Канны-2015 День третий: про животных и людей

Солнце всходит и заходит, люди совершают ошибки, Вуди Аллен снимает об этом фильмы, а Каннский фестиваль показывает их один за другим — этот цикл, кажется, нарушить не сможет ничто, кроме самой судьбы. Очередным исследованием ее причудливых троп оказался «Иррациональный человек», новая трагикомедия Аллена, показанная вне конкурса. Как большинство поздних картин выдающегося режиссера, это краткий дайджест его любимых лейтмотивов, разыгранных под легкий джазовый аккомпанемент коллективом прекрасных артистов, одному из которых (в данном случае — Хоакину Фениксу, ради пущей реалистичности отрастившему изрядный живот) поручена роль альтер эго автора. Его персонаж — одинокий и страдающий от перманентной депрессии профессор философии, приезжающий в небольшой американский колледж и влюбляющий в себя сразу двух женщин — коллегу-преподавательницу (Паркер Поузи) и умную студентку (Эмма Стоун). Легкий коктейль из узнаваемых ингредиентов включает в себя пикантные элементы Канта, Кьеркегора и Сартра: недаром название так похоже на заголовок философского трактата. Не обошлось без обожествляемого Алленом Достоевского, новым парафразом чьего «Преступления и наказания» отчасти является фильм. Раскрывать иные подробности сюжета было бы жестоко — после этого смотреть «Иррационального человека» незачем.

Задумавшись над тем, почему картины Аллена никогда не участвуют в конкурсе, можно прийти к парадоксальному выводу. Дело не только в величии мастера, уже имеющего в своем арсенале «Пальму пальм» — до него ее вручали лишь его кумиру Ингмару Бергману, — и его нарциссическом нежелании состязаться с кем бы то ни было, но и в том, что ничего нового Аллен сказать не хочет и не может. Свои выводы о состоянии человечества он сделал давным-давно и продолжает пессимистически-иронические проповеди, не отступая от канона, как хороший, любимый прихожанами сельский священник. Именно поэтому даже в лучших своих проявлениях он — классик вчерашнего дня. А вот показанный в конкурсе новый фильм грека Йоргоса Лантимоса «Лобстер» имеет все шансы быть записанным в классику XXI столетия.

Лантимос был открыт миру именно в Каннах, где в 2009-м его вторая картина — «Клык» получила приз «Особый взгляд»; тогда заговорили о новой волне греческого кино. Впрочем, та картина, как и последовавшие за ней «Альпы» (приз за сценарий в Венеции), грешила умозрительностью концепции, за которой артисты могли угнаться с большим трудом. В «Лобстере», англоязычном дебюте режиссера, сделанном хоть и с известными актерами, но за сравнительно скромные деньги, случилось чудо. Персонажи, многим из которых автор не потрудился даже придумать имя, зажили полновесной жизнью, оказались способны на чувства и даже страдания. Ожил и пейзаж, отысканный Лантимосом на юго-западном побережье Ирландии. Картина, сюжет которой на первый взгляд казался вызывающе абсурдным, из привычной европейскому кино медитации на тему извечной отчужденности превратилась на глазах зрителя в глубоко оригинальную историю любви.  

«Лобстер» — антиутопия о ближайшем будущем. Архитектура, интерьеры, костюмы не успели измениться, но поведение людей стало иным под влиянием новых жестоких правил, принятых в обществе. Они живут в городе и пользуются всеми благами цивилизации — только при том условии, что у каждого есть постоянный партнер (сексуальная ориентация не имеет значения), а в идеале еще и дети. Одинокие доставляются в отель, где должны провести сорок пять суток и найти за это время партнера. Сыграть или сымитировать близость нельзя: нашедшие друг друга подвергаются испытаниям, за ними пристально следят. Если ты никого не отыскал, по истечении установленного срока, тебя превращают в животное и отпускают в лес. Там, в лесу, обитают поставившие себя вне закона одиночки. У них, наоборот, запрещены секс и любовь, зато разрешено все остальное. Постояльцы отеля раз в неделю отправляются в лес с ружьями — охотиться на преступников. Один застреленный одиночка дает тебе один день отсрочки.

Кстати, животное ты можешь выбрать сам: среди персонажей фильма встречаются верблюды, свиньи, ослы и лошади. Один из героев планирует стать попугаем. Главный же герой, брошенный женой архитектор-очкарик по имени Давид, заселяется в отель со своей собакой — в прошлой жизни пес был его родным братом. Сам он мечтает о перевоплощении в лобстера: те хотя бы живут по сто лет. Иногда кажется, что Лантимос уже отчасти превратился в лобстера, который бесстрастно и отстраненно взирает на страдания несовершенных человеческих существ — настолько виртуозно и холодно снят фильм. Однако визуальный ригоризм сполна компенсируется теплом и меланхолией в игре актеров, чьи эмоции вынуждены пробивать стену беспощадно навязанного распорядка. Здесь безупречно хороши не только Колин Фаррелл и Рейчел Вайс, выбранные на главные роли, но и француженка Леа Сейду, гречанка Ариана Лабед или британец Бен Уишоу, несколькими штрихами говорящие о своих причудливых персонажах самое важное.

Бесшабашное нахальство режиссера, рассказывающего заведомо невозможную историю, позволяет сконцентрироваться на более важных аспектах фильма, чем правдоподобие (в том числе психологическое). В отличие от большинства антиутопий, «Лобстер» посвящен не репрессивной роли государства — мы, кстати, не знаем, о каком именно государстве идет речь и по всей ли планете установлены такие законы. Речь идет о более глобальном диктате «империи чувств» — вселенной, в которой людям или предписано, или, наоборот, запрещено любить. Они лишены автономности и свободы, в том числе — права на одиночество. Любовь исчезает из мира только потому, что ею кто-то пытается управлять. При этом именно любовь лицемерно провозглашается единственным качеством, фундаментально отличающим человека от животного. Логическая ловушка, западня.

Ни один из возможных рецептов, как мы видим, в этой безвыходной ситуации не работает. Недаром первое, что делают одиночки в лесу, — копают собственную могилу, на будущее. Тем большим чудом кажется то чувство, которое вдруг соединяет двух героев, по иронии судьбы (и простому, но эффектному решению сценаристов) близоруких. Вообще, современное кино сопротивляется самому жанру love story, требует радикального его переосмысления — как в «Жизни Адель» Кешиша или «Любви» Ханеке, например. Но Лантимос преодолевает это проклятие, прорываясь к любви через парадокс. Главное достоинство формалистичного и экспериментального «Лобстера» — в его колоссальном эмоциональном воздействии, которое многократно сильнее интеллектуального. Тут поневоле вспоминаешь и о Вуди Аллене: какое все-таки счастье, что человек в своей основе иррационален.