«Когда мы с друзьями играли в космонавтов, я всегда был русским»

Вы написали сценарий вместе с сыном Йонасом. Это семейная мечта — сочинить сай-фай?

Мы хотели сделать, с одной стороны, масштабную и увлекательную, а с другой — очень камерную историю. Фильм с серьезным месседжем, который мы планировали донести не риторически, но метафорически. Ведь у такого пространства, как космос, большой метафорический потенциал. Астронавты с их скафандрами — поневоле замкнутые люди, как говорят американцы, живущие в своем собственном пузыре. Как физически, так и психологически. Они — в буквальном и переносном смысле — находятся в полном вакууме, оторваны от жизни. И неприятности у наших героев случаются ровно в тот момент, когда их отрывают от пуповины родной планеты. История начинается с рождения, а заканчивается возрождением — они возвращаются на Землю с неким новым знанием о себе.

Вы вряд ли взялись бы за космическую сагу без надежды переломить голливудский канон. Что «Гравитация» добавляет к жанру?

Первое, что бросается в глаза в нашем фильме, — это концепция Вселенной не как бесконечной шири и глади, которую следует постоянно завоевывать, но как маленькой, тесной комнаты, из которой хочется поскорей сбежать. Космический вакуум безбрежен, но там нет ни одного уголка, ни одного квадратного метра для человека. Нам хотелось передать зрителям это ощущение — когда тебя разом сражает приступ агорафобии и клаустрофобии. И приступ этот длится до тех пор, пока ты не ступишь на твердую землю. Сначала оторвавшаяся от пуповины героиня болтается в космосе в совсем маленьком пузырике — скафандре; потом находит пузырь побольше — чужую космическую станцию. Это путешествие от капсулы к капсуле длится до тех пор, пока последняя из них не падает наконец в водное пространство Земли — откуда, собственно, зародилась вся жизнь на планете. Заметили, как героиня выкарабкивается из воды? Сначала ползет, потом встает на четвереньки, как рептилия, а потом осторожно, сначала горбясь, но все сильнее распрямляясь, становится прямоходящей. Считываете метафору?

Конечно. А шарик с Сандрой Баллок, несущийся к Земле, — это сперматозоид, который оплодотворяет планету, причем после Большого взрыва?

Вот-вот, вы поняли! Я так рад, что все считывается. Мне не хотелось бы, чтобы люди просто наслаждались нашим кино как зрелищем, не замечая того багажа аллюзий, которым мы его нагрузили. Мы пытались как можно меньше проговаривать и как можно больше показывать — тут мне, как всегда, помог мой главный партнер, коллега и друг, оператор Эммануэль Любецки. Мы договорились, что вначале для пущего правдоподобия «Гравитация» должна быть похожа на документальные фильмы о завоевании космоса и устройстве Вселенной, которые показывают в IMAX. Угол съемки максимально широкий, камера практически неподвижна и объективна. Но как только миссия терпит бедствие, взрывается корабль — и камера потихоньку, медленно-медленно передвигается за стекло шлема Сандры, у которой кончается кислород. Ну и совершенно, до тошноты субъективной камера становится тогда, когда героиню начинает вертеть вверх тормашками в безвоздушном пространстве, — зритель как бы крутится вместе с ней. Потом камера снова покидает скафандр Сандры и наблюдает за ней со стороны — и перестает быть как объективной, так и субъективной, превращаясь в третьего персонажа — наблюдателя, как бы третьего астронавта, который наблюдает за героями Сандры и Джорджа Клуни. Так мы перескакиваем от агорафобии к клаустрофобии и обратно.

Известно, что вы настояли на кандидатуре Баллок, хотя студия была против. Почему?

Для роли космического масштаба нужна была по-настоящему звездная энергия. Кроме того, необходим был человек, который будет готов к такой работе не только умственно, но и физически. Сандра — бывший танцор; движения астронавта в невесомости необходимо заучивать, как балетные па, и так же сложно исполнять. Вспомните момент, когда она попадает на космическую станцию и наконец скидывает скафандр, будто старую кожу, принимая положение плода в утробе, — это настоящий номер contemporary dance. А самое важное вот что: когда мы встретились в первый раз — мы говорили не о космосе, не об экшен-фильмах, но о самых страшных вещах, которые мы переживали в жизни. Это было необходимо, чтобы понять, прочувствовать тот путь, который проходит ее героиня. Опять-таки — как физически, так и ментально.

На станции «Союз» героиня первым делом видит православную иконку. Откуда вы знаете, как это у нас устроено?

Потому что мы специально попросили Обаму за вами пошпионить, ему это было только приятно. На самом деле я бывал в Москве, ездил в такси и замечал над рулем иконки Святого Христофора, покровителя путешественников. Они, по-моему, висят у каждого русского шофера. Что касается других деталей — конечно, наш арт-департамент весь русский интернет перерыл в поисках фотографий интерьера вашей орбитальной станции. Я с детства фанат советских космических программ; когда мы с друзьями играли в космонавтов, я всегда был русским. А знаете почему? Меня завораживают крепкие, неустаревающие, крутые советские технологии. Во-первых, это просто красиво: посмотрите на скафандр с фамилией Демидов, в который переодевается Сандра, — вы сразу вспомните всех художников русского авангарда: предельная функциональность, прагматичность этого костюма превращается в большой стиль. Но меня, естественно, то и дело спрашивают, зачем я переодел свою актрису в коммуниста. А потом — вспомним историю американского космического машиностроения. Сделали «Джемини» — не понравилось. Построили «Аполлон» — не то. Смастерили «Шаттл» — и тот не так работает. А русские создали «Союз» — и он до сих пор все вращается и вращается на орбите. Китайский «Шэньчжоу», заметьте, сделан на базе «Союза» — не «Аполлона».

Ну, извините, это потому, что Китай все-таки дружит с Россией несколько больше, чем с США.

И в этом смысле Китаю все-таки повезло. Крутится же!

Почему вы выбрали для скафандра Сандры фамилию Демидов?

Знаете, я точно уже забыл, но там все имена неслучайные. Был еще Соколов… Кто у вас известная личность по фамилии Соколов?

Мм, вспоминается разве что бывший министр культуры.

А Демидов?

Заместитель министра культуры. А, еще легендарный промышленник времен Петра Великого.

Скорей всего, все-таки второе. Промышленность мне как-то ближе культуры.