Чтение на выходные «Выдающийся ум» Марии Конниковой

Глава 1.

Научный метод мышления

На фермах в Грейт-Уайерли со скотом творилось что-то ужасное. Овцы, коровы, лошади одна за другой падали замертво среди ночи. Всякий раз причиной смерти становилась длинная неглубокая рана на брюхе, от которой животное медленно и мучительно истекало кровью. Кому могло прийти в голову причинять такую боль беззащитным существам?

В полиции решили, что ответ известен: Джорджу Эдалджи, сыну местного викария, индийцу-полукровке. В 1903 г. двадцатисемилетний Эдалджи был приговорен к семи годам каторжных работ за одно из шестнадцати увечий, нанесенных пони, труп которого нашли в карьере неподалеку от дома викария. Клятвенные заверения викария, что в момент преступления его сын спал, не повлияли на приговор. Как и то, что убийства продолжались уже после заключения Джорджа под стражу. И то, что доказательства строились в основном на анонимных письмах, авторство которых приписали Джорджу, — письмах, указывающих на него как на убийцу. Полиция во главе с начальником полиции графства Стаффордшир, старшим констеблем капитаном Джорджем Энсоном, была убеждена, что преступник найден.

Спустя три года Эдалджи освободили. В Министерство внутренних дел Великобритании было направлено два прошения, заявляющих о невиновности Эдалджи: одно подписали десять тысяч человек, второе — триста юристов, и авторы обоих посланий ссылались на отсутствие доказательств в этом деле. Однако на этом история не закончилась. Эдалджи вышел на свободу, но его имя по-прежнему оставалось запятнанным. До ареста он был присяжным поверенным. Возобновить юридическую практику после освобождения он не имел права.

В 1906 г. Эдалджи повезло: его делом заинтересовался Артур Конан Дойл. В том же году зимой Конан Дойл договорился о встрече с Эдалджи в «Гранд-отеле» на Чаринг-Кросс. Если у Конан Дойла и оставались сомнения в невиновности Эдалджи, то они развеялись еще в вестибюле отеля. Как позднее писал Конан Дойл,

«…он пришел в отель, как было условлено, а я задержался, и он коротал время, читая газету. Издалека узнав его по смуглому лицу, я остановился и некоторое время наблюдал за ним. Он держал газету слишком близко к глазам, вдобавок наискось, что указывало не только на сильную близорукость, но и выраженный астигматизм. Сама мысль о том, чтобы такой человек ночами рыскал по полям и нападал на скот, стараясь не попасться полиции, выглядела смехотворно… Таким образом, уже в этом единственном физическом изъяне заключалась моральная достоверность его невиновности».

Но, несмотря на собственную убежденность, Конан Дойл знал, что этого недостаточно и привлечь к данному случаю внимание Министерства внутренних дел будет гораздо сложнее. И он отправился в Грейт-Уайерли, чтобы заняться сбором относящихся к делу улик. Он расспрашивал местных жителей, обследовал места преступлений, изучал улики и обстоятельства. Он столкнулся с нарастающей враждебностью капитана Энсона. Побывал в школе, где учился Джордж. Поднял давние сведения об анонимных письмах и розыгрышах, объектом которых становилась та же семья. Разыскал эксперта-графолога, ранее объявившего, что почерк Эдалджи совпадает с тем, которым были написаны анонимные послания. И наконец представил собранные материалы в Министерство внутренних дел.

Окровавленные лезвия? На самом деле старые и ржавые, — во всяком случае, ими невозможно нанести раны того типа, от которых пострадали животные. Глина на одежде Эдалджи? По составу иная, нежели на том поле, где был обнаружен пони. Эксперт-графолог? Ему уже случалось приходить к ошибочным выводам, в итоге обвинительные приговоры выносились невиновным. И конечно, проблема со зрением: как мог человек, страдающий сильным астигматизмом и вдобавок миопией, ориентироваться ночью в полях, где были убиты животные?

Весной 1907 г. с Эдалджи наконец были сняты обвинения в жестоком убийстве животных. Конан Дойл так и не добился полной победы, на которую рассчитывал, — Джорджу ничем не компенсировали время, проведенное под арестом и в тюрьме, — тем не менее это был успех. Эдалджи возобновил юридическую практику. Как подытожил Конан Дойл, следственная комиссия обнаружила, что «полицейские вновь приступили к расследованию и проводили его с целью поиска не виновного, а улик против Эдалджи, в виновности коего они были убеждены с самого начала». В августе того же года в Англии появился первый апелляционный суд, задачей которого стал контроль в случае нарушений при свершении правосудия. Дело Эдалджи принято считать одним из основных поводов создания таких судов.

Случившееся произвело на друзей Конан Дойла неизгладимое впечатление, но лучше всех свои впечатления выразил писатель Джордж Мередит. «Я не стану упоминать имя, которое вам наверняка осточертело, — сказал Мередит Конан Дойлу, — однако создатель образа блистательного частного сыщика лично доказал, что и сам он кое на что способен». Пусть Шерлок Холмс — плод воображения, однако его педантичный подход к мышлению совершенно реален. При надлежащем применении его метод способен сойти со страниц книги и дать ощутимые позитивные результаты, причем далеко не только в расследовании преступлений.

