Аличе Рорвакер: «Психоанализ все портит»

В Москве в рамках фестиваля «2morrow/Завтра» состоится показ сенсации киногода — второй картины молодой итальянки Аличе Рорвакер «Чудеса». Малобюджетный фильм о взрослении девочки в семье пчеловодов неожиданно для всех заслужил восторженные отзывы критиков и получил в Каннах второй по значимости приз, Гран-при жюри. «Воздух» пользуется случаем расспросить режиссера о том, как рождалась эта удивительная картина.

• История девочки-подростка, выросшей в глухой провинции, откуда она мечтает вырваться. Разумеется, первая мысль — спроецировать это на вас. Что-то автобиографическое в вашей картине есть, хоть отчасти?

• Да мне все постоянно об этом говорят, но это фантазии. Нет, простите, фильм не про меня, я все выдумала. Ну да, это личное кино, но разве бывает другое? Я действительно выросла в тех краях, где когда-то жили древние этруски, в провинции Больцано. И с пчелами имела дело с детства. Мой отец — пчеловод, но Джельсомина — не я. Моя семья — не чисто итальянская, я наполовину немка, однако в нашем регионе вообще огромное количество смешанных браков. Вокруг меня всегда были герои этого фильма; теперь я, наконец, сняла его.

• Никак не уйти от того, что героиня живет среди младших сестер, а ваша старшая сестра Альба Рорвакер — одна из главных звезд итальянского кино — снялась в «Чудесах» в роли матери.

• Сестер в своем фильме я выдумала, обращаясь и к своему опыту, и к чужому: у меня подруга, например, выросла с тремя сестрами. Я не записываю реальность в своем сценарии, а просто отталкиваюсь от нее — и чем дальше, тем лучше получается. Любое кино — это вымысел, но в чем-то глубинном оно документально.

• Как вы выстраивали баланс между реализмом и сюрреализмом — этрусками, призраками, снами?

• Баланс сложился органично, сам собой. Когда ищешь ответ на какой-то сложный вопрос, сколько ни ломай голову — он придет сам, с неожиданной стороны. Наиболее тщательно прописанные эпизоды в моем фильме — те, которые кажутся документальными, сымпровизированными. Еще одна иллюзия! Я не скрывала от актеров и группы того, к чему стремлюсь, мы искали ответы вместе. Результат — плод коллективной работы, которая, странным образом, отображает мой взгляд на реальность. Она, если так можно сказать, нереалистична, она строится на нескольких уровнях, и только от вас зависит, на каком уровне вы будете ее воспринимать.

• Как именно вы работали с оператором Элен Лувар? Некоторые сцены поражают своей виртуозностью.

• Я решила так: чем меньше реализма в сцене, чем она нематериальнее, тем конкретнее должно быть ее художественное решение. Временная протяженность всегда материальна, поэтому мне хотелось снимать магические сцены длинными планами, без склеек. Понимаете, магия должна быть настоящей, аутентичной, трюками ее не добьешься: надо поймать ее непрерывность. Но когда мы снимали более натуралистичные сцены или диалоги, то монтировали вволю, короткими планами. Хотя мои любимые эпизоды — те, где ты чувствуешь ход времени.

• Ульрих Зайдль, чья актриса Маргарете Тизель сыграла у вас, тоже смешивает реализм с магией, а профессиональных актеров — с непрофессиональными. А она как к вам попала?

• Очень просто: я посмотрела фильм Зайдля, влюбилась в нее и позвонила ей, а она согласилась. Все, что мне нравится, может стать частичкой конструкции, которую я стремлюсь построить: меня не смущает эклектика, мне нравится, что люди приходят из разных сфер. Дети, актеры-непрофессионалы, танцоры, кинозвезды, в том числе сама Моника Беллуччи… Наконец, пчелы! Если снимать фильм, где все роли будут играть дети, может получиться ужасное барахло, но когда дети учатся у актеров, а актеры — у детей, результат удивит кого угодно. Меня интересуют промежуточные территории, где разные участники процесса встречаются. Даже если для них это дискомфортно, мне такая встреча облегчает работу по контролю над всем процессом.

• А пчел трудно было режиссировать?

• Я их давно и хорошо знаю! Укусов не боюсь. Мы много репетировали, особенно с Марией Александрой Лунгу (Джельсомина). Оказалось, у нее прирожденный талант пчеловода. Были сложности, но мы их преодолели. В конечном счете это было и забавно, и красиво. Неожиданная красота, которую невозможно сконструировать искусственно.

• Для нас Италия — колыбель цивилизации, но вы показываете ее почти как новодел на развалинах совершенно неизвестной и таинственной цивилизации этрусков.

• Сейчас у нас любят пользоваться далеким прошлым, считая его безопасным: чем древнее, тем лучше бизнес. Туристический, но и любой другой. Плохие воспоминания неприятны, их стараешься запихнуть куда-то подальше, но они возвращаются раз за разом. А древность — с ней можно обходиться как пожелаешь! Но я считаю, что на самом деле древность полна боли и тайн. Этим и интересна. По сути, сегодняшние люди разрушили последние островки красоты, при этом спекулируя любовью к старине. Я против. Вы убиваете подлинное не только в том случае, если сносите древний фундамент и заменяете новостройкой, но и тогда, когда заключаете древность под витрину, в музей. Мне же кажется, что надо защищать не мертвое, а живое. Древнее или новое, неважно.

• Вы много снимаете своих героинь в профиль, и то, как они существуют в кадре, далеко от любых наших представлений о «психологическом реализме»: вспоминаются то античные портреты, то картины Возрождения. Как вы добиваетесь этого эффекта?

• Когда я искала актрис, мне были нужны «люди до психоанализа». Отец любит дочерей, но ни он, ни они ничего не знают об эдиповом комплексе, понимаете? Странным образом, в этом больше мифологии, чем в психоаналитических спекуляциях на античных мифах. Меня вообще не интересует анализ, то есть разъятие: для меня кино — это синтез, органическое соединение разных элементов. Психоанализ все портит, как туризм… А мои актрисы-девочки, Мария Александра Лунгу и Аньезе Грациани, не осознают себя: они просто существуют. Поэтому в их лицах я вижу красоту древних этрусков.

• В «Чудесах» критики уже нашли огромное количество метафор — некоторые, полагаю, вам самой и в голову не приходили. Как вы к этому относитесь?

• Важно понимать разницу между метафорой и символом. Я не стремилась к метафорам, а вот символов у меня много: символ — это и есть синтез. Знаете, что в древнегреческом слово «дьявол» означало «разделяющий»? Символ, наоборот, служит для соединения разных элементов. От одного образа к другому, от слова к мысли… Я делаю это не расчетливо, а интуитивно, на ощупь, по запаху, и уже потом понимаю: ведь улей — это семья! Пусть критики интерпретируют вволю. Они нужны для этого, а не для того, чтобы сказать, хороший ли я сняла фильм. Бывают прекрасные плохие фильмы, которые интереснее иных хороших.