Цвет граната: мир Параджанова в 23 главах

Ранние фильмы

Вплоть до своего сорокалетия Параджанов — это советский режиссер второго ряда, снимающий на провинциальной Студии Довженко не особо заметные картины: «Первый парень» (1958), «Украинская рапсодия» (1961) и др. Самый симпатичный из них — сказочный «Андриеш» (1954), самый странный — «Цветок на камне» (1962) про секту баптистов, строящую козни в шахтерском городке. Тем удивительней для всех — и прежде всего для его украинских коллег-кинематографистов — было появление «Теней забытых предков», совершенно непохожих на все, что он делал раньше.

Вещи

Параджанов родился в семье тбилисского антиквара — в его рассказах отец представал то мелким старьевщиком, перепродающим никелированные спинки от кроватей, то удачливым авантюристом, тайно сбывающим драгоценные колье. В одной из версий рассказа юный Параджанов вынужден глотать сапфиры и рубины, чтобы их не нашли во время обыска. Но любовь к старым вещам Параджанов явно впитал с детства — и провел жизнь в бесконечном круговороте столиков, ковров, икон и расшитых тканей. Он блестяще разбирался в антиквариате, азартно скупал его и перепродавал, обставлял друзьям квартиры, мог встретить гостя фразой: «Что принес? Что продаешь?» — неслучайно в каждом из его уголовных дел фоном проходило обвинение в спекуляции. По сей день популярны сдавленные разговоры о каких-то несметных параджановских богатствах, унаследованных еще от отца, которые советская милиция хотела, да не смогла найти. Но дело было вовсе не в деньгах: Параджанов мог подарить музейного уровня вещь совершенно незнакомому человеку и притащить домой, нежно обнимая, ржавое велосипедное колесо — он любил, лелеял и обживал мир вещей совершенно бескорыстно. Потом все шло в дело – в коллажи, эскизы костюмов, фильмы. Его приятель-оператор, назвавший «Цвет граната» идеальным комиссионным магазином, шутил лишь отчасти.

Не исключено, что он мог и продавать эти подделки, и очень дорого продавать. Но в то же время он мог и дарить настоящие бриллианты совершенно бескорыстно. В этом был весь Сережа». («Тени зазеркалья»)

Тени забытых предков (1964)

Вышедшая в 1964 году экранизация повести украинского классика Михаила Коцюбинского сделала Параджанова знаменитым. Это был уже девятый его фильм (если считать документальные) — но первый, с которого началась его слава. Мрачнейшая история гуцульских Ромео и Джульетты снималась в закарпатских селах, с участием массовки из селян, и оказалась первой ласточкой того, что чуть позже назовут поэтическим кинематографом. Что из этого получится, поначалу не понимала даже съемочная группа; после первого просмотра отснятого материала исполнительница главной роли Лариса Кадочникова отказывается сниматься дальше («Ничего не понятно… Просто красивые картинки. Я в отчаянии… Мы вдвоем с оператором, безумцы, решаем уйти с картины»). В какой-то момент оператор с режиссером чуть не убили друг друга. В результате «Тени» оказались единственным фильмом Параджанова со счастливой прокатной судьбой: в СССР его посмотрело 8,5 миллиона человек (несмотря на то что фильм шел на гуцульском диалекте украинского — Параджанов отказался его дублировать), он собрал отличную прессу и призы на Западе, где шел под названием «Огненные кони». «Никогда со времен триумфа Эйзенштейна советский режиссер не получал такого международного признания», — писали во влиятельном британском журнале Sight and Sound. 

Неожиданно для самого режиссера «Тени» становятся неофициальным знаменем потаенного украинского национализма — на премьере фильма в Киеве два диссидента призывают зал встать в знак протеста против гонений на украинскую интеллигенцию. В 1968 году Параджанов подпишет письмо 139 деятелей науки и искусства Брежневу, в котором выражался протест против арестов диссидентов и притеснения украинской культуры. Сам он считал, что это и стало причиной всех его неприятностей: «Я армянин, рожденный в Тбилиси и посаженный в русскую тюрьму за украинский национализм».