Достаточно произнести имя Шерлока Холмса, как в памяти всплывает множество картинок. Трубка. Охотничий картуз с наушниками. Плащ. Скрипка. Ястребиный профиль. Возможно, лицо Уильяма Джиллета, Бэзила Рэтбоуна, Джереми Бретта или других знаменитостей, когда-либо воплощавших образ Холмса, например Бенедикта Камбербэтча и Роберта Дауни-младшего. Какие бы картины ни возникли перед вашим мысленным взором, предположу, что к слову «психолог» они не имеют отношения. Тем не менее самое время произнести именно его.

Холмс был непревзойденным детективом — это несомненно. Но его понимание особенностей человеческого мышления превосходит его самые значительные подвиги на поприще блюстителя закона. Шерлок Холмс предлагает больше, чем просто способ раскрытия преступлений. Его подход применим далеко не только на улицах туманного Лондона. Он выходит за пределы и науки, и следственных действий и может служить образцом для мышления и даже для существования, столь же эффективным в наши дни, как и во времена Конан Дойла. Готова поспорить, что в этом и заключается секрет неослабевающей, поразительной и повсеместной притягательности образа Холмса.

Создавая его, Конан Дойл был невысокого мнения о своем персонаже. Вряд ли он руководствовался намерением представить образец мышления, принятия решений, искусства формулировать и решать задачи. Однако именно такой образец получился у него. По сути дела, Конан Дойл создал идеального выразителя революционных идей в науке и способе мышления — революции, развернувшейся в предшествующие десятилетия и продолжавшейся на заре нового века. В 1887 г. появился Холмс — сыщик нового типа, невиданный прежде мыслитель, образец беспрецедентного применения силы разума. Сегодня Холмс служит эталоном мышления более эффективного, чем то, которое мы воспринимаем как само собой разумеющееся.

Шерлок Холмс был во многих отношениях провидцем. Его объяснения, методика, весь подход к процессу мышления предвосхитили развитие психологии и нейробиологии на сто лет вперед и актуальны уже более восьмидесяти лет после смерти его создателя. Но почему-то образ мышления Холмса поневоле выглядит как чистый продукт его времени и места в истории. Если научный метод продемонстрировал свои достоинства во всевозможной научной и прочей деятельности — от теории эволюции до рентгенографии, от общей теории относительности до открытия патогенных микроорганизмов и анестезии, от бихевиоризма до психоанализа, — тогда почему бы ему не проявляться в принципах самого мышления?

По мнению самого Артура Конан Дойла, Шерлоку Холмсу изначально было суждено стать олицетворением научного подхода, идеалом, к которому следует стремиться, даже если воспроизвести его в точности не удастся никогда (в конце концов, для чего еще существуют идеалы, если не для того, чтобы оставаться недосягаемыми?). Само имя Холмса сразу же указывает на то, что в намерения автора не входило создание незатейливого образа сыщика в духе былых времен: скорее всего, Конан Дойл выбрал своему герою имя с умыслом, как дань уважения одному из кумиров своего детства, врачу и философу Оливеру Уэнделлу Холмсу-старшему, известному как своими работами, так и практическими достижениями. Прообразом же личности знаменитого сыщика послужил другой наставник Конан Дойла, доктор Джозеф Белл — хирург, прославившийся своей наблюдательностью. Поговаривали, что доктору Беллу достаточно одного взгляда, чтобы определить, что пациент — недавно демобилизовавшийся сержант Хайлендского полка, только что отслуживший на Барбадосе, и будто бы доктор Белл регулярно проверяет проницательность своих студентов, пользуясь методами, включающими эксперименты над собой с применением разных токсических веществ, — вещи, знакомые всем, кто внимательно читал рассказы о Холмсе. Как писал доктору Беллу Конан Дойл, «вокруг ядра, состоящего из дедукции, логических выводов и наблюдательности, которые, насколько я слышал, вы практикуете, я попытался создать образ человека, который зашел в перечисленном так далеко, как только возможно, а порой и еще дальше…» Именно это — дедукция, логика и наблюдательность — подводит нас к самой сути образа Холмса, к тому, чем он отличается от всех прочих сыщиков, появившихся до и, если уж на то пошло, после него: этот сыщик поднял искусство расследования до уровня точной науки.

С квинтэссенцией подхода, присущего Шерлоку Холмсу, мы знакомимся в повести «Этюд в багровых тонах», в которой сыщик впервые предстает перед читателем. Вскоре выясняется, что для Холмса каждое дело — не просто дело, каким оно представляется полицейским Скотленд-Ярда (преступление, ряд фактов, несколько фигурантов, обобщение информации — все это с целью передать преступника в руки правосудия), а что-то одновременно и большее, и меньшее. Большее — поскольку при этом дело приобретает более широкое и общее значение, как предмет масштабных изучений и размышлений, становясь, если хотите, научной задачей. Ее очертания неизбежно просматриваются в предыдущих задачах и, несомненно, повторятся в будущих, общие принципы применимы и к другим, на первый взгляд никак не связанным моментам. Меньшее — поскольку дело лишается сопутствующих ему эмоциональных и гипотетических составляющих — элементов, замутняющих ясность мысли, — и становится настолько объективным, насколько только может быть реальность вне науки. Результат: преступление есть предмет строго научного исследования, подходить к которому надлежит, руководствуясь научными методологическими принципами. А человеческий разум — их слуга.