«Зулейха открывает глаза» Гузель Яхиной: спецпоселение как спасение

«Зулейха открывает глаза» — дебютный роман молодой писательницы Гузели Яхиной, который сразу вошел в список финалистов премии «Большая книга». Это исторический роман (других сейчас и не пишут, кажется). В глухой татарской деревне молодая женщина Зулейха живет так, как жили ее мать, бабка и прабабка: послереволюционные бедствия — продразверстка, реквизиции, продналог — для нее выражаются разве что в дополнительных колотушках со стороны озлобленного поборами мужа, который широкой спиной закрывает ее от невзгод внешнего мира и одновременно держит в традиционном рабстве. Все это заканчивается зимой 1930 года, во времена раскулачивания, в результате которого Зулейха, вырванная из привычной среды, оказывается сперва в вагоне-теплушке, в пестрой компании таких же крестьян, интеллигентов-лишенцев и уголовников, а затем — в землянке на берегу Ангары, где пережившие этап должны строить новую жизнь под надзором чекиста-коменданта, фактически тоже ссыльного.

К хорошей книжке придираться не хочется, но добросовестность не позволяет хвалить без оговорок. Ситуация с романами сейчас такова, что в сравнении выиграть нетрудно (в том числе и премию «Большая книга»), но это не тот выигрыш, какого хочется пожелать молодому талантливому автору.

Первая часть, посвященная жизни Зулейхи у мужа за печкой, с монистами и домовыми, с соленым гусем и тайниками посевного зерна от «красноордынцев», действительно читается одним духом. Немного этнографический музей быта, нравов и верований, но в этом никакой беды нет: экзотизм — один из тех инструментов занимательности, которые всегда работают безотказно, а Яхина, выросшая в Казани, выступает тут как инсайдер. Другое дело вся дальнейшая история — тюрьма, этап и спецпоселение.

Все второстепенные герои книги — с первого взгляда опознаваемые условные персонажи кукольного театра. Если дама «из бывших» — то почему-то Изабелла или Илона. Если интеллигент — то с козлиной бородкой и в треснувшем пенсне, как будто за всю иконографию дореволюционной интеллигенции отдувается в русской беллетристике один Антон Павлович Чехов. Если простая баба — то ядреная Настасья с грудью «на троих хватит» или подлая Груня с могучим задом. Главная героиня, наоборот, отличается миниатюрностью, которая трогает даже сердца закаленных в боях с классовым врагом «красноордынцев», и «зелеными глазищами, оставляющими на сердце зарубки», которые не преминет отметить ни один конвоир.

О Гузель Яхиной пока известно немногое: она родилась в Казани, живет в Москве, работает в PR, в литературе дебютировала в прошлом году с рассказом в журнале «Нева»Фотография: фотоПодразумеваемые ужасы ссылки происходят (за редкими изъятиями, как, например, баржа, тонущая вместе с запертыми в трюме заключенными) где-то за кадром, а мы видим в основном дружный труд, взаимовыручку, жирных тетеревов, ягоды, репу, выращенную бывшим заведующим отделом прикладной ботаники ленинградского Института опытной агрономии. Голод и лишения первых лет воспринимаются скорее как робинзонада, история выживания горстки отважных в суровой, но щедрой и красивой сибирской природе. Происходит это оттого, что зла мы почти не видим в лицо: индивидуальными чертами и внутренней жизнью наделен только один его как бы представитель, чекист с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками, и тот стремительно гуманизируется.

В новом ковчеге, который представляет собой спецпоселение, маленький сын Зулейхи, рожденный в ссылке, получает всестороннее развитие: медицинское светило рисует ему схему расположения человеческих костей и мышц на агитационных плакатах с бравыми физкультурниками, известный художник, расписывающий клуб пропагандистскими панно, учит писать красками и расширяет его кругозор, создавая наглядные пособия — от коровы, козы и экзотических фруктов до набережной Сены и Эйфелевой башни (которую он для темного блатного стукача выдает за здание Наркомтяжпрома в Москве). Подобную ситуацию воспитания возрожденческой личности в самых неподходящих условиях очень смешно описывал на собственном опыте Александр Чудаков в романе «Ложится мгла на старые ступени» (который мы не устанем пропагандировать, пока он не придет в каждый дом). Там в казахском городе Чебачинске на единицу площади приходилось такое количество интеллигенции, какого герою не доводилось потом видеть нигде. И робинзонаду вышеописанную, от мездрения кож до варки мыла, мы видели там же. У Яхиной очень видно, что она берет из первых и вторых рук, а что — из третьих, тоже уже романных; в «Зулейхе» старая питерская интеллигентка, дающая на берегу Ангары уроки татарскому мальчику, сама делает по-французски ученические ошибки.

К счастью, эта книжка не исчерпывается исторической шарадой.

Под любой более или менее убедительной ретропатиной хочется обнаружить какое-то сообщение без срока годности и даты изготовления, что-то если и не о сегодняшнем дне, то о человеческой природе. У Яхиной таким сообщением становится внутренняя история главной героини: из всех персонажей Зулейха как раз оказывается живым человеком. Если у Чудакова ссыльная «идиллия» объясняется биографическими причинами, то у Яхиной цепь счастливых случайностей в кошмарных обстоятельствах можно рассматривать с точки зрения Зулейхи, взглядом не историческим, а мифологическим. Как легенду о странствии птичьей стаи, которую она рассказывает сыну: «Сначала горная тропа привела их в долину Исканий, где погибли те птицы, чье стремление достичь цели было недостаточно велико. Затем пересекли долину Любви, где остались лежать бездыханными страдавшие от неразделенной любви. В долине Познания полегли те, чей ум не был пытлив, а сердце не открыто новому. <…> В коварной долине Безразличия пало больше всего птиц — все, кто не смог уравнять в своем сердце горе и радость, любовь и ненависть, врагов и друзей, живых и мертвых».

Поезд-призрак с кулаками и лишенцами полгода мечется по стране или стоит на запасных путях; комендант случайно оказывается совестлив, а за это время имена и фамилии в его папке с сопроводительными документами обрастают плотью и кровью и превращаются в человеческие лица, в которых он уже не может видеть просто классовых врагов — и так или иначе разделяет их судьбу (и в этом, кстати, есть историческая правда: кто сидел, а кто сторожил — было в тех обстоятельствах большой условностью). Какие-то нужные факты, вроде диагноза «сердечно-сосудистая недостаточность», который положено было ставить в лазарете дистрофикам, в книжке упоминаются аккуратно, но зло кажется недостоверным, потому что оно мало задевает сознание героини: ей, можно сказать, есть за что благодарить советскую власть.

Зулейха успешно преодолеет свою долину Безразличия, и жизнь ее в спецпоселении сложится, во всяком случае, лучше, чем сложилась бы в ее родной деревне. Окружающие, от соседа по нарам до коменданта, относятся к ней не в пример гуманнее грубого мужа и злобной карги-свекрови, работа легче, чем была дома, все прежние ее дети умирали во младенчестве — на берегу Ангары рядом окажется блестящий врач, сын здоров и вырос новым человеком. Наконец, там она найдет женское счастье, в котором ей заведомо отказывала сама ее культура. С этой культурой, всю жизнь хватающей ее за пятки призраком свекрови Упырихи, она примирится тоже — в общем, «окончательно сбросит с себя паранджу угнетенная женщина Востока». Эта неожиданная мораль, нигде не проговоренная и даже противоречащая всему пафосу романа, внезапно и придает ему убедительность, потому что любой жизнеспособный литературный взгляд всегда непрямолинеен.