Светлана

Первой женой Параджанова была татарка Нияр Сераева, невероятной красоты продавщица из обувного отдела ЦУМа, — он женился на ней еще студентом, во время учебы во ВГИКе. Их любовь кончилась трагически: Нияр убила родня за брак с иноверцем. Сам Параджанов эту историю пережил с трудом и вспоминать о ней не любил. Главной же женщиной в его жизни стала Светлана Щербатюк, дочь дипломата, которую он случайно увидел в театре (ей тогда было 17, ему — 31). Они поженились в 1955 году, и об их совместной жизни ходило много анекдотов — Параджанов относился к быту так же, как к своим фильмам и коллажам: отказывался есть неэстетично сервированную еду, мог устроить скандал из-за небрежно сдвинутой вазочки, а гостей жена должна была развлекать пением и игрой на арфе. Их брак распался в 1962-м, но и до самой смерти важнее человека для Параджанова не было — в письмах из зоны он даже предлагает ей снова пожениться.

Первый суд

О первой судимости режиссера, случившейся еще в студенческие годы, известно немного. По версии, изложенной одним из очевидцев в его жезээловской биографии, «приехав в Тбилиси и зайдя в грузинское общество культурных связей (ГОКС), Параджанов предложил разрисовать сцены фресками и изобразил на них святых. И они сидели здесь, как в церкви, и слушали иностранную музыку. Ну и всех, естественно, забрали». Если же верить данным второго уголовного дела (1974) и допросу самого Параджанова, он был арестован по делу майора КГБ Николая Микава, «опытного педераста», возглавлявшего ГОКС, которого судили закрытым военным трибуналом за мужеложество (вплоть до 1993 года в СССР это было уголовным преступлением). Микаве дали 8 лет, Параджанову и еще семи фигурантам — по пять, но приговор был быстро пересмотрен и Параджанов вышел на свободу, отсидев всего пару месяцев. Важную роль в его освобождении сыграло вмешательство режиссера Савченко — его вгиковского учителя, лауреата трех Сталинских премий.

Коллажи

Параджанов делал коллажи всю жизнь и особенно много в те годы, когда ему не давали снимать. Он называл их спрессованными фильмами: в них всегда есть движение и особенная параджановская сверхнасыщенность кадра — каждый легко развернуть в уме до мизансцены из фильма. И наоборот — многие кадры из его фильмов, по сути, и являются красочными коллажами.

Тарковский

Единственный русский режиссер, которого Параджанов боготворил всю жизнь. Они дружили, постоянно обменивались письмами, а после смерти Тарковского Параджанов посвятит его памяти свой последний фильм. Апокрифом стала история об их первой встрече на киевской квартире Параджанова: Сергей, чтобы поразить автора своего любимого «Иванова детства», притаскивает на лестничную площадку жеребца (в другой версии рассказа — циркового ишака). Тарковский действительно поражен и, войдя в квартиру, видит Параджанова, который картинно льет в бокал красное вино. Вино переливается, льется на белоснежную скатерь. «Но скатерть, Сергей!» — говорит Тарковский. «Вы, Андрей, выше скатерти», — гордо отвечает Параджанов.  

Саян-Нова/Цвет граната (1968)

После выхода «Теней забытых предков» Параджанов обнаруживает, что снимать ему на Украине больше не дают — «Киевские фрески» закрыли, другие предложения торпедируют. По совету Шкловского он пишет сценарий о жизни армянского поэта Саят-Нова, который с радостью запускают на «Арменфильме»: об успехе «Теней» там слышали, а о закрытых пробах в Киеве — нет.

«Саят-Нова» становится главным параджановским фильмом: это ожившие средневековые армянские фрески, цепочка истекающих цветом статических мизансцен-метафор, для которых определение «поэтическое кино» кажется сухой бухгалтерской сводкой. В фильме нет диалогов, едва угадывается сюжет, поэта в юности играет юная Софико Чиаурели (всего у нее в фильме шесть ролей). 

