«Мамочка» Ксавье Долана: вот оно какое, наше завтра

Нет сегодня темы более важной, больной и острой, чем будущее. Даже беспечные блогеры предъявляют вселенной претензии по части несоответствия со второй серией «Назад в будущее» — помните, той, действие которой происходит в 2015-м: безобразие, даже летающих скейтбордов так и не изобрели (на самом деле изобрели, кстати). Мария Степанова написала замечательную статью о том, как люди боятся завтрашнего дня и прячутся от него во вчерашнем, вне зависимости от вкусов и политических взглядов. Гонишь от себя гаденькую мысль, а она возвращается: что, если будущее уже наступило? Кто-то зачем-то высадился на комете, рубль рухнул, на Украине война, Госдума приняла еще пачку бессмысленно-репрессивных законов. Погода тоже с каждым годом все хуже. Вот оно какое, наше завтра.

«Мамочка» Ксавье Долана — 25-летнего симпатяги-канадца, успевшего до этого снять четыре фильма и нахватать фестивальных призов, — начинается как раз в ближайшем будущем, с закона, достойного российских парламентариев. Отныне родители могут беспрепятственно, без волокиты, сдавать детей с нестабильной психикой в соответствующие больницы. Пожалуй, если бы действие разворачивалось не в Монреале, а в Москве, мы и не догадались бы, что происходит это не сегодня, а завтра. Но футурологическая установка дает Долану право на стилистический сдвиг, который и делает описанный им мир таким специфическим и странным. Одежда главных героев (дизайнером был сам режиссер), их манера поведения и речь, резкие перепады настроения — все это говорит то ли о том, что перед нами люди будущего, то ли об их легкой ненормальности. А скорее всего, о том и другом сразу. Представления о норме в современном обществе меняются ежедневно, их зыбкость — постоянная тема исследования для Долана.

Его первый фильм «Я убил свою маму» был своеобразной вариацией на тему «400 ударов» Франсуа Трюффо — только мальчик (сыгранный Доланом же) был постарше 14-летнего Жана-Пьера Лео, а его истеричное отношение к матери, побег из интерната, вранье по любому поводу объяснялись еще и сложностями сексуальной ориентации. «Мамочка» — зрелая переработка того же сюжета, уже не отягощенная проблемами гендерной самоидентификации. Просто Стив (главную роль повзрослевший режиссер уступил Антуану-Оливье Пилону, на момент съемок 16-летнему) — сложный подросток, устроивший в школе пожар; его мать по имени Диана — все та же усталая молодящаяся женщина, сыгранная неизменной Анной Дорваль. Вынужденная перевести сына на домашнее обучение, Диана прибегает к помощи застенчивой и неврастеничной соседки Кайлы (Сюзанна Клеман) — кстати, учительницы по профессии. Из этой троицы и складывается нестабильная конструкция семьи нового образца, где любовь неразрывно связана с болью, а до нервного срыва всегда рукой подать.

Долан экспериментирует с форматом 1:1 — то есть экран у него прямоугольный, но это перевернутый прямоугольник, — и критики вовсю пишут о «формате инстаграма» (что логично в случае модного режиссера-хипстера). Пожалуй, еще больше экран похож на щель в приоткрытой двери: зритель не то чтобы подглядывает за персонажами — те и сами постоянно все делают и говорят напоказ, стирая грань между частным и повсеместным, очевидной эксцентрикой и общим местом. Процессом нормализации гротеска Долан так увлечен, что практически забывает о сюжете: меню обеда у него могут обсуждать так страстно и увлеченно, как будто речь идет как минимум об убийстве. Но ведь, в самом деле, в нынешнем мире трагедия, да и комедия тоже, запросто рождается из случайной фигни. Также источником эйфории может стать полузабытый пошловатый хит, услышанный по радио, — и счастливо хохочущий герой раздвигает руками границы экрана, а за ним по улице несутся резко помолодевшие клуши-мамаши.

Наверное, сверхчувствительность Долана — одно из важнейших его достоинств — можно было бы по-литературному окрестить «сентиментализмом», да только книжности в его фильмах нет в помине. У героев язык без костей — факт, да только их треп большей частью бессодержателен, а смысл происходящего скрыт в паузах, взглядах, ракурсах вуайеристской камеры, мнимо-случайных образах и звуках музыки. Это кино невозможно просто смотреть — его нужно ощущать. При всей декларативной легкомысленности Долан призывает к неравнодушию, и это главная его тема.

Взрослый мальчик, застрявший в детстве, воинствующий инфантил, к которому и заботливые женщины, и заодно с ними зрители испытывают смешанные чувства — от ужаса до умиления, — будто консервирует время, отменяя пресловутый страх будущего. Ясно, что десять лет спустя его мимимишность исчезнет без следа, да и мамочка уже не спрячет морщины, а милая причудливость запросто превратится в психоз, достойный Хичкока. Но пока что музыка играет, яичница жарится на плите, и никому еще невдомек, решится ли мать предать капризного отпрыска, поставив подпись на документе нового образца и вызвав санитаров. Здесь нет ни покоя, ни воли, но немалая толика счастья — пожалуй. Этот момент длится и длится, превращая Ксавье Долана — такого же нестабильного, раздражающего, самобытного, как его герои, — в режиссера если и не будущего, то точно настоящего.