Канны-2014 День девятый: Годар прощается, Лозница приветствует

Документальный «Майдан» Сергея Лозницы (вне конкурса) и игровое трехмерное «Прощание с языком» Жана-Люка Годара (в конкурсе, но могло быть наоборот) в Каннах показали в один день. На следующий состоялась мировая премьера альманаха «Мосты Сараево», среди 13 соавторов которого — опять Годар и Лозница. 

Совпадение, но не случайное. Их точки пересечения, общие темы: история и память как их связь с настоящим. Лозница оказался на Майдане, когда приехал в конце прошлого года в Киев, где собирается снимать монументальный «Бабий Яр»: то жгучее настоящее, которое стало материалом «Майдана», будто вылупилось из травм прошлого. Годар в своей картине пересказывает диалог еврейского мальчика на пороге газовой камеры и нацистского офицера. «Почему?» — «Никаких почему!» Обе картины — и «Прощание с языком», и «Майдан» — протестуют против этого «никаких почему».  

Ревизионист Годар смотрит назад и подводит итоги. Уже не первое десятилетие он занимается только этим, но не так занудно и нравоучительно, как какой-нибудь Питер Гринуэй: для британца кинематограф умер, для Годара он вечно живой. Своими восхитительно манерными, возмутительно эклектичными, философически-развлекательными антифильмами отец-основатель «новой волны» предрекает возрождение кино из того самого пепла, в котором он сам по-детски увлеченно копается. В монолитно-цельных фильмах Лозницы — кинематографиста настоящего, а возможно, и будущего — это возрождение происходит на наших глазах: эпическое, героическое, монументальное. Состоящее исключительно из документальных съемок, обретающих мощь мифа, — так же, как безумные фантазии Годара порой кажутся не сфабрикованными, а нагло вырванными из контекста реальности.

И «Майдан», и «Прощание с языком» — фильмы глубинно политические. Почти полвека назад Годар с товарищами сорвал Каннский фестиваль, чтобы кино не отвлекало публику от истории, творившейся в 1968-м на улицах и площадях Парижа. В 2014-м герои Годара, которых не отпускает все та же тревога, листают на книжных развалах «Бесов» Достоевского и скачивают на айфон фотографии Солженицына. Лозница меж тем привозит на Круазет два с лишним часа уже современной истории, творящейся на улицах и площадях Киева. Туда режиссер-космополит (родился в Белоруссии, учился в Киеве, стал режиссером в Москве, снимал в Петербурге, живет в Берлине) приехал в разгар событий — вдвоем со звукорежиссером, с камерой под мышкой. Так, вероятно, должен был поступить каждый настоящий документалист — но сделал это один Лозница. Если от русской революции 1917 года в кинематографе осталась лишь фальшивая и виртуозная реконструкция, сделанная Эйзенштейном в «Октябре», то у украинской отныне навсегда, как бы ни развивались события, останется «Майдан». 

«Героям слава!» — кричит Майдан, но героев в фильме Лозницы нет. Сотни лиц, с первого кадра заполняющие прямоугольник экрана, не оставляют и свободного миллиметра. Единственный герой здесь — народ, подобный античному хору. Недаром, когда кто-то обращается к Майдану со сцены, камера смотрит не на выступающего, а на слушающих — и неизменно отвечающих. Грозная музыка не толпы, но народа может слышаться в гимне Украины, открывающем фильм. Неважно, сторонник вы федерализации или единства страны: в любом случае трудно не быть впечатленным тем, как люди разом снимают головные уборы и хором поют эти строки. Однако схожая музыка слышна в молитве, в народной песне, в дурацком политическом поп-хите о президенте Вите и даже в тех сценах (их большинство), звуковым фоном для которых становится напряженная тишина. Или крики. Или выстрелы. 