Параджанов выписывает для картины меха и каракуль из фондов Союзпушнины, антикварные персидские шали и ковры, ассистенты скупают старинное серебро по горным селам буквально ведрами, а в финале первого съемочного дня режиссер посылает в Госкино удивительную телеграмму: «Шестнадцатого августа, после двухмесячной пролонгации, был назначен съемочный день, который клинически провалился. Настаиваю закрыть картину последующим уходом из кинематографа вообще. Достаточно мне «Киевских фресок» и репрессий Тарковского». Причина демарша — для сцены мытья ковров ему не нашли массовку из настоящих курдиянок; в кадре видны только пятки, но армянские пятки режиссеру не подходят.

В результате найдены и правильные пятки, и даже живые ламы, но киночиновники от фильма в ужасе. Фильм переименовывают в «Цвет граната», присваивают самую низшую, четвертую, категорию и показывают крохотным количеством копий и только в Армении. Затем, чтобы отбить долги студии, «Цвет граната» дают переделать автору ленинианы Сергею Юткевичу — он сокращает и перемонтирует фильм, снабжает поясняющими титрами и вступлением («Дорогой зритель! Не ищи в этом фильме биографию великого армянского поэта XVIII века Саят-Нова»); в этом виде он выходит в страшно ограниченный союзный прокат.

Ни на какие фестивали фильм не посылают, мировая публика увидит «Цвет граната» только в начале 80-х. Из чудом сохранившихся рабочих материалов картины в 90-е сделают «авторскую версию», а режиссер Левон Григорян, работавший ассистентом на картине, смонтирует свои «Воспоминания о «Саят-Нове». 

Подарки

Значительная часть любых воспоминаний о Параджанове посвящена тому, как он дарил подарки — кажется, что для него это вообще был один из способов общения с внешним миром. Подарки от Параджанова получали и близкие, и малознакомые люди, он посылал их с нарочными, передавал в другие города и мог потратить все деньги на подарок человеку, которого видел один раз в жизни. К любому подарку прилагалась история, чаще всего выдуманная от первого до последнего слова.

Речь в Минске

Творческая встреча Параджанова с белорусской молодежью 1 декабря 1971 года, которая, как считается, послужила одной из причин второго уголовного дела. Председатель КГБ Юрий Андропов лично отсылает полную стенограмму речи в ЦК КПСС, обращая внимание на выступление, «носившее явно демагогический характер». Речь режиссера сохранилась: Параджанов начинает с того, что в советской режиссуре полный застой и деградация, один приличный режиссер — Тарковский, про Ленина вообще снимают какие-то бездари, и дальше понемногу проходится по всем. Долго топчет  «Дворянское гнездо» Кончаловского и бондарчуковскую «Войну и мир», говорит, что абсолютно все экранизации русской классической литературы — полный провал (кроме «Бесприданницы» и «Попрыгуньи»), что у Козинцева «пижоны ходят по фанерным стенкам» — и так на 23 листах. В целом, довольно бесстрашное выступление очень язвительного, невероятно талантливого (пару гениальных мизансцен он придумывает прямо по ходу беседы) и при этом страшно уязвленного человека, сделанное совершенно безо всякой оглядки на время и обстоятельства.

Второй суд

Об очевидной срежиссированности второго, самого шумного суда над Параджановым в 1974 году, говорят и очевидцы, и сами материалы дела. В основу дела лег анонимный донос («свой дом он превратил в притон разврата, прошу вас положить конец…»). Следователи ищут повод обвинить Параджанова по неполитической статье, свидетельства спекуляции или торговли валютой, долго допрашивают режиссера о спрятанных фамильных ценностях. Наконец находится «потерпевший», обвиняющий Параджанова в изнасиловании, и режиссеру присуждают 5 лет строгого режима по 121-й статье (за мужеложество), а также 212-й статье — за распространение порнографии (в доме режиссера нашли три игральные карты с голыми девицами и китайскую ручку-сувенир). Жесткость приговора поражает всех очевидцев: пять лет — это максимальный срок, возможный по 212-й статье.

