«Красавица и чудовище»: сказка о потерянном времени

«Ты правда собираешься это смотреть?» — недоверчиво спросил меня друг-американец, сотрудник вашингтонской синематеки. «Вообще-то собирался, а что?» — «Не знаю, я выдержал минут семь», — уклончиво ответил он. Скажу сразу, я высидел «Красавицу и чудовище» Кристофа Ганса до самого конца. Интересно было не столько смотреть, сколько думать. Фильм снимали талантливые люди. Предыдущие фильмы Ганса — «Плачущий убийца» и «Братство волка» — были весьма эффектными, а его «Сайлент-Хилл» — одна из самых адекватных экранизаций компьютерных игр. Леа Сейду — красавица, каких сейчас во всей Европе не сыскать: раскованная, яркая, независимая. Ну и Венсан Кассель — чудовище что надо. Почему же каждый кадр нестерпимо фальшив, искусственный пафос трещит по швам и каждая реплика вызывает импульсивное «не верю»? Отчего этот фильм кажется катастрофой — катастрофой не Ганса, Сейду или Касселя, а всего кинематографа в целом?

Чтобы ответить на вопрос, придется копнуть чуть глубже. Сказка, более всего известная в обработке прабабушки Проспера Мериме, знатной воспитательницы Жанны-Мари Лепренс де Бомон, пришла в кино в самом его начале, в 1899 году. Экранизировалась она неоднократно, в том числе дважды в России в ее отечественной модификации — записанном Сергеем Аксаковым со слов ключницы Пелагеи «Аленьком цветочке». В этом сюжете сосуществуют главные составляющие кинематографического чуда: с одной стороны, преображение прекрасного в пугающее и наоборот, с другой — превращение страха в любовь. Тоньше других это понял и передал Жан Кокто в киноверсии 1946 года. В Берлине, где состоялась мировая премьера «Красавицы и чудовища» Ганса, в этот же день, к несчастью для него, показывали старый фильм. Сравнение получилось болезненно наглядным. 

Гипнотизирующий своей избыточной красотой — известно, что маску Чудовища на актера надевали три часа, еще по часу уходило на каждую лапу, и, чтобы не снимать грим попусту, кормили его только жидкой пищей, через трубочку, — шедевр Кокто снимался в условиях жесткой послевоенной экономии. Уже поэтому впечатление от зрелища было неописуемым. Режиссер, будучи прирожденным тонким поэтом, точно взвесил соотношение искусственных эффектов (декораций, костюмов, интерьеров) и собственно сюжетных уловок. Сама идея фильма принадлежала возлюбленному Кокто Жану Маре, и картина до сих пор смотрится как едва завуалированное признание в любви. Завуалированное потому, что лицо Маре превращено в морду косматого зверя с бесконечно печальным взглядом, при этом он же без грима играет бессовестного авантюриста Авенанта, который пытается добиться благосклонности красавицы Белль (сияющая изумительной, нездешней красотой Жозетт Дей).

В финале, когда Чудовище превращается в Принца, проникающий в его сокровищницу Авенант поражен стрелой — и сам обретает черты Зверя, в то время как тот возрождается, как две капли воды похожий на Авенанта. Концовка породила немало трактовок, в том числе фрейдистскую: якобы девушка боится покидать дом отца, видя в ухажере Чудовище, и в конце концов, когда она ему отдается, тот обретает человеческие черты (согласно этой версии, Зверь и Авенант — два обличья одного персонажа). Но это, в общем, неважно: красивое и уродливое ведут героиню и вместе с ней зрителя по лабиринту, под взглядом оживающих кариатид, при неверном свете свечей, которые держат появляющиеся из темноты руки. Неторопливый торжественный ритм старой сказки безотказно действует и сейчас. Черно-белое изображение не покажется архаичным даже ребенку, поскольку сразу ясно — цвета, в которые раскрашена эта история, все равно бы не передала ни одна камера.

Казалось бы, сложно ли побить Кокто на его же поле? Ясно, что киноведы будут кривиться, но детям-то какая разница? Добавь цвет, спецэффекты, молодых красивых актеров, и дело в шляпе. Нет, наверняка логика Ганса и продюсеров «Красавицы и чудовища»-2014 была чуть посложнее, но только чуть. И тут выяснилось невероятное: против них сработало само время. Эпоха то есть.

Идея ужасающего неравенства между уродливым Зверем и прелестной Белль давно и безнадежно скомпрометирована. Политкорректность научила нас уважать существ любых возрастов, национальностей и социальных групп. Это наложило отпечаток и на авторов картины: если Чудовище Маре было в чем-то отталкивающим, а в чем-то жалким, то Зверь Венсана Касселя очень секси, да и все. Уверен, девочкам постарше он даже больше понравится в чудовищном обличье, чем в человеческом (в нем как раз уже дает о себе знать возраст). Ганс окончательно запутал ситуацию, введя в сюжет вместо Авенанта коварного авантюриста со смешным именем Пердюкас. Его играет еще один записной красавец, испанец Эдуардо Норьега — когда-то, в молодости, он подавал большие надежды ролями у Алехандро Аменабара и Гильермо дель Торо, но с тех пор, видимо, опустил планку. В результате вместо конфликта на экране — нечто вроде конкурса красоты. 

Режиссер активно включается в игру, улучшая все, что попадется ему на глаза. Платья и камзолы цвета вырвиглаз, фальшивые бриллианты в пол-экрана, поля с цветами, раскрашенными лучшими компьютерными умельцами, каменные рыцари-гиганты, целый выводок совсем уж нелепых заколдованных лемуров (в прежней жизни они были стаей охотничьих биглей: их появление на экране в естественном виде — редкий в этом фильме отдых для души). Рядом с этим диснеевская мюзикхолльная версия старой сказки смотрится как чудо кустарного ремесла: говорящие чайники и подсвечники там куда более живые, чем здесь — сам Венсан Кассель.

Если французы хотели показать нос Голливуду — вот как, мол, мы в Европах умеем, — то респект им. Да только магии в этом не больше, чем в классно сделанном аттракционе. Задумчивая и двусмысленная сказка превратилась в сложно устроенную машину развлечений, на выходе из которой чувствуешь только усталость. Вполне возможно, виноваты в этом не создатели картины, а стандарты, заданные сегодняшним мейнстримным кино. Но это и есть настоящая катастрофа, когда сказка выглядит так: «Давным-давно жил да был один компьютерный эффект. А потом с ним случился сбой, и другой компьютерный эффект превратил его в очень чудовищный, но при этом чудовищно милый компьютерный эффект. Тогда появился молодой компьютерный эффект, и вместе они победили целую толпу недобросовестных компьютерных эффектов. И зажили долго и счастливо, помигивая разноцветными лампочками».

Да, кстати, отца героини — купца, растерявшего все свои богатства, — играет ветеран французского кино Андре Дюссолье, любимый актер и близкий друг недавно отошедшего в мир иной Алена Рене. На его лице от первого кадра до последнего написано одно только чувство: растерянность. И это единственное чувство, с которым здесь чувствуешь солидарность.