«Замок из стекла» Джаннетт Уоллс: к чему приводит нестандартное воспитание

«Я сидела в такси и думала о том, не слишком ли сильно разоделась для этого вечера. Подняла глаза и увидела свою маму — она копалась в помойке», — так начинается автобиография американской журналистки Джаннетт Уоллс. История о суровом кочевом детстве Джаннетт, двух ее сестер и брата продержалась в списке бестселлеров The New York Times два года. Это долго для мемуаров — впрочем, «Замок из стекла» читается как роман, из-за чего писательницу многие подозревали в беллетризации памяти (судя по всему, безосновательно).

Уоллс вообще любит писать о своих родственниках: после «Замка из стекла» она выпустила роман «Half Broke Horses», основой для которого послужила жизнь ее бабушки
Фотография: John TaylorОтец Джаннетт, талантливый во всем, к чему ни прикоснется, от инженерии до покера, «пьющий, скандальный, но харизматичный пройдоха», мечтает найти в пустыне золото и построить хрустальный дворец — техническое чудо с солнечными батареями для обогрева (на тот момент, начало 1960-х, едва изобретенными, надо заметить), системой очистки воды и так далее. Однако в реальности ни воды, ни обогрева, ни по большей части еды нет вовсе: семья скитается по шахтерским поселкам, скрываясь от кредиторов, дети не помнят дома, кроме машины. Мать — творческая натура: она пишет картины, которые никто не покупает, и романы, которые возвращают издатели, и учит детей видеть в драме жизни комичную сторону.

Книги о гениальных, многодетных и, как правило, неблагополучных по общепринятым меркам семьях разного рода нонконформистов составляют отдельную богатую литературную традицию. Истории эти могут быть вымышленными, как сэлинджеровский цикл о Глассах, или документальными, как обаятельные записки Франсуазы Малле-Жорис о ее собственных четырех детях и безалаберном католическом быте (эта книга называется «Бумажный домик» и во всем прочем тоже прямой антипод «Замка из стекла»: рифма, скорее всего, случайная, но забавная, тем более что мать Уоллс тоже религиозна, хотя и «воспринимает десять заповедей как десять рекомендаций»). Они могут быть гомерически смешными, как «Моя семья и другие звери» Джеральда Даррелла или «На прибрежье Гитчи-Гюми» Тамы Яновиц, благостными, как тот же «Бумажный домик», или безжалостными, как «Замок из стекла». Но независимо от меры автобиографичности, истории эти схожи между собой (все многодетные семьи и счастливы, и несчастливы одинаково) и исследуют один вопрос: какова цена странности, где проходит граница между нонконформизмом и пороком.

Взрослые люди вызывают симпатию и уважение, когда жертвуют бытовым благополучием ради своих идеалов и принципов; они вольны стать изгоями, если считают общество несовершенным, — тут все просто. Куда сложнее этот вопрос решается, когда речь идет о горячей ванне и завтраке для детей и о стигме, которую они не выбирали.

Поначалу история семейства Уоллс еще во многом отвечает идиллическим требованиям жанра. Это ведь вопрос оптики, а детям нетрудно воспринимать жизнь как приключение. Они спят под звездами, как индейцы, танцуют под дождем, днем ловят скорпионов и собирают бирюзу, а по вечерам читают книжки, собравшись в кружок. Все любят друг друга, постоянно хохочут и поют. Местами это очень смешно — особенно описания кратких периодов оседлости, после которых каждый следующий переезд кажется чуть ли не единственным разумным решением: «Папа говорил, что учителя, работающие в этом городе, — не лучшего десятка. Незадолго перед тем уволили миссис Пейдж, которую директор увидел в коридоре с заряженным ружьем. Миссис Пейдж оправдывалась, что хотела мотивировать учеников лучше делать домашние задания, но этот аргумент ей не помог».

Вообще, принципы родителей Уоллс вызывают особенное сочувствие сегодня, когда идея домашнего обучения (всегда и везде существовавшая в социальных группах, маргинальных по разным причинам — религиозным или политическим) все шире охватывает прогрессивные умы. «Когда мне исполнилось пять лет, мама научила нас читать книжки без картинок, а папа научил нас считать. Еще папа обучил нас массе полезных вещей вроде азбуки Морзе. И мы, например, прекрасно знали, что нельзя есть печень убитого белого медведя, потому что умрешь от огромного количества витамина А, который в ней содержится. <…> В свои четыре года я уже довольно неплохо стреляла из папиного шестизарядного револьвера, попадая в пять пивных бутылок из шести с тридцати шагов», — чем не пример гармоничного развития, о котором говорил в прошлом году счастливый 13-летний нешкольник Логан ЛаПлант в своей популярной лекции, организованной фондом TED и посвященной тому, что он называет hackschooling.

Однако к середине повествования, по мере взросления героини (а также предсказуемой деградации ее отца и усиливающейся депрессии матери), этот радужный калейдоскоп постепенно сворачивается в одно большое черное пятно.

Романтика вольных путешествий заводит в тупик — семья, исчерпав все средства, оседает у родителей отца, настоящих white trash, которые тянут самогон до завтрака, ненавидят цветных и подвергают детей сексуальному насилию (правда, эти дети умеют за себя постоять), а отец, некогда сбежавший, по всей видимости, от того же, забывает, что учил детей «отстаивать то, во что веришь, и громко говорить то, что считаешь нужным», и велит им держать язык за зубами из страха потерять последнюю крышу над головой. Хрустальный дворец забыт, дети питаются только огрызками, которые находят в школьном мусорном ведре, укрываются на ночь полиэтиленом, потому что дождь льет с потолка, и неизменный апломб матери — «может быть, у нас плохая теплоизоляция, но зато мы любим и поддерживаем друг друга» — звучит уже как издевательство.

Все, о чем мечтают дети, повзрослев, — унести ноги подальше от родителей и главное, Боже упаси, не стать такими, как они. И к концу книги почти все чрезвычайно преуспевают в этом намерении. В этом заключается неожиданная жизнеутверждающая мораль: парадоксальным образом, родители своего добились.

«Не забывайте, — учила их мама, — то, что нас не убивает, делает сильнее». «Если это так, то я уже должна быть Геркулесом», — отвечала Лори, старшая сестра, которая больше всех натерпелась и рано нашла убежище в иронии и в мире фэнтези: в конце она успешно работает художником — иллюстратором комиксов. Вторая, Джаннетт, закончила лучший колледж в Нью-Йорке, стала известным журналистом (а потом, как мы видим, и писательницей) и жестоко разочаровала мать своим буржуазным образом жизни: «Ты продалась с потрохами. Гляди, еще и республиканцем станешь. Где ценности, которые мы в тебе воспитывали?» Брайан, «который мечтал стать полицейским с тех самых пор, когда ему пришлось вызвать полицию во время громкой ссоры родителей в Фениксе», стал детективом и возглавил отдел по борьбе с организованной преступностью — отец не понимал, «как ему удалось вырастить ребенка, которой пошел работать в гестапо», разумеется, не замечая в этом иронии.

Дети выросли независимыми, трудолюбивыми людьми, неизменно уверенными в своей внутренней красоте, они создают теплые семьи и одержимо строят дома — обычные, с садом, не из стекла. Все это не свойственно жертвам насилия. Чем разрешается это противоречие — догадаться несложно: «Как бы странно это ни звучало, но я всегда знала, что папа любил меня так, как не любил никто другой». Но тут доказательство важнее теоремы: основательность, с которой Уоллс проверяет ее на прочность, создает настоящий азарт.