Рассекреченные отчеты украинских кагэбэшников первому секретарю ЦК Украины довольно откровенно говорят, как и зачем все это было проделано: «Как лицо, настроенное враж­дебно по отношению к советской действительности, Параджанов оказался в поле зрения органов государственной безопасности еще в 50-х годах… На протяжении ряда лет оказывал отрицательное воздействие на молодых творческих работников, призывая их «вырыть могилу соцреализму» и «изгнать красных комиссаров из кино»… При встрече с кинодеятелями ФРГ в 1967 году утверждал, что в Советском Союзе на культурном поприще якобы осуществляется политика фашизма над ним и ему подобными… Враждебные действия Парад­жанова были пресечены в декабре 1973 года органами прокуратуры с использованием наших материалов о его аморальном образе жизни и участии в спекулятивных сделках».

В последнем слове Параджанов говорит: «Я свой гомосексуализм не скрывал и не скрываю, это моя болезнь, я болею с детства... Я не могу благодарить прокурора, он был жесток. Жесток, но справедлив и от закона не отступил ни на йоту. Я приношу свои извинения конвою, этим прелестным мальчикам, которые слушали всю эту грязь. Прошу суд вынести справедливый приговор».

Зона

Из присужденных пяти лет Параджанов отсидит четыре с лишним — несмотря на невероятную мировую кампанию по его освобождению, в которой участвовали десятки знаменитостей, от Феллини и Антониони до Роберта Олтмана и Джона Апдайка. На зоне работает уборщиком. Чтобы не сойти с ума, он беспрерывно рисует, делает коллажи из всего, что попадается под руку, и серебряные «талеры» с выдавленными ручкой профилями — из крышечек от кефирных бутылок (потом один из этих «талеров», отлитый в серебре, станет призом кинопремии «Амаркорд», учрежденной Феллини и Гуэрро, а другой — армянской кинопремии «Золотой абрикос»). Из рассказов о лагере, надиктованных на магнитофон, после освобождения сделает сценарий и подарит его оператору «Теней забытых предкой» Юрию Ильенко — в 1990 году тот снимет по нему фильм «Лебединое озеро. Зона».

Пазолини

Беспрекословно главный режиссер для Параджанова — который, вообще-то, чужие фильмы смотреть не любил, за кинопроцессом совсем не следил, но на приехавшие в Тбилиси «Царя Эдипа» и «Медею» ходил по много раз и заставлял друзей делать то же самое. На зоне под впечатлением от смерти режиссера Параджанов создаст свое «Евангелие от Пазолини» — цикл фресок, нарисованных шариковой ручкой.

Лиля Брик

С Параджановым Лилю Брик познакомил ее пасынок Василий Катанян, подружившийся с режиссером в начале 1950-х в Киеве. На первой же встрече Параджанов сообщит ей, что никогда в жизни не читал Маяковского, они страшно подружатся, и именно Брик в конце концов вытащит Параджанова из лагеря — задействовав писателя Луи Арагона, женатого на ее младшей сестре Эльзе Триоле. После освобождения Брик поможет Параджанову отослать еще одну неожиданную просьбу Брежневу — чтобы ему разрешили выезд на год в Иран: «Там я надеюсь прожить этот год, используя мою вторую профессию — художника». На это письмо ответа не последовало.