«Майдан» не про чью-то политическую волю, не про коварные заговоры и благородные идеи, не про их равно корявое воплощение, не про западенцев или «Беркут». Он о том, что народ не абстракция и не спекуляция. Это почти мистическая сила, возвышающая человека, и в то же время единственная (пусть до поры до времени невидимая для политиков) реальность. Экран искрит и бьет током, когда в финале она прорывается наружу — в массе лиц, высвеченных в темноте дисплеями мобильников, когда толпа расступается перед гробом с одной из жертв насилия. Смерть героя есть рождение народа — не в каком-то теоретическом, а в самом конкретном контексте, здесь и сейчас.

Смерть героя — и то, чем еще с 1960-х одержим Годар. Мужчина и женщина в его новой картине лишены имен и удостоены лишь слабого намека на сюжет. Вроде бы она замужем, но проводит время с любовником, и кого-то вот-вот застрелит ревнивый муж (или нет?). Несмотря на это, обнаженные — будто для того, чтобы придать телесности, вещественности эфемерным экранным призракам, — он и она обращаются друг к другу на «вы». Им не дано не только действовать, но даже думать: мужчина принимает позу роденовского «Мыслителя», сидя на унитазе, и его глубокомысленные изречения недвусмысленно проиллюстрированы актом дефекации. 

Прощание с языком: любые слова сегодня лишены смысла и потому иногда не переводятся субтитрами, изредка и вовсе прерываются на полузвуке. Но есть в союзе виртуальных любовников и третий — отнюдь не лишний, придающий смысл пестрой череде галлюцинаций, ассоциаций и просто абстракций. Приблудная собака поселилась в их доме. Она агент автора, меланхоличный и молчаливый; не герой, но наблюдатель. Это ее сны, сами об этом не подозревая, смотрят люди. Это ее взгляд — не черно-белый, как принято считать, а цветной и даже трехмерный (боже, какое невероятное у Годара 3D!) — транслирует камера.  

Камера Лозницы временами тоже напоминает взгляд собаки или, скажем, севшей на ветку дерева птицы, внимательно и бесстрастно изучающей трагедии мира людей. Камера неподвижна и беспощадна: Лозница не отводит глаз. Учитывая, что большую часть картины режиссер снимал сам, некоторые сцены — особенно вооруженные столкновения митингующих с «Беркутом» — трудно смотреть без некоторого трепета. Свидетельство становится поступком. Фиксирование фактов — творчеством. Бесконечное количество журналистских репортажей с Майдана, профессиональных или любительских, не достигали эффекта этого фильма: их авторам были важны детали, позволяющие отыскать конкретных жертв или виновных, а Лозница дает иную, общую картину событий. Как в предыдущем его игровом фильме людей заволок всеведущий туман, так здесь киевскую площадь Независимости окутывает черный дым. Но без сгустившегося мрака невозможен последующий рассвет. 

Назвав фильм «Прощание с языком», Годар поразил Канны своей последовательностью: не явился на премьеру и отменил пресс-конференцию, заменив ее девятиминутным видеопосланием дирекции фестиваля (его можно посмотреть на официальном сайте). Однако освободиться от слов, как бы он их не презирал, в самом фильме великий француз не смог. А Лознице это удалось. «Майдан» — картина, в которой все понятно без перевода. Кажущаяся запутанность политических событий последнего полугода сменяется после просмотра прозрачной ясностью. Уже за это одно кинематографу стоило бы поблагодарить «Майдан». 

Еще одно неслучайное совпадение: в тот же самый день, что и Годара с Лозницей, в параллельной «Неделе критики» Канны показали другой фильм из Украины — «Племя», дебют Мирослава Слабошпицкого. Фильм, рассказывающий об интернате для глухонемых подростков, виртуозно снят без единого слова и титра. В нем юмор и жестокость, секс и насилие, а пуще прочего — пугающая, яростная энергия, которая не нуждается в речи. Что ждет украинскую государственность, сегодня не возьмется предсказать никто — а вот украинскому кинематографу, похоже, предстоит интересная эпоха. Прощание с языком. Рождение мысли и чувства.