Фатих Акин: «Мой фильм объединил армян с турками. Что может быть ценнее?»
В Москве состоялась премьера фильма Фатиха Акина «Шрам». Антон Долин расспросил известного на весь мир турецкого режиссера о его фильме, посвященном геноциду армян.
- Армянский геноцид до сих пор в Турции табу. Вы выросли в турецкой семье, но в Германии; когда вы впервые узнали об этих событиях?
- Точно не вспомню, но я был тинейджером. Учился в школе в Германии, в старших классах. У нас были специальные уроки, посвященные национальным вопросам. Только после этого я спросил у родителей о резне и попросил их рассказать мне все, что они знали. Знали они, как выяснилось, сравнительно немного. Тогда я пустился в исследования сам, начал читать книги — одну за другой. Я был просто одержим этой темой, меня будто преследовал призрак! Когда я прочел несколько исторических трудов, то мне стало ясно: я обязан снять фильм об этом.
- Вы это в школе поняли?
- Нет-нет, когда начал снимать кино. А после успеха «Головой о стену» перестал сомневаться, что у меня получится. Неясным до последнего момента было одно: в какой форме, в каком жанре. Ответ на этот вопрос я искал долго.
-
1/4 -
2/4 -
3/4 -
4/4
- Это чувствуется — «Шрам», безусловно, отличается от всего, что вы делали до сих пор. Эпос, могучий, высокобюджетный, сделанный достаточно традиционными средствами… Не боялись так резко менять курс и стиль?
- Я сделал «Шрам» так, как хотел его сделать. А что до стиля, то я сам понятия не имею, в чем заключается мой стиль. Не уверен, что смог бы его описать. Знаете, один из моих кумиров по жизни — Брюс Ли. Не только по части боевых искусств или фильмов, но как философ! Он сказал однажды: «Стиля не существует, стиль — это границы». Мне не нужны границы, я не хочу замыкаться в стиле. Да, многие режиссеры таким стилем обладают: братья Дарденн и Нури Бильге Джейлан, Вуди Аллен и Аки Каурисмяки — раз за разом они снимают одно и то же. У них есть стабильная аудитория, фанаты, они ждут следующих фильмов своих любимых режиссеров — и прекрасно! Но это не мой путь. Я хочу делать разные фильмы, встречаться с разными зрителями и удивлять их раз за разом. Я хочу стать лучшим режиссером, чем сейчас. Для этого мне необходимо применять разные стили и жанры. Кинематограф для меня схож с боевыми искусствами: каждый следующий фильм — это новый противник, и нельзя побить их всех при помощи ограниченного набора одинаковых приемов. Каждый материал отличается от предыдущего и требует новых приемов. Особенно в случае «Шрама», для которого я выбрал лексику эпоса, вестерна, приключенческого фильма.
- Как вам кажется, здесь вы одолели своего противника? Справились с материалом?
- Первым делом я показал «Шрам» турецкой аудитории. Их я победил. Эта победа для меня — самая важная. Люди сопереживали, они плакали. Мой отец расчувствовался. Понимаете, я не могу заставлять моего отца разбираться в кинематографических стилях и изысках! Я должен обратиться к нему на том языке, который ему знаком. У меня получилось. Вторая аудитория «Шрама» — армяне, и это еще более сложная задача: надо преодолеть предрассудки, которые сложились на почве невероятно болезненного конфликта сто лет назад. Но реакция превзошла мои ожидания; картина растрогала и армян. Она объединила армян с турками, а что может быть ценнее? Никакой «Оскар».
-
1/4 -
2/4 -
3/4 -
4/4
- Можно ли сказать, что это результат кинематографического компромисса?
- Компромисс — это когда ты идешь против своей воли, а я на самом деле не хотел снимать восьмиминутный непрерывный план изнасилования на камеру с плеча! Абдель Кешиш, наверное, поступил бы именно так. Но мне кажется, это не тот материал. Вообще, это невероятная самонадеянность — считать, что твой фильм способен что-то изменить в истории, но мне кажется, что я с «Шрамом» встал на правильный путь. И это результат — нет, не компромисса, а осознанного выбора того, как обращаться с материалом. Этот выбор и делает мою картину политической и на свой лад даже философской.
- Вы, похоже, настоящий идеалист: и в «Шраме» есть сцена, когда герой узнает, что его дочь жива, — практически в ту минуту, когда он видит на экране самую душераздирающую сцену из фильма Чарли Чаплина. За этим читается прямой месседж: кино способно изменить жизнь, повлиять на судьбу.
- Я в это верю, стопроцентно. Я люблю кино и верю в него. Я никогда не снимал кино ради денег! Не сделал ни одного рекламного ролика, хотя мог бы неплохо на этом заработать и прокормить своих детей лучше, чем сейчас. Я работаю в кино по любви, ведь кино сделало меня тем, кем я являюсь. Считайте меня наивным, но я с вами не соглашусь. Раз кино изменило мою жизнь, значит, это могло случиться с кем угодно. Когда закончилась холодная война, в Россию хлынуло огромное количество фильмов, недоступных до тех пор, — и у меня нет сомнений, что общество под их воздействием необратимо изменилось. Другой вопрос, были ли эти изменения к лучшему или худшему, но здесь я не специалист, судить не буду. Или возьмем США: без кинематографа им никогда не удалось бы справиться с травмой вьетнамской войны. Расизм до сих пор не преодолен в этой стране, и поэтому они снимают «Линкольна» или «12 лет рабства». Кинематограф — это рефлексия, без которой общества не существует.
-
1/4 -
2/4 -
3/4 -
4/4
- «Шрам» для вас — завершение трилогии, начатой картинами «Головой о стену» и «На краю рая». Что их объединяет?
- В них я высказал свое отношение к тому, что такое человек, к трем важнейшим факторам, определяющим его личность: любовь, смерть и дьявол. Для меня это что-то наподобие математического уравнения. Любовь — та иррациональная сила, ради которой существует человек, которую мы не в состоянии подчинить или осмыслить; судьба любого из нас ведет нас к нашей смерти, с самого рождения, хотя никому из нас неизвестно, конец это или перерождение… А дьявол — это зло: темная сторона той силы, которая проявляет себя в любви и которая тоже живет в каждом. С другой стороны, в этих трех картинах я пытался исследовать, что такое для меня быть турком. В «Головой о стену» я рассказал о своей истории любви к турецким девушкам, изжил давнюю травму, связанную с личной историей. «На краю рая» — история взаимоотношений моих двух родин, Турции и Германии. «Шрам» — фильм о рождении современной Турции из тяжелейшей травмы. Надеюсь, следующие два моих фильма не будут иметь ничего общего с Турцией!
- Турецкое кино сегодня в моде, Нури Бильге Джейлан недавно победил в Каннах с «Зимней спячкой». Вы ощущаете себя частью этого кинематографа или вы работаете в Германии и существуете сами по себе?
- Современное турецкое кино находится в состоянии постоянной борьбы с самим собой, да и сама Турция сложная страна. Но для искусства это прекрасно! Чем больше национальных комплексов и трудностей, тем больше материала. Поэтому мы переживаем замечательный, очень продуктивный период. Надеюсь, что могу считать себя его частью.
Интервью