Третий суд

Через пять лет после освобождения Параджанова опять арестовывают. Поводом для этого, как считается, послужило выступление Параджанова в Театре на Таганке, на прогоне спектакля «Владимир Высоцкий», где режиссер в обычной для себя манере утешает Любимова: «Пускай закрывают! Пускай мучают! Вы не представляете, как мне выгодно ничего не делать. Я получил бессмертие — меня содержит папа Римский. Он мне посылает алмазы, драгоценности. Я могу даже каждый день кушать икру». Разговоры о драгоценностях снова возбуждают давние подозрения республиканского КГБ, расследование ни к чему не приводит, зато к месту оказываются разговоры о том, что Параджанов подкупил приемную комиссию Тбилисского театрального института, чтобы обеспечить поступление своего племянника Гарика. Параджанову передают, что Гарика могут исключить, но дело можно замять за некоторую сумму, он приносит следователю 500 рублей — и его берут с поличным за дачу взятки должностному лицу.  

Но в 1982 году были уже совсем другие настроения. Суд был открытым, пламенную речь на процессе произнесит Софико Чиаурели («Как вы вообще можете его судить?!»), в результате Параджанов отделывается условным наказанием. Считается, что от нового срока режиссера спас лично Эдуард Шеварнадзе.

Легенда о Сурамской крепости (1984)

Заступничество Шеварнадзе дает ему возможность снова вернуться к работе — два своих последних художественных фильма он снимет на «Грузия-фильм» (и еще два документальных: «Арабески на тему Пиросмани» и «Акоп Овнатанян»). «Легенда о Сурамской крепости» окажется античной трагедией о юноше, который замуровал себя заживо в крепости, чтобы та не обрушилась. Представляя фильм зрителям, Параджанов скажет: «Трудно представить балерину, которая решится танцевать, если пятнадцать лет не подходила к балетному станку. Я решился вернуться в свою профессию. Хотя уже пятнадцать лет не подходил к съемочной камере». Юрий Лотман позже назовет «Легенду» удивительным сплавом кинематографа и книжной иллюстрации.

Куклы

После школы Параджанов подрабатывал на тбилисской фабрике «Советская игрушка», и с куклами у него сохранились очень теплые отношения. Для своего дебютного фильма — короткометражной «Молдавской сказки» — он сделает куклу-мальчика и будет снимать ее на натуре. Позже узнаваемые параджановские куклы возникнут в «Легенде о Сурамской крепости», целлулоидные пупсы то и дело появляются в его коллажах — то в роли Гагарина, то Чингисхана. Параджанов будет делать куклы даже в тюрьме — см. хрестоматийный коллаж «Вор никогда не станет прачкой», где из тряпочек, обрывков мешковины и прутьев от веника режиссер сделает самого себя — грустного тюремного уборщика.

Ашик-кериб (1988)

После молдавского («Андриеш»), украинского («Тени забытых предков»), армянского («Саят-Нова») и грузинского («Легенда о Сурамской крепости») Параджанов снимает азербайджанский фильм — на грузинской киностудии, но на азербайджанском языке, под нескончаемое пение великого мугамиста Алима Гасымова. Азербайджанской классикой этот фильм не станет только из-за национальности режиссера — и из-за того, что в главной роли он снимет армянина Юрия Мгояна. В широкий прокат фильм не выйдет и даже прокатное удостоверение в СССР получит с трудом, зато выйдет в Турции и получит спецприз на Стамбульском кинофестивале, где Параджанов, предваряя показ, скажет: «Я хотел бы умереть после этого фильма, потому что я его очень люблю».

«Ашик-Кериб» произведет сильное впечатление на турецких и иранских кинематографистов: это образцовое исламское кино, при этом самый театрализованный и самый странный фильм Параджанова. Снятый удивительно небрежно, явно за очень маленькие деньги, он вовсю эксплуатирует стилистику средневекового кукольного представления, а местами удивительно похож на традиционный индонезийский театр. Который, правда, уже знает, что такое видеосалоны: подручные султана у него учатся карате, а наложницы палят из пластмассовых автоматов.

