурных явлений, которые в обыденной жизни порой кажутся нам маргинальными, не заслуживающими времени и внимания. А тут система приоритетов перестраивается сама собой: психологическому давлению большого искусства, выставленного на огромном экране, сопротивляться практически невозможно. 

Оптика Берлинале работает и в обратную сторону: это не только лупа, но и подзорная труба, приближающая обычно далекие объекты. Лет семь назад я без труда познакомился здесь с Робертом Уилсоном и взял у него интервью. Великий театральный режиссер, к которому в Авиньоне или Эдинбурге пробиться невозможно, в берлинском кинематографическом хаосе уменьшился до объемов нормального человека, к которому можно без опасения приблизиться и даже завести разговор. Точно в таком же положении в этом году оказался другой театральный небожитель — канадец Робер Лепаж. Его «Триптих», поставленный по мотивам легендарного монументального спектакля «Липсинк», оказался камерной интимной драмой на трех актеров, снятой полулюбительским методом, трогательной и немудреной. Историю двух сестер, одна из которых невменяемая, а вторая, певица, после операции на мозге вынуждена озвучивать мультфильмы, Лепаж наивно сопроводил самой расхожей киномузыкой, в том числе клавирными концертами Моцарта и «Adagietto» Малера. Публика приняла «Триптих» благосклонно — к немалой радости автора, который нервничал, как дебютант (вообще-то на его счету довольно много фильмов). 

Другой супергерой современной культуры — французский писатель Мишель Уэльбек — приехал в Берлин вместе с режиссером Гийомом Никлу. Их работа называется попросту «Похищение Мишеля Уэльбека» и представляет собой хулиганское мокьюментари о тех нескольких днях, когда писатель сразу после награждения его «Карты и территории» Гонкуровской премией вдруг исчез на несколько дней. Никлу вообразил, будто Уэльбека похитила с целью выкупа банда неуклюжих цыган, с которыми он тут же сдружился, после чего вообще возвращаться домой не хотел, впервые в жизни найдя таких приятных собутыльников. Не то чтобы это было выдающееся кино, но смотреть на помятую физиономию европейского классика, который столь откровенно потешается над своим звездным имиджем (и в фильме, и вне оного), исключительно приятно. 

Еще приятнее то, что в демократичном Берлине какие-нибудь Лепаж, Уэльбек или Ник Кейв — он приехал представлять документальный фильм с собой в главной роли и долго скитался по Потсдамер-плац, так никем и не узнанный, — находятся наравне, скажем, с молодым эстонским режиссером Вейко Ыунпуу, чья лента «Открытый диапазон», показанная в программе «Форум», была встречена с исключительным энтузиазмом. Хоть снимает он только по-эстонски и со всеми приметами европейского стиля, трудно не замечать советского наследия, выраженного в повсеместных надписях по-русски на каждой стене или бутылке, да и атмосфере всеобщего пофигизма, напоминающей довлатовский «Компромисс». Приятно узнать и холодный отточенный стиль оператора Марта Таниэля, известного также по фильму «Интимные места» (хоть с Ыунпуу он начал работать раньше). Ну а проблематика для нас — просто родная. Хотя, судя по понимающему смеху, не только для нас.

В первых же кадрах главного героя увольняют из газеты за невнятно-пафосную кинорецензию на «Древо жизни» Терренса Малика. В момент увольнения он спит у редакционного принтера, неторопливо распечатывающего на казенной бумаге его толстый дебютный роман. Узнав о беременности своей подруги и возвращении другой девушки, когда-то бросившей его ради иностранца, малахольный хипстер в неизменных синих носках и вязаной кофте пытается устроиться на какую-нибудь работу — но даже сидеть в будке и поднимать шлагбаум ему кажется слишком сложным и вместе с тем унизительным. Едкое сатирическое кино о том же, что у Довлатова, компромиссе в то же время иронически напоминает о романтических идеалах былых эпох: совсем уже издевательский финальный кадр — белый конь. Стать принцем, который на него сядет, герою фильма явно не светит. Зрелище уморительное, но еще и отрезвляющее. Особенно для пылкой молодежи, приезжающей на Берлинале в надежде немедленно прославиться и изменить лик мирового кинематографа навсегда.