Ив Сен-Лоран

Параджанов всю жизнь был стихийным модельером: он блестяще разбирался в тканях, сам делал костюмы к своим фильмам, мог за две секунды декорировать любое пространство (описывают, как в Тбилиси он ворвался в случайный магазин и переделал им витрину, потому что она резала ему глаз), а на западных кинофестивалях, куда его в конце жизни стали пускать, любил появляться, замотанный в невероятные цветные ткани. Неудивительно, что они нашли общий язык с Ивом Сен-Лораном, тоже не чуждым и театральности, и ярких этнических мотивов. Их встреча в Союзе моментально обросла мифами, как все, что связано с Параджановым; воспоминания режиссера Степаняна о ней начинаются словами: «приехав в Тбилиси, Ив Сен-Лоран поднялся на коленях на третий этаж дома, где жил Сергей», подарил ему «четырехметровую золотую цепь со своей шеи», обменялся одеждой и проч. Лоран действительно ценил фильмы Параджанова, присылал ему письма поддержки, когда тот сидел в лагере, и даже приглашение в Париж, но в Тбилиси никогда не был, а его единственная встреча с Параджановым проходила в номере Лорана в «Национале» и была очень короткой. Достоверно известно лишь, что Параджанов подарил Лорану самодельный альбом с посвященными ему коллажами, который сейчас хранится в его парижской музее-квартире.  

Шкловский

Параджанов познакомится с Виктором Шкловским, когда тому будет глубоко за 70, — и будет страшно гордиться их дружбой и тем, что Шкловский сравнивает его с Эйзенштейном. Именно Шкловский посоветует ему идею фильма «Саят-Нова», он же попытается прикрыть его своим авторитетом, чтобы дать возможность снять «Демона» и «Чудо в Оденсе» — эти сценарии они напишут вместе. Когда Параджанова посадят, Шкловский напишет письмо католикосу всех армян («Сергей Параджанов трудный, колючий, гордый человек. Многие люди искусства его не любят, еще большее количество ему завидует»),\ и потом еще одно, вместе с Тарковским, первому секретарю ЦК Компартии Украины Щербицкому («В мировом искусстве мало людей, которые могут заменить Параджанова. Он виноват — виноват в своем одиночестве. А мы виноваты в том, что не думали о нем ежедневно»). Впрочем, безрезультатно.

Котэ Месхи, 7

Параджанов долгое время прожил в Киеве, но именно дом его отца в Тбилиси, где он поселится после отсидки, станет легендой. Небольшой, с балконом-галереей и фонтаном во дворе, он превратится в сцену для того, что московские промоутеры назвали бы ивентами — незабываемых одноразовых перформансов «Параджанов встречает гостей». Самыми легендарными стали визиты Марчелло Мастрояни — когда актер всю ночь пировал прямо на улице за длинным столом вместе с жителями соседних домов, обнимался с пожилыми грузинками и требовал политического убежища в Грузии — и приезд актеров Театра на Таганке.

Неснятые фильмы

У Параджанова осталось более двадцати непоставленных сценариев:«Ара Прекрасный», «Давид Сасунский», «Икар», «Золотой обрез», «Бахчисарайский фонтаню, «Земля, еще земля»… После «Теней» он хотел запускаться с «Киевскими фресками» о Второй мировой, но фильм закрыли сразу после актерских проб (сами пробы сохранились). Близки к осуществлению были «Мечты по Оденсе» по Андерсену (с Никулиным в роли Андерсена), «Демон» по Лермонтову, «Интермеццо» по Коцюбинскому (который был запущен в производство за день до ареста Параджанова). От многих проектов остались не только сценарии, но и раскадровки, коллажи, эскизы. Уже в перестроечные времена он собирался снимать в Америке «Песнь о Гайавате», в Германии — «Фауста», в Италии — «Божественную комедию». Ничего из этого не осуществилось, а в разговорах о будущих проектах Параджанов к концу жизни все чаще упоминает «Травиату»: «Помните, когда Альфред приходит к Виолетте, а она умирает? Вот так и я: «Поздно, Альфред, поздно…» От последнего фильма Параджанова — «Исповеди» — осталась одна